Фьора плакала и умоляла Леонарду, но та оставалась твердой, хотя в глубине души была полна жалости и смятения. Она туго перевязала Фьоре грудь, чтобы остановить молоко, правда, она помнила, что при рождении Филиппа молока у Фьоры практически не было. Фьора никак не успокаивалась, переходила от слез и жалоб к угрозам, и Леонарда не выдержала:
— Прекратите! Вы ведете себя как ребенок. Подумайте о дочери, ей нужна хорошая кормилица, а у вас мало молока.
Фьоре пришлось смириться. А на другое утро появились взволнованные супруги Нарди, которые не осмеливались проявить радость при виде скорбного выражения лица молодой женщины. Они прибыли на удобной повозке, чтобы малышка проделала это короткое путешествие со всеми удобствами. На улице Ломбардцев уже ожидала тщательно выбранная кормилица. Сами они приехали с подарками, словно надеясь, что изящные кружева и духи смогут хоть немного смягчить горе Фьоры.
Когда Фьора, которая ничего не видела от слез, передавала дочь на руки Агнелле, та ее пылко обняла:
— Мне известно, чего вам это стоит, дорогая, но будьте уверены, что у девочки будет все самое лучшее, а мы с Агноло полюбим ее всей душой. А если вы не сможете приехать и навестить вашу дочь в ближайшее время, обещаю вам, что летом мы сами привезем ее к вам!
— Не знаю, правильно ли это, — вздохнула Леонарда, — уже сейчас видно, что Лоренца — Мария будет копией своей матери!
— Это будет для нее большим счастьем, потому что мне не хотелось бы, чтобы она походила на своего благородного отца, который очень некрасив! Посмотрим, что скажет природа.
— Лоренца-Мария! — приговаривала Агнелла, со счастливой улыбкой покачивая на руках белый сверток, на который Фьора смотрела с полным отчаянием. — Как красиво! Ей дадут это имя сегодня вечером при крещении в церкви Сен-Мерри.
— Уже сегодня вечером! — удивилась Леонарда. — А кого же вы укажете в качестве отца и матери?
— Здесь долго думать не надо, — ответил Агноло. — Мы скажем, что ее родители неизвестны, а мы с Агнеллой будем приемными родителями. Двое наших соседей подпишутся как свидетели.
— Значит, у нее не будет настоящего имени? — горестно прошептала Фьора. — А ведь она могла бы носить фамилию Медичи или хотя бы Бельтрами…
— Разве вы так плохо меня знаете? — не удержался Агноло. — Я дам священнику золота, и он запишет меня ее отцом!
— А кем останусь я? — спросила Агнелла. — Тем более что она, по идее, дочь твоей племянницы?
— Не бойся! — рассмеялся торговец. — Как только им заплатят, приходские чиновники перестанут быть такими уж щепетильными, и у нашего маленького ангела будет имя: Лоренца — Мария де Нарди! Разве это плохо?
— Конечно же, здорово! Ты все так замечательно придумал!
Когда они уехали, дом сразу опустел. Казалось, супруги Нарди забрали с собой все тепло и свет. Фьора лежала на подушках, скрытых под ее распущенными волосами, и молчала.
Она смотрела на свои руки, которые совсем недавно обнимали дорогую дочурку. Невыносимая тяжесть сковала ее. Подняв глаза, она посмотрела на заплаканную Леонарду, перевела взгляд на Флорана, который прислонился к камину и уставился в потухающее пламя. Все словно бы и не смели нарушить воцарившееся тяжелое молчание. Похоже было, что и их жизнь отправилась вслед той повозке, которая направлялась к Парижу.
Внезапный приступ гнева вывел молодую женщину из горькой задумчивости. Она не будет больше лежать вот так и предаваться отчаянию. В тишине комнаты прозвучал ее повелительный голос, при звуке которого Леонарда и Флоран вздрогнули.
— Подайте мне халат, дорогая Леонарда! Я хочу встать.
Старая подруга тут же подбежала к ней, обеспокоенная и одновременно рассерженная.
— Вы не думаете, что говорите! Прошло всего два дня…
— Ну и что? — возразила Фьора. — Перонелла мне рассказывала про одну из своих подруг из крестьян, которая почувствовала боли прямо в саду, когда собирала вишни. В тот же День она родила, а через два дня поехала продавать вишни наг рынок. Не думаю, что я менее здорова, чем она.
— Подождите еще немного, два-три дня!
— Больше ни одного! Поймите, что я не могу выносить этот дом, когда… ее здесь нет. Завтра утром мы тоже едем! Единственное, что я у вас прошу, так это навести во всем доме порядок и приготовиться к отъезду.
— Это не займет много времени, — ответила Леонарда. — Нам здесь почти ничего не принадлежит.
— Вы и вправду хотите уехать, донна Фьора? — недоверчиво спросил Флоран, который с состраданием вглядывался в осунувшееся и побледневшее лицо с запавшими глазами и темными тенями вокруг них.
— Я плохо выгляжу? — горько усмехнулась Фьора. — Я думаю, что это нам на руку, потому что все знают, что я перенесла неизвестную болезнь. Было бы странно, если б я вернулась домой цветущей после тяжкого недуга. Дома я почувствую себя гораздо лучше!
Заранее все продумав, Фьора решила, что они поедут рано утром, чтобы не попадаться никому на глаза, так как она не хотела снова переодеваться в лесу. За эти полгода ее никто не видел, и будет лучше, если так все и останется. Пока Флоран навьючивал на мулов их скромный багаж, она попросила Леонарду найти папашу Анисе.
Этот добрый человек проявлял во время пребывания в доме гостей исключительную деликатность, и Фьора хотела попрощаться с ним. Она спустилась в сад и с чувством произнесла:
— Я покидаю этот дом и никогда больше не вернусь сюда.
Мы никогда не увидимся, но перед этим я хочу отблагодарить вас За все.
Папаша Анисе посмотрел на тонкую фигуру женщины в черном плаще с капюшоном, который наполовину скрывал ее лицо, потом на пять золотых монет, что она вложила в его ладонь. Его тонкие, как у черепахи, веки вздрогнули и приподнялись, открыв живые и совсем молодые глаза.
— Будем считать, что я вас никогда не видел, — сказал он наконец. — Ведь вам не хочется, чтобы я помнил, что здесь кто-то жил?
— Нет. Будет лучше, если вы это забудете, но немного золота еще никому не приносило вреда.
— Действительно. Я сейчас отправлюсь к святому Леффруа и поставлю свечу за то, что он помог мне найти в этом пустом доме такое сокровище.
Затем он неловко поклонился и вышел, крепко сжимая в кулаке монеты.
Через четверть часа трое путешественников тоже отправились в путь по узкой дороге, идущей по берегу Сены, чтобы затем через Медон, минуя Париж, выбраться на основную дорогу и ехать на Орлеан. За густыми кронами деревьев уже исчезли кресты, стоящие на горе Валерьен, а также колокольня Сен-Леффруа, когда из-за горизонта показался красный шар солнца и выкатился на серо-розовое небо, которое по приметам предвещало сильный ветер.
