замечает Эван.
Но реакция Анны сильно нас удивляет.
Значит, она жива, гран-мама. С одной стороны – слава Богу, с другой – соль на рану.
Конечно, она нас любит. Папа всегда на этом настаивал. Но ее критика мамы, критика за спиной («Она оскорбляет двор, отдаляясь от него»; «Наша семья в долгу перед Россией») – коснулась и нас.
Если честно, дорогой, я всегда любила бабушку так, как исполняла любую другую обязанность. Где она была, когда нас увезли? В Крыму. А раз она верит, что мы живы, почему не попыталась меня найти?
После стольких страданий, боюсь, я не в силах пережить еще один удар, а гран-мама никогда не умела лечить разбитое сердце.
Интересно, что Эван думает о такой истории побега.
На следующий день Анну немедленно вызвали в пентхаус, где она общалась с Сергеевым и узнала, как трагична была ее история. Когда пришел нетерпеливый Ганьон, ее охватило нервное возбуждение.
Прибыв в пентхаус, она обнаружила в кожаном кресле маленькой библиотеки при гостиной хорошо одетого мужчину. На подлокотнике стояла фарфоровая чашечка. Анна подумала, что чашка в любой момент может упасть и разбиться. Длинное лицо, усы, тонкие черные волосы с проседью на лысеющей голове, нос, похожий на клюв.
Ганьон нас представил:
– Позвольте: достопочтенный лорд Хардинг Перхёрстский, бывший британский посол в России и индийский наместник, а в ближайшем будущем – посол во Франции.
– Как вы поживаете? – спросила я, всеми силами (коих осталось немного) стараясь соблюдать нормы приличия.
Мужчина фыркнул. Я тут же поняла, что мы с лордом Хардингом не поладим.
Посол поднялся. Он медленно обошел меня по кругу, оглядывая, как тренер оглядывал нового жеребца в наших конюшнях. Он будто трогал меня глазами. Минуту спустя он остановился и достал из нагрудного кармана жилета фотографию. Поднес ее к моему лицу, переводя маленькие глазки с меня на изображение, туда-обратно, туда-обратно. Я стояла, чувствуя себя ужасно неловко.
– Разрешите взглянуть? – спросила я.
Он протянул мне фотографию. Я тут же ее узнала:
– Это на «Штандарте». Солнце слепило мне глаза.
– Да, – сказал он. – Это видно.
Цель визита посла очевидна – его послали убедиться, что я не фальшивка.
– Разрешите узнать, по чьей воле вы прибыли? – спросила я. – Вас послала овдовевшая императрица?
Он не отвечал.
Внешнего обследования лорду Хардингу не хватило. Он завалил меня вопросами: об устройстве наших комнат в Александровском дворце; об узоре на императорских фарфоровых сервизах; о кузине Элизабет, двоюродной и троюродной сестре по маминой линии и внучатой троюродной племяннице через брак по папиной, которая, да, погибла во время визита в наш охотничий домик в Спале, когда ей было восемь; о родинке на бедре сестры (вопрос с подвохом – у нее не было родинки). Он спросил, как звали мою собачку, я сказала, что это была собачка Татьяны, та самая, что лаяла и вилась у меня под ногами, когда была сделана фотография в его кармане. Он даже спросил, какого цвета был мамин будуар. Я ответила: лиловый.
Каждый вопрос ранил меня, как пуля. Пока шел допрос, Ганьон бродил по комнате, поглаживая усы.
Наконец, не меньше чем через час допросов, посол сдался. Он оглядел меня из-за крупного носа. Затем, будто я ему наскучила, откинулся на спинку кресла.
– Должен признаться, мисс… Хаасе, я порядком устал от непрерывно растущего списка претенденток.
Я не поняла, как трактовать эту фразу: как извинение или пренебрежение. Я посмотрела на Ганьона и его кислое лицо. Неужели у меня снова отнимут личность, отнимут мое имя?
– Отведите меня к дневникам, – потребовала я, неожиданно резко для самой себя. – Они на корабле с остальными вещами, которые мы отправили в Англию перед отъездом в Тобольск. Отведите меня к ним, и я перескажу, что там написано. Если буду права, вы отведете меня к бабушке. Если нет – можете вышвырнуть на улицу к другим самозванкам. – Я смело ответила на его соколиный взгляд.
Из дряблой шеи посла вышел некий звук, будто он подавился слюной. Покачиваясь на стопах, он сказал Ганьону:
– Будем оставаться на связи.
Последний вышел вслед за ним.
Выходя, Ганьон закрыл за собой тяжелые двери библиотеки, но я подбежала к ним и прижалась ухом к дереву. Едва удавалось разбирать, что они говорили. Судя по шепоту, оба были на взводе.
– Столько стараний, и все – ради дикой дочери некомпетентной дуры и чокнутого преступника.
Голос Хардинга. Ганьон ответил с сильным французским акцентом:
– Если бы ваш король не отказал этой дуре и преступнику в убежище, нам не приходилось бы сейчас с этим возиться, не так ли? Романовы были бы живы-здоровы, ели бы гороховую кашу в Шропшире.
– Уважаемый, в Шропшире не едят гороховой каши.
Я услышала смех и почувствовала запах сигар. Он перемешался с моим гневом. Свиньи, оба. Но они могут быть полезными, да и мне спать в свинарнике не впервой.
Твоя А.
– Кофе. – Эван потягивается. – Мне нужен кофе.
Уже почти закат, кладбище окрасилось в персиковые тона.
– Еда, – говорю я. – Мне нужна еда.
Мне так не терпелось рассказать Эвану о письмах, что я совсем забыла поесть.
Он проверяет часы. Его волосы застыли в странном положении, за последние два часа он теребил их рукой довольно часто.
– Если хочешь есть – у меня через пятнадцать минут свидание в кафе.
Чувствую смятение и – надеюсь, незаметно – ревность:
– У тебя свидание?
– Встреча. – Он доволен моей реакцией. – По вторникам мы играем в покер. я, Стюарт, Амит, Рассел. А потом мы идем в «Линдис» за панкейками.
– Потом… Ты что, пропустил покер из-за меня?
Вот я дура. Когда позвонила Эвану рассказать про письма, даже не спросила, были ли у него другие планы.
– Ничего страшного. Это намного лучше.
Чувствую, как краснеют щеки.
– Знаешь, мне вот что интересно: как ты так хорошо играешь в покер? Для этого же нужно врать.
– Не верь рассказам Сони, – говорит он, закидывая сумку на плечо и поднимая меня со скамейки. – я ни разу не выиграл…
– Так вот, Эван висит, верхняя половина с одной стороны забора… – (Смеюсь так сильно, что начинают болеть бока.) – …нижняя – с другой, он зацепился ремнем за сцепку на заборе и выглядит так, будто сейчас блеванет. А коп ему говорит: «Сынок, у нас тут два варианта: простой и сложный».
Амит и Рассел сгибаются от смеха за столом, заставленным декором ресторана и порциями панкейков с шоколадной крошкой. Смех Рассела похож на уханье совы.
За длинным узким столом у задней стены «Линдис» друг Эвана, Стюарт, рассказывает
