лет назад?
А вот все эти «стиляги», «пижоны» и «фраеры» — это же просто стихийное бедствие на кукушкинскую голову. Сопляк, можно сказать, паршивый, в революции не участвовал, в Великой Отечественной пороху не нюхал, а послушай, как рассуждает.
— Вы трудности оставьте при себе, а мне сшейте такой костюм, какой я заказал. Не умеете — не беритесь.
— Примем меры, — говорил Аркадий Степанович. — Бортовка не та поступает. Докладываем наверх.
— Товарищ начальник, — нахально-спокойно отвечал на это зеленый стиляга, — верх здесь ни при чем. Мне нужен костюм. Когда прийти?
Больше того — чуть что, эти сопляки сразу ссылаются на загнивающие капстраны:
— Почему там могут, а у нас нет?
А попробуй с ними поспорить. Как-то Кукушкин одному отрезал:
— Капиталисты нам не указ.
— А вы поезжайте в Болгарию, в Польшу, — спокойно и нахально сказал этот щенок, — там не капиталисты, а в сервисе толк понимают.
И, чтобы окончательно добить Кукушкина, прибавил:
— А у капиталистов хорошему тоже учиться не грех.
— Кто это вам сказал?
— Ленин.
Вот так и опростоволосился Аркадий Степанович. Благо, никто, кроме секретарши, этого не слыхал.
Так что с этими зелеными ухо держи востро. Им теперь не скажешь: «Забыли, понимаешь, как отцы-деды в голоде, в холоде…»
Они этого просто и не знали. И ответ на это у них всегда готов:
— Демагогия, товарищ начальник.
Вот что оно такое, этот стервис, будь он трижды проклят, ни дня, ни ночи покоя нет, и «Москвичу» по вызову не обрадуешься — так за день намотают. И что было самым непосильным для Аркадия Степановича — это улыбаться и называть стиляг такими словами, как «дорогой» и «уважаемый».
Самое главное — не довести клиента до зловещего обещания: «Я этого так не оставлю» или, что еще хуже: «Об этом фельетон надо писать».
Фельетонов в своей жизни Аркадий Степанович читал немало. Некоторые из них были посвящены ему персонально. Или за компанию. Но ни в том, ни в другом случае для него лично ничего хорошего потом не происходило.
И газеты теперь тоже не то что раньше. Мало того, что помещают фельетоны своих сотрудников, так еще новую моду взяли — «фельетоны наших читателей» чуть не каждый день шпарят. Это так каждый, кому не лень, про тебя — фельетон. Все стали грамотные.
— Клиент пошел не тот, — жаловался Кукушкин «своему» инструктору в исполкоме, — капризный нынче клиент. Не угодишь ему никак.
На что инструктор давал исчерпывающие разъяснения и конкретные указания:
— А ты что же думал, товарищ Кукушкин, жизнь идет вперед. Благосостояние трудящихся растет. И потребности, стало быть, растут. Вот и удовлетворяй. Мы тебе доверили.
— Это я понимаю, — говорил Кукушкин, — а мастеров где я возьму? И мастер не тот пошел. Идет ко мне в бытовое обслуживание та же самая мошкара зеленая. Мастерства, сноровки ни к чему нету, а гонору хоть отбавляй.
— Кадры надо растить, Кукушкин, — наставлял инструктор, — ну, и воспитывать.
— Это я понимаю, — тяжело вздыхал начальник УБОя.
На этом установка заканчивалась.
Кукушкин шел в свой кабинет с двумя телефонами отбиваться от назойливых клиентов и принимать меры, что было почти одно и то же. Обычно меры Кукушкин принимал такие: «Начальника нет», «Он на заседании», «В исполкоме», «На точках», «У него совещание». С этим хорошо справлялась секретарша.
Если уж его ловили за рукав, он вызывал кого-нибудь из подчиненных и приказывал:
— Займитесь с товарищем. Выясните и примите меры.
Если же клиент оказывался слишком настырным и не шел на эту удочку, Кукушкин сам, лично, при нем, при клиенте, звонил в мастерскую, в ателье, распекал заведующего и отдавал приказ:
— Проследите лично. Под вашу ответственность.
Ну, а в ателье этого клиента встречали как родного:
— Жаловаться?! Ну-с, мы тебе саш-ш-ш-шьем костюмчик! Век будешь помнить!
А что же клиент? А клиент опять шел к тому же Кукушкину и всерьез грозился пополнить газетную рубрику «фельетоны наших читателей».
Но даже и это, в конце концов, можно пережить, если бы не эта сумасбродная Полина. Вскоре после выдвижения Кукушкины переехали на новую квартиру, в новый район. На старой квартире, на Палихе, они прожили двадцать лет, и Полина была там повсюду своим человеком — и в парикмахерской, и в ателье, и в гастрономе. Она к ним приноровилась, знала, что где брать и что не брать, где заказывать, а где не заказывать.
В новом микрорайоне все было чужим и необжитым. И не стекло и пластик поразили Полину. Ее поразили плакаты. Зайдешь купить сырковой массы или сделать маникюр, а на тебя отовсюду глядят плакаты:
«Спасибо Вам за покупку, дорогой товарищ!»
«Заходите к нам еще. Вам — радость, нам — план».
«Если Вы заметили в нашей мастерской недостаток, скажите нам, мы тут же устраним. Если что понравилось, распространяйте наш опыт в других мастерских».
«Вас у нас хорошо постригли? Посоветуйте товарищу!»
В химчистке, где все сверкало, блестело и отражало, огромный плакат убеждал:
«Химия делает чудеса! В этом Вы можете убедиться в нашем ателье!»
И однажды Полине пришлось в этом убедиться. Любка Колокольцева через свою знакомую, заведующую галантереей на Арбате, достала ей польский костюм джерси. Белый с искоркой — все отдать и мало! Полина берегла его пуще глаза, тем более что он к ней очень шел. Надела его первый раз — пошли в ресторан отметить повышение Кукушкина.
Конечно, Кукушкин и тут вылез вперед:
— Пойдем в «Салют». Там шеф по-карски сделает — пальчики оближешь.
Пошли в «Салют» потому, что Кукушкин когда-то там был директором. Ну, там по-свойски и удружили. Официант, которого все называли Кузьмичом, старый растяпа, все лебезил перед Кукушкиным, а сам нарочно соус «ткемали» пролил прямо Полине на новую юбку. Полина так и обмерла, а официант — она это заметила — усмехнулся в сторону.
Конечно, все стали ее успокаивать, а Кукушкин сказал, что в наше время такие пятна химия выводит «в один момент».
Официант хотел посыпать пятна солью, но Кукушкин зло посмотрел на него и сказал:
— Нет уж, Калинкин, ты мне насолил достаточно. Видно, никак не можешь старое забыть.
На что официант Калинкин залебезил пуще прежнего:
— Да что вы, многоуважаемый Аркадий Степанович, да как можно!..
Горе Полины было безутешным. Праздник был сорван. Кукушкину дома она объявила бойкот, экономическую блокаду и строгий режим.
Полина и слышать не хотела ни о каких домашних средствах, о которых толковала ей Любка Колокольцева. Не верила она и Кукушкину. Поверила она рекламе. В сверкающем храме волшебницы химии неоновый плакат убеждал:
«Химия делает чудеса! В этом Вы можете
