— Не говори глупостей, прошу тебя, при чем тут Гоголь? Это череп неизвестного, ясно сказано в описании, но зачем приняли, никто не знает. Такое бывает в нашем деле — экспонат придет неизвестно откуда, его приходуют и после этого он целую вечность на балансе висит, пока не выяснится, что либо фальшак, либо оплошность исполнителя — искреннее заблуждение, как у нас говорят.
— Так, спокойно! — Шварцман обхватил голову руками и помотал получившимся конструктом влево-вправо. — Итак, что мы все-таки с тобой имеем, Суходрищева?! — И ответил сам же: — Мы имеем вещь, которую ищем, зная, что она хранится в декорационном отделе музея. Мы имеем гадину, не дающую нам вещь эту оттуда забрать. И мы имеем… — и вопросительно посмотрел на жену…
— Правильно, — тут же подхватила Суходрищева неозвученную версию мужа. — Мы имеем подставную уборщицу, которую я представлю нашему заму по хозяйству, как свою дальнюю родню. — Тут она на секунду сбилась, но как ни в чем не бывало продолжила: — Как твою дальнюю родню, так будет справедливей. И после этого мы уже вместе с ней думаем, как и в какой момент будет лучше сунуть этот череп в ведро под тряпку. И сразу плывем на Карибы. Все правильно, Шварцман?
— За исключением одного, — уже находясь в глубоком раздумье, ответил Мишаня. — Тряпку, допустим, мы добудем, об этом я позабочусь лично. Вот только где нам взять такую надежную, деревенского вида, сообразительную, рисковую и непродажную дуру? И во сколько она, если найдется, мне станет?
Однако вопрос этот, даже не успев еще пройти стадию окончательной укладки в голове, разрешился сам собой, без его, Шварцмана, практического участия в поиске кандидата, как и без несения дополнительных финансовых затрат. Удача состояла в том что, разминая тему, наряду с рассказом о промежуточных наработках, он дал понять Лёвке, что некоторая заминка, имеющаяся в их общем деле, обусловлена объективными кадровыми трудностями.
— Ты пойми, Лёвчик, — объяснял он проблему своему заказчику, — ты думаешь, это такое плевое дело отыскать в нашем избранном кругу надежную женщину с видом простецкой тетки и замашками преступного элемента? Если она реально тетка, то не справится как вор, а если она воровка и профи, то унесет твою голову и иди ее после свищи.
— А зачем воровке череп? — искренне удивился Гуглицкий этой странной версии Шварцмана. — Что она с ним делать будет? В ступе измельчит и настойку себе сварганит? Или для хэллоуина прибережет, людей пугать?
— Зачем пугать? — пожал плечами Мишаня. — Просто она отыщет крутого купца, серьезного, не то, что мы с тобой, и предложит ему краденое. Скажет, это череп мирового гения. Гоголя, к примеру, какого-нибудь или еще кого-то. Скажет, вынесен из музея, в чем тот сможет легко убедиться, сверившись с их амбарным реестром. Там, кстати, черным по белому писано «череп из могилы Н.В. Гоголя», инвентарный номер присвоен, все дела.
Он сказал это и быстро уставился на Лёвку: в лицо, в лицо, в лоб, в глаза. И по тому, как Гуглицкий непроизвольно сжался, как тут же образовались у него две вертикальные морщины, от носа и до лба, Шварцман догадался, что бьет сейчас куда-то близко к теме. Может, Гоголь, может, шмоголь какой-то еще, а только нечисто тут, слишком уж круто отстегнул Лёвчик за фу-фу, не отторговавшись как положено, как предусматривает порядок ведения нестандартных дел меж нормальными спекулями со стажем.
Впрочем, придуманная им пугалка сразу же забылась, уступив место обсуждению неожиданной идеи, которую, внимательно выслушав Мишку, выдвинул сам же Гуглицкий.
— Прасковья! — воскликнул он и указал пальцем за стенку. Они сидели вдвоем в зубовской гостиной; Аделина была на работе, а гостевое время Николая Васильевича еще не началось.
— Что Прасковья? — не понял Мишка. — При чем Прасковья?
— Уборщица… — пояснил свою мысль Лёва, — пусть Леночка устроит ее в музей и даст все нужные инструкции.
— Гениально! — с восхищением отреагировал Шварцман. — Только уборщица эта, по версии Суходрищевой, — моя родня.
— И что? — удивился Лёва. — Родня и родня.
— Лёвчик, ты посмотри на нее и погляди на меня: где она и где я?
— Ну это уж сами вы разбирайтесь давайте, кто кому кем придется. Моя задача, как я понимаю, заручиться ее согласием. Адуська придет, я сначала с ней поговорю. А вечером скажу. Да — да, нет — извини, Мишань.
Как он и ожидал, Аделина была решительно против.
— Не хватало еще, чтобы Прасковья срок реальный заработала и тебя с собой прихватила, паровозиком. И Суходрищеву эту заодно. Шварцман твой один тут на свободе останется. Если не считать меня.
— И Николай Василича, — внес уточнение Лё-ва. — Ты, кстати, не забывай, пожалуйста, ради чего мы все тут подставляемся. В смысле, ради кого. А Шварцман, хоть и свинья по большому счету, но только без него все мы пустое место. Это тоже — к слову сказать.
К моменту, когда трижды дернулась ручка и Аделина Юрьевна заняла свое привычное место перед экраном, вопрос относительно привлечения Прасковьи к операции по вызволению черепа из запасника хранительницы-стервы был урегулирован. Лёвке все же удалось уломать жену, приведя неоспоримые аргументы в пользу своей идеи. Дело оставалось за малым — отыскать нужные слова, чтобы объяснить Прасковье ее задачу.
— Это, значит, убираете меня от вас? — спросила Прасковья, выслушав тщательно отрепетированный Лёвой монолог успокоительного характера, и страшно огорчившись, тут же заплакала. — В уборщицы отдаете, а жить, стало быть, тут оставляете, у себя? Для чего ж я вам нужна-то, коль работу делать не буду?
Лёва утешал, как мог, хотя внутри его самого в это же время боролись два равных по схожести чувства: человеческая, почти родственная жалость к Прасковье и искреннее же сострадание к Николаю Васильевичу. И пока в противостоянии этом верх все же оставался за душой-неприкаянкой, тем более что в дело уже были запущены такие средства, что самим чертям мало не покажется. А там как пойдет.
— Ты пойми, милая, это же только временно, может, несколько дней всего-то и займет. Леночка Суходрищева тебе все объяснит, как делать и чего. Ты и сделаешь, незаметно ни для кого. Вещь пустяковая, денег не стоит, но нужная нам просто ужасно, а по-другому ну никак не получается. А вернешься, сразу в санаторий тебя отправим, в какой выберешь: по нервным делам, или по крови, а захочешь, на воды поезжай, в Кисловодск, к примеру, пей не хочу.
В общем, так или иначе, но к моменту обратного перемещения воздушного гостя на Зубовку вопрос с Прасковьей был улажен окончательно. Доводы, которые Лёвка, приводил, крутя их так и эдак, маневрируя поочередно флангами, сдавая чуть назад и вновь наезжая по фронту, в результате убедили ее и успокоили. Сам же факт того, что без нее у них ничего не выйдет, еще и ободрил дополнительно. А в санаторий она и сама не хотела — боялась, что после обратно в дом не пустят. Промямлила только под финал беседы, успев, правда, дать уже бесповоротное согласие отправиться на выручку семейному делу:
— Только у меня и пойти-то не в чем в приличное заведенье. Туфельки, на каблучке какие, совсем плохие уж стали. — И вопросительно глянула на Лёву.
— Да с туфлями решим, не беспокойся, при чем туфли? Какие скажешь, те и будут твои, не вопрос. С Адуськой вместе пойдете и выберете, лучше нее все равно никто тебе не подскажет.
Освободившись примерно через час, Аделина спросила у мужа, имея в виду Прасковью.
— Ну и как она?
— Да не вопрос, Адунь, — Лёва привычно пожал плечами и намотал на палец кусок бороды, — вообще без проблем. Сразу ж согласилась, без никаких, с удовольствием.
26
Уже на другой день музейный хранитель Елена Суходрищева привела Прасковью в Бахрушинский и представила заму по хозяйственным делам.
— Не смущает зарплата? — на всякий случай поинтересовался тот. — Мы, знаете ли, бюджетники, к тому же культура, как известно, всегда по остаточному принципу финансируется.
— Да нет, нормально, — ответила за нее Суходрищева, — муж мой более-менее помогает, так что на жизнь, думаем, хватит ей.
Следующим утром Прасковья была уже на месте. Ей показали площади, подлежащие уборке, объяснили, что делать и как, и она приступила. К запаснику, где, судя по инвентарной книге, находился экспонат, Суходрищева провела ее в первый же день, ознакомить с путями отступления, если что. Это был полуподвал с вереницей запертых помещений. Тут же на месте Суходрищева дала необходимые инструкции: про ведро, тряпку и небезопасную суку-хранительницу, в чьем веденье числится запасник с предметом поиска.
— Зовут ее Раиса Захаровна, — предупредила Ленка Прасковью, — имейте в виду, она будет стоять на пороге и лично надзирать за уборкой в четыре глаза. Как только обнаружите экспонат, наберите меня по вот этому телефону, — и вручила ей мобильник. — Просто нажмете вот сюда, а говорить не надо. Я сразу приду и отвлеку ее, а вы изловчитесь и суньте экспонат в ведро. И когда будете выходить, в глаза ей не смотрите, Раисе этой. У нее нюх, как у волчицы. Идите себе спокойно, как ни в чем не бывало. Это понятно?
