Вместо ответа Прасковья угрюмо кивнула, ощутив холодок в боках и между ног. Но слова эти запомнила. И еще справилась дополнительно, преодолев смущение:
— А она одна там будет, голова-то эта сушеная? А то, ежели их там больше окажется, то какую брать-то? Все ж в ведро не влезут, никакой тряпки не хватит укрыть.
— Один, Прасковья, всего один череп будет, с биркой, а на бирке инвентарный номер, вот такой, — и она протянула ей бумажку с цифрами.
Утром Лёва на машине отвозил Прасковью к музею, а вечером уже Шварцман доставлял ее домой — так они договорились меж собой. Каждый при этом руководствовался своими конкретными соображениями. Лёвка исходил из того, что именно он втянул несчастную женщину в сомнительное дело, хотя это и не было его прямой обязанностью, и доставка ее к месту будущей операции хотя бы незначительно, но все же облегчит ему переживания. Мишка же придерживался точки зрения не гуманистического, а скорее практического толка — на колесах гораздо эффективней быстро исчезнуть, если вещь будет при бабке. К тому же грохнется она еще да раздавит, не приведи Господи, — и что тогда, возврат Гуглицкому? Полрыцаря за черепки?
До запасника отдела декораций дело дошло на шестой выход Прасковьи в музей. Раиса Захаровна, сверившись с графиком уборки, нашла ее в вестибюле и распорядилась быть внизу через пятнадцать минут со всеми причиндалами. Пыль — протирка и влажная уборка пола. Прасковья послушно покивала и потопала за ведрами. Коленки ее сгибались с трудом, руки в локтевых суставах внезапно также утратили подвижность.
В назначенное время она приступила к делам. Запасник оказался не столь огромным, как она себе представляла. Однако, кроме большеразмерных экспонатов, сгрудившихся по углам помещения, обнаружились нескончаемые кучи всякой театральной мелочи, которой были, если не сказать, завалены, то уставлены бесчисленные высотные стеллажи.
— А я туда как, Раиса Захаровна? — спросила Прасковья у расположившейся на стуле в дверном проеме хранительницы, — мне б лесенку какую, стремяночку лучше. Не дотянусь я без ней.
Начальница сидела, вытянув перед собой ноги, и Прасковья отметила про себя, какие ладные синего колера туфельки были на той. Крепенькие, с охватом полстопы по высоте, на невысоком каблучке, с широкой резинкой посередке, чтоб и в размер втиснуться, и не жало потом.
— Сегодня протрите, до чего дотянетесь, в другой раз доберете остальное, с лестницей. — Сухо отреагировала та, глядя на уборщицу через толстые очки, — и воды-то, воды в ведра налейте. Как вы пол протирать собираетесь? Насухую, что ли?
Почему-то тот факт, что ведра будут наполнены водой, никто из заговорщиков не учел, и подобная опрометчивость теперь самым радикальным образом могла повлиять на весь план, вплоть до полной невозможности его осуществления. Об этом Прасковья тут же догадалась сама, однако, исполняя приказ, пошла в туалет наполнять ведра.
Вернувшись, принялась за протирку. Пока трудилась, шастала глазами по стеллажам, пытаясь охватить взглядом как можно шире. Работала споро, методично передвигаясь от стеллажа к стеллажу. Череп обнаружился, когда она закончила со вторым и перешла к третьему по счету стеллажу. Это явно был он, тот самый, искомый, потому как присутствовал в одиночестве. Круглый костяной затылок высовывался из-за рулона синего картона с наклеенными на него золотыми звездами, и внизу, в воздухе, на тонкой бечевке, тянувшейся от черепа, висела прикрепленная за ушко бирка. Однако имелась в деле затыка — полка находилась на высоте — так, что, не приподнявшись над полом с помощью чего-то подставного, рукой вещь саму было не достать. Лестница же, как выяснилось, в этот раз не полагалась. И непонятно было, когда в следующий раз доведется здесь прибираться. Надо было что-то решать. Подумав, Прасковья ткнула пальцем в телефон, что вручила ей Суходрищева. И стала ждать, пока события обретут какое-либо развитие.
Раиса Захаровна, словно привязанная глазами, все смотрела в ее сторону и смотрела. В этот момент из коридора донеслись чьи-то шаги: Прасковья слышала их, но не могла видеть шагавшего. Затем она разобрала короткий разговор, происходивший на повышенных тонах. Снаружи женский голос стал в довольно резких интонациях отчитывать Раису Захаровну, что та безо всякого ее уведомления забрала уборщицу для собственных нужд, наплевав на график уборки, согласно которому сейчас надлежит производить уборку в отделе рукописей, а не в ее запаснике. Раиса Захаровна оторвалась от наблюдательного стула и стала возмущенно реагировать — почти в крик. Что она, мол, действует сообразно графику и порядки знает не хуже некоторых вконец обнаглевших сотрудниц. На что Ленка, а это была она, криком же отвечала, все сильней таща огонь на себя и выманивая этим звонким огнем Раису глубже в коридор, что разбираться будем, мол, в дирекции, если так этого угодно Раисе Захаровне.
Пока шла перебранка, Прасковья успела определиться с порядком собственных действий. Она поставила стопу на нижний стеллаж и, схватившись руками за другой, что был чуть выше уровня груди, резко оторвала тело от пола. Из этого положения, максимально вытянув руку вверх, можно было зацепить не сам череп, но его болтающуюся в воздухе бирку. Что она и сделала, потянув бирку на себя. Череп, последовавший за биркой, полетел вниз раньше, чем Прасковья успела оценить последствия своего необдуманного поступка. Однако ситуацию спасли ведра с водой. Оказавшееся, на счастье, здесь же одно из них приняло в свою замутненную уборкой глубину стремительно спикировавший с верхотуры череп неизвестного. Обалдевшей от неожиданности и страха Прасковье оставалось лишь констатировать факт получения ею искомого предмета таким необычным путем. Когда она разогнулась, стряхнув мокрое с халата, то встретила внимательный взгляд Раисы Захаровны.
Взгляд этот поведал Прасковье, что ее маневр с музейным черепом остался незамеченным. Страх тут же отпустил женщину.
— Мне б воду поменять, пожалуйста, Раиса Захаровна, — вежливо испросила разрешения Прасковья, обращаясь к руководительнице уборочного процесса, — а то вон черная уж вся сделалась.
— Надо, так идите, — равнодушно пожала плечами та, — только не задерживайтесь, а то у нас с вами конца не видно.
Зайдя в туалет, Прасковья вытащила многострадальный экспонат из грязной воды, обтерла его по кругу отжатой половой тряпкой и стала лихорадочно осматриваться по сторонам, ища способа укрыть его от любых посторонних глаз. Решение пришло сразу, поскольку было единственно возможным. Она откинула керамическую крышку сливного бачка, отогнула рукой в сторону спускной механизм и, опустив череп в бачок, положила крышку на место. Затем она поменяла воду в ведрах на свежую и вернулась обратно, чтобы закончить с уборкой помещения, после чего уже уехать домой на Михаиле и более никогда в этот музей не возвращаться, пропади оно все пропадом вместе с немытыми экспонатами.
Вечером следующего дня Суходрищева хладнокровно и без каких-либо проблем вынесла череп из музея в обычной сумке для покупок и вручила Шварцману со словами:
— Когда плывем, Мишаня?
Тот расчувствовался и чмокнул Ленку не как обычно, мимоходом, в область между ухом и затылочной частью, а в самые губы и по центру. Это означало, что — скоро и без обмана. На радостях ей этим же вечером даже удалось развести Мишку на быстротечную супружескую близость, какой она не имела с ним последние года четыре.
В общем, проделанными манипуляциями довольны остались все: Шварцман, ставший владельцем рыцаря рыночной ценой под две сотки тысяч североамериканских денег, Ленка Суходрищева, огребшая тур на Карибы и, хотя и вялый и одноразовый, но все же секс с мужем, Прасковья, честно исполнившая поручение хозяев и проявившая при этом мужество и смекалку, и, наконец, оба Гуглицких, Аделина и Лев. Удовлетворенность последних успешным предприятием длилась ровно до трех вечерних биений спаленной ручки.
В предчувствии реакции Николая Васильевича на то, что ему предстояло сейчас узнать, Адка светилась нездешним светом, словно не только он, Гоголь, но и сама она сделалась теперь невидимой, и лишь излучаемое ею сияние могло быть засечено человеческим глазом. Лёвка вел себя поскромней, хотя внутренне чрезвычайно гордился собственной щедростью и той удивившей его самого легкостью, с которой он расстался с железным человеком. Он порой ловил себя на мысли, что железные изделия, присутствовавшие в его доме в двух, до недавнего времени, экземплярах, всегда были для него не просто мертвым железом — оставался чуток места и для железной души их. Они были кусочком овеществленной Лёвкиной детской еще мечты о далеких странах и обитающих там прекрасных людях. Потом Лёвка вырос, и мечта заросла заботами. Но вместе с открывшейся залысиной вдруг показалась снова. Оттого и уперся он в этих рыцарей всем существом своим, назначив их первыми среди прочих остальных оружейных древностей. Вот почему шевелящаяся внутри Лёвкиных кишок гордость за свой поступок никак не давала успокоиться всей остальной нутрянке. Это еще Адка не в курсе, сколько он стоит, один полный рыцарский комплект, даже пускай для обычного воина. А если б военачальник, вельможа? Или даже высший вариант доспехов — королевский? Узнала б — с ума сошла, натурально. А Шварик, хотя и не смыслит ни хрена, а владеет теперь и ни гу-гу.
