Ее уже поджидали, у входа выстроилась небольшая очередь из пяти-шести человек с одинаково просительными лицами, на которых заранее укрепилось выражение сирых и убогих. Елена жестом поприветствовала будущих клиентов, те вразнобой поздоровались, некоторые даже сняли шапки. Весьма кстати тяжелая дверь на очень тугой петле открылась, выпуская наружу основательно побитого мужичка, который пребывал в свободном падении, едва касаясь ногами досок. Спикировав, как подбитый самолет, с низенького крыльца без перил, мужичок звучно плюхнулся в лужу и, кажется, немедленно заснул. Трактирный вышибала как обычно смерил Елену строгим взглядом, она как обычно же сунула ему неровно обрубленную четверть грошика и прошла внутрь, шагнув под вывеску с грубо намалеванным топором.
Постоялый двор изнутри казался больше чем снаружи, притом существенно. Двухэтажный, с двумя «залами» и несколькими «кабинетами» для азартных игр и прочего кулуарного времяпровождения. В одном зале, то есть большой комнате, преимущественно ели и пили, в другом наоборот, пили, закусывая. Елена все так же привычно кивнула прислуге, махнула рукой держателю двора, крупному, пузатому дядьке, который гордился военным прошлым и даже прозвал заведение «Под алебардой». Денег, правда, хватило только на рисунок топора, но посетителей это не смущало.
Елена устала, хотелось есть, но денежки в кошеле требовали сбережения, кроме того, целых пять или шесть клиентов означали, что полный желудок сегодня гарантирован. Поэтому жареные свиные кишки и томленая в горшках брюква достались другим, да и блюдом дня – кашей с тушеными зародышами из выдержанных яиц - женщина не соблазнилась.
Елена прошла в дальний угол, думая по пути, что хлеба подают все меньше, а стоит он все дороже и печется уже не по-зимнему, с четвертью примесей, а как ранней весной – чуть ли не с половинными добавками трав, гороховой муки и прочих эрзацев. Кое-где ржаной хлеб вообще исчез из обихода, его полностью заменил овсяный, самый плохой и дешевый. А ведь зима еще не кончилась…
Как положено, ходили самые дикие и апокалиптические слухи о том, что происходит и кто является тому причиной. Основных версий было две. Первая – во всем виноваты языческие шаманы Столпов. Они в горах поворожили на крови младенцев, принятых в веру Единого, так что ни пшеницы, ни ржи не будет вообще, чтобы все голодали. Вторая – во всем виноваты городские, не местные, разумеется, а из больших городищ, где настоящие стены и даже церкви каменные. Горожане, вестимо, хотят извести всех селян, чтобы их землю забрать себе. Как ни странно, очень умеренно, чисто символически ругали традиционных виновников любых несчастий – двоебожников. Елена списывала это на то, что верующие в Двоих были привычным громоотводом, на который традиционно валили все. А теперь в холодном зимнем воздухе повисло ощущение неизбежной, настоящей беды, которую не рассеивала даже радость от уходящей кометы. И объяснение требовалось соответствующее моменту, то есть особенное.
Хорошо, что, по крайней мере, докторов не обвиняют… Впрочем Елена медицинские навыки не афишировала, найдя куда более спокойный и безопасный способ заработка. Она прошла за свой столик и обеднела еще на четверть самой мелкой монетки, кинув ее половому мальчишке, который «грел место». Хорошо, что это была не ежедневная трата, а аванс на неделю. Интересно, при явно наметившемся дефиците наличных денег, как скоро в обиход войдут осьмушки?.. Это тоже, кстати, было постоянным слухом – купцы все больше переходили на долговые записи, а также натуральный обмен. Свежевытканные холсты – главная деревенская валюта – становились эрзацем денег и в купеческих сделках. Люди начинали шептаться, что Пантократор гневается за смерть предыдущего Императора, а нынешний этот гнев лишь раздувает, потому что до сих пор не короновался, как положено, в Пайт Сокхайлхейе. К тому же не принял истинную веру, будучи выходцем с нечестивого Острова, где молятся Ювелиру, да и не женился, хотя лет ему вроде как пятнадцать уж минуло. А вдруг и этот помрет, как тогда жить будем?..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Маленький столик и скамеечка. Елена села, выставила на гладкие доски необходимые принадлежности: пузырек с чернилами, несколько гусиных перьев, скальпель для их очинки, пару клочков бумаги. Закрыла глаза и с четверть минуты посидела молча. На сторонний взгляд она молилась, как положено перед работой, в действительности же прикидывала, потрудиться ли вечером еще над набросками третьей постановки или можно считать себя слишком уставшей.
* * *
После того как стало ясно, что затея себя оправдывает, пришло время задуматься над третьим ударом по зрительской мошне. Елена хотела использовать беспроигрышный вариант – «Ромео и Джульетту». Любовь, смерть, интрига, трагический и трогательный финал, причем все происходит в антураже, который ложится на любой город Ойкумены как приклеенный. Однако выяснилось, что именно классика здесь и сейчас не подходит. Дело в том, что столица одного из четырех королевств уже не первый год являлась ареной бескомпромиссного конфликта двух благородных семейств. Елена так и не поняла, в чем суть противоборства, а главное, почему король-тетрарх попустительствует бардаку, но кромсали друг друга аристократы по-взрослому, превратив духовную столицу Империи в поле боя и рай для наемников любых мастей. Учитывая, что Пайт Сокхайлхей (в дословном переводе «Прекраснейший», не как прилагательное, а скорее форма превозношения) находился в паре недель пути, а весной театр собирался туда на весь теплый сезон - делать аллюзии на реальную и болезненную ситуацию было бы неразумно. Требовалось что-то иное, коммерчески беспроигрышное, привлекательное для самой широкой аудитории, от крестьян до благородных.
И Елена решила, что время использовать тяжелую артиллерию.
Адаптация «Титаника» прошла на ура. Джек стал молодым и безземельным кавалером, Кимуц вообще предлагал сделать его оруженосцем, чей господин трагически погиб, но по здравому размышлению решили не загромождать повествование. Роуз осталась без изменений – наследница благородной, но впавшей в бедность фамилии. Далее следовала нехитрая интрига с продажей невесты купчине толстопузому, путешествие на корабле паломников и все по каноничному сюжету. В финале Роуз посвящала себя господу и становилась праведной отшельницей. Немного подумав, купчину, впрочем, изменили на колдуна, чтобы не отваживать денежки солидной части платежеспособной аудитории. Магов все равно никто не любил, а прибыли от них ждать не приходилось.
Постановка обещала стать дорогой из-за реквизита, здесь требовались хорошие костюмы в ассортименте, но в остальном все было идеально. Пьеса казалась обреченной на успех, что неожиданно привело сценаристку к простой мысли – а не копает ли она могилу Раньяну, Артиго и отчасти себе? Изначальная задумка была в том, чтобы схорониться как можно дальше и незаметнее, а бродячий театр, наоборот, быстро шагал к славе.
* * *
Отбросив неприятные мысли, Елена хлопнула в ладоши и положила руки на столик. Это было уже привычным сигналом, и первый клиент робко присел на шаткий стульчик по другую сторону квадратной столешницы. В руках он стискивал маленькую корзинку с пятком яиц. Елена оценила размер своего ужина и улыбнулась.
Итак, номер первый - зажиточный крестьянин, приехал в город, хорошо расторговался, теперь захотел отправить весточку домой, чтобы ждали попозже, не волновались и молились господу за благополучное возвращение отца семейства. Елена быстро накидала текст на восковой табличке, зачитала вслух, внесла по просьбе заказчика пару мелких дополнений и стала переписывать набело. Мужичок явно хотел пустить пыль в глаза родичам, так что не поскупился на клочок почти новой бумаги, с которой лишь единожды стерли предыдущий текст.
Затем последовали две кабальные записки, прошение господину продлить подорожную для отхожего промысла (при том, что формально крепостничество на материке было давно запрещено); деловое письмо с указанием, какие долги выплатить, а какие придержать и так далее… Последним оказалось любовное письмо, написанное строго под диктовку. Елене пришлось использовать всю выдержку, чтобы не улыбаться, выводя «а ежели вы, душа моя, не придете нынче к сеновалу, огорчение мое безмерным будет до полного разлития желчи в брюхе». Учитывая габариты сердечного страдальца, она поставила бы на апоплексический удар.
