Зачем ей звонил Томас? Они не договаривались о встрече.
Она нажала «позвонить», и в трубке раздались длинные гудки. Ответа не было. Она разочарованно положила телефон на колени. В комнате стояла мертвая тишина. Анника слышала, как ее собственный пульс эхом отдается в ушах.
Им надо научиться общаться друг с другом. Их ущербное общение привело к разрушению брака, теперь она хорошо это понимала. Дело было не в его неверности и не в ее привычке разбрасывать вещи, не в том, что он много работал, а она требовала его присутствия дома. Нет, просто она ничего не говорила, а он не слушал.
Голова стала тяжелой, как свинец, когда Анника вспомнила их ссоры из-за вещей, по сути, никчемных и неважных, когда они ругались из-за терроризма, целостности мира и нового законодательства. Дело было совсем не в этом, это была отдушина, куда они сливали свое недовольство, раскручивали спираль негатива и вместо правды погружались во все больший мрак.
Она отложила телефон и пошла в туалет. Не успела она усесться, как зазвонил телефон. Анника натянула трусы и вернулась в комнату.
– Анника Бенгтзон? Приветствую, это Джимми Халениус. Ты занята?
Она вздрогнула. Они не разговаривали с того памятного вечера в ресторане «Железо», когда их весьма неудачно сфотографировали.
– Я сижу на толчке, – сказала она и поправила завернувшуюся резинку трусов.
На линии наступила тишина.
– Алло! – сказала Анника.
– Ты действительно сильно занята или мы можем минутку поговорить?
– Я в твоем распоряжении.
Он откашлялся.
– Как продвигается работа над серией?
Он, оказывается, неплохо информирован.
– Не волнуйся, – радостным тоном ответила она. – Это будет просто рекламная брошюра для министерства юстиции.
– Отлично! Слушай, у меня есть новая информация о нашей общей подруге Кошечке.
Анника удивленно вскинула брови и поправила юбку, словно сквозь окно на четвертом этаже отеля «Пир» ее мог видеть кто-то, кроме верхушек пальм и шоссе.
– Помню такую. Что она поделывает?
– Ее привлекли к суду по обвинению в трех убийствах, одном двойном убийстве. Процесс проходил в окружном суде Бостона. Суд прошел на удивление быстро. Она получила восемнадцать лет.
Анника непроизвольно моргнула.
– Восемнадцать? Всего?
– У нее был один из лучших американских адвокатов. В трех убийствах ее признали невиновной на основании каких-то технических нестыковок, но двойное убийство на ней осталось, потому что в этом деле она защищалась сама.
Анника села на кровать.
– И что это значит?
– Это значит, что мы можем потребовать ее выдачи для суда по обвинению в поджоге твоего дома.
Анника тупо уставилась в каменный пол.
– Потребовать выдачи? То есть будет суд? Значит, я буду реабилитирована и смогу получить страховку?
– Американцы едва ли прислушаются к нашему ходатайству о выдаче. Поэтому суда, скорее всего, не будет, но возбуждение дела против другого человека будет автоматически означать, что с тебя будут сняты все подозрения. Страховая компания уже предупреждена. Так что ты получишь всю сумму.
Страховая компания. Сняты все подозрения. Вся сумма.
Анника прислушалась к себе, но не обнаружила никакой радости. Она слышала лишь тихое жужжание вентиляции, неумолчный гул шоссе и вопросы, которые сталкивались в ее мозгу. Заберут ли у нее квартиру? Сможет ли она ее выкупить? Когда она получит деньги? Томас должен получить половину. Или им придется строить дом заново? Нет, она не хочет строить его заново! Смогут ли они продать участок?
– Анника! – окликнул ее в трубку Джимми Халениус.
– Да, да, я здесь, – отозвалась она.
– У тебя были неприятности после той фотографии в газете?
Анника вздохнула и заглушила звеневшие в голове вопросы.
– Я их пережила, а ты?
Он помедлил с ответом.
– Знаешь, с трудом, – признался он. – У меня настала очень тяжелая жизнь в этом чертовом доме.
Вероятно, он имел в виду Розенбад, так как звонил именно из этого дома: здания, где располагались комиссии государственного совета, министерство юстиции и некоторые отделы министерства иностранных дел.
– Дерьмово, – сказала она, не чувствуя никакого стыда.
– Какой же урок мы из этого извлечем?
Анника встала и пошла в туалет.
– Что нам не стоит целоваться, по крайней мере, во время твоего дежурства?
– Именно так!
– Знаешь, – сказала она, – я хочу пописать.
– Ладно, – сказал он, – я подожду.
Анника от удивления застыла на месте с занесенной ногой.
– Ты будешь слушать, как я это делаю?
– Тебе нет нужды брать с собой телефон и держать его под струей.
Она покачала головой, положила телефон на пол, сходила в туалет, вымыла руки и, вернувшись, подняла с пола трубку.
– Ты еще здесь?
– Так на чем мы остановились?
– На уроках на будущее.
– Да, именно так. Поэтому я интересуюсь, не захочешь ли ты встретиться со мной в том же месте в следующий раз.
Анника осторожно уселась на кровать.
– Почему ты думаешь, что будет следующий раз?
– Я не думаю, я спрашиваю. Ну, например, в следующую пятницу?
– В следующую пятницу у меня дети, – сказала она.
– Ну, может быть, утром или в субботу?
Она посмотрела на потолок и втянула носом запах комнаты: пыль, запах какого-то дезинфицирующего средства и еще что-то, наверное, остатки запаха Никласа Линде.
Хочет ли она? Хочет ли она его видеть?
Анника закрыла глаза, к вопросам в мозгу присоединились мужчины.
– Я не знаю, – честно призналась она. – Я не знаю, хочу я или нет.
– Можно я позвоню тебе в праздники?
Она открыла глаза.
– Конечно.
Она закончила разговор, уселась на краю кровати, подтянула колени к подбородку и обняла их. Думала она о мертвых детях, о беспощадных женщинах и могущественных мужчинах. Надо заставить себя отвлечься от этих жгучих и опасных мыслей.
Лотта ждала ее в вестибюле. Было уже несколько минут пятого. Лотта отлично подготовилась. Все ее фотопринадлежности были уложены в рюкзак. В руках она держала громоздкий штатив и вспышку – такую огромную, что для нее требовалась особая сумка.
– Хорошо, что ты взяла с собой все свое оборудование, – похвалила ее Анника, – потому что дело нам предстоит трудное. Полицейского, с которым мы будем говорить, нельзя засвечивать, но снимки должны быть драматичными. Вопрос заключается в том, что все придется организовывать на месте, а там может быть и теснота, и плохой свет, и контражур, и…
Лотта удивленно посмотрела на Аннику.
– Знаешь, я все-таки профессиональный фотограф, так что думаю, мы со всем справимся.
Анника поставила свою сумку на пол. Она немного поспала, но проснулась с головной болью. То, чего она не хотела, неумолимо приближалось. Близость предстоящей встречи с Никласом Линде в компании коллеги из газеты заставляла Аннику нервничать.
– Серия статей должна быть во что бы то ни стало опубликована в «Квельспрессен», – коротко проинформировала коллегу Анника. – Существуют рамки, которых мы должны придерживаться, и они существуют для того, чтобы мы могли действовать.
– Для тебя это, может быть, и так, – парировала Лотта, – но я здесь для того, чтобы делать хорошую работу.
Анника подняла с пола сумку.
– Я жду тебя на улице, – сказала она.
Никлас Линде опоздал на пятнадцать минут; видимо, опоздания были у него в крови. Анника поспешила сесть на переднее сиденье, пока Лотта укладывала свои вещи в багажник.
– Привет, – сказал он и положил руку ей на колено. – Как ты себя чувствуешь?
У нее перехватило дыхание. Она испугалась, что Лотта заметит этот жест, и отстранилась.
Глаза Никласа улыбались.
– Отлично, – ответила Анника.
Лотта закрыла крышку багажника, Никлас Линде убрал руку с колена Анники. Фотограф плюхнулась на заднее сиденье и пододвинулась на середину, на то место, за которое всегда дрались Эллен и Калле, потому что там не надо было пристегиваться. Она наклонилась вперед и, улыбаясь, протянула руку Никласу Линде.
– Лотта Свенссон-Бартоломеус, – представилась она.
Он пожал ей руку, задержал ее в своей и посмотрел ей в лицо в зеркало заднего вида.
– Никлас Линде, – сказал он. – Я понимаю, что эта колымага совсем не похожа на полицейский автомобиль, но гарантирую, что он все же является таковым. Поэтому я настоятельно прошу тебя пристегнуться.
Лотта хихикнула, Анника повернула голову и краем глаза посмотрела, как Лотта пристегивается посередине заднего сиденья. Потом она взглянула в ветровое стекло и скосила взгляд на полицейского, сидевшего рядом с ней.
Она ничего не заметила, подумала Анника, и не заметит, если мы не дадим ей повода.
Она скрестила руки на груди.
Никлас переоделся. Теперь на нем вместо спортивного пиджака была рубашка с короткими рукавами из какого-то грубого материала. Волосы его локонами спадали на плечи. Она сама сегодня утром их вымыла. Ей даже показалось, что в машине запахло дешевым гостиничным шампунем.
