— Поднимите сигнал номер шесть: «Вести бой на кратчайшей дистанции»! — распорядился Нельсон. — Еще немного — и противник не выдержит! Наступает решающий момент сражения, а может, и всей нынешней кампании!
— Ваша светлость! — раздался в этот момент крик вахтенного лейтенанта. — Старший флагман поднял сигнал: «Немедленно выйти из боя!»
На мгновение все онемели. Затем капитан Фолей вопросительно глянул на Нельсона:
— Командовать к повороту?
Вице-адмирал зло передернул плечами:
— Черта с два я выйду из боя!
— Что же вы приказываете, сэр?
— Продолжать бой!
«Теперь Нельсон в состоянии сильного возбуждения энергичными шагами мерил палубу. О возбуждении определенно свидетельствовало то, что обрубок его правой руки двигался. Сделав один или два поворота, он быстро спросил меня: «Вы знаете, что гласит сигнал номер тридцать девять, поднятый на корабле главнокомандующего?» Я спросил его, что означает сигнал, и он сказал: «Ну конечно выйти из боя». При этом он заметил, кажется, капитану Фолею: «Вы знаете, Томас, что у меня только один глаз и поэтому у меня есть право иногда быть слепым?» Затем с лукавым видом, присущим его характеру, он приставил подзорную трубу к слепому глазу и воскликнул:
«Я действительно не вижу сигнала!» Таким образом, на борту «Элефанта» этот важный сигнал был лишь подтвержден, но не повторен».
И опять Нельсон не выполнил приказа старшего начальника! Но на сей раз случай был особый, ибо речь шла о победе или поражении британского флота. Нарушение приказа — это всегда преступление, но преступление вдвойне — если приказ нарушен в бою. Теперь, если бы английский флот понес серьезные потери, не добившись реального успеха, Нельсона ждал бы неизбежный суд. Что касается Паркера, то он, скорее всего, не понес бы никакой ответственности за неудачу.
Сам Нельсон прекрасно понимал всю степень ответственности, которую взваливал на себя, проигнорировав приказ старшего начальника.
Как показал дальнейший ход событий, решение, принятое Нельсоном, было единственно правильным в сложившейся непростой ситуации.
А сражение продолжалось, с каждой минутой принимая все более ожесточенный характер. Спустя полчаса после истории с сигналом Паркера наступил долгожданный перелом, которого так ждал Нельсон. Датский флагман «Даннеброг», по которому Нельсон постарался сосредоточить наиболее яростный огонь, не выдержал его, обрубил якоря и, увлекаемый течением, начал быстро дрейфовать в сторону. Спустя еще четверть часа он взорвался в центре пролива. Сопротивление датчан сразу ослабело, а англичане всё усиливали натиск. Вскоре уже семнадцать датских линкоров едва могли отбиваться от наседавших британцев. То там, то здесь грохотали взрывы — это взлетали на воздух датские корабли. День клонился к исходу.
— Если до наступления темноты датчане не сдадутся, я добью их брандерами! — высказал свою мысль Нельсон, повернувшись к Фолею. — Прикажите брандерным капитанам изготовиться для атаки. Цели пусть намечают себе самостоятельно в зависимости от обстановки и удобства нападения! Впрочем, я предприму еще одну попытку закончить дело без дальнейшего кровопролития! Вызовете ко мне Тесигера!
Когда капитан Тесигер прибыл на борт «Элефанта», Нельсон вручил ему наскоро написанное письмо:
— Отправляйтесь под белым флагом на берег и вручите мое послание принцу Фредерику! Скажите, что мы предлагаем ему мир и нашу дружбу!
Рассыльного матроса послали за печатью вице-адмирала и сургучом, но по пути рассыльный был убит. Послали второго. Сургуч разогрели и запечатали конверт. Затем Нельсон лично приложил свою знаменитую серебряную печать.
Капитан Тесигер отправился на берег. На корме его шлюпки развевался синий флаг, а посередине укрепили огромный флаг белого цвета. Обстрел датского флота на время переговоров прекратился, датчане же еще некоторое время продолжали палить. Тесигер был человеком не робкого десятка и правил напрямик к ближайшему датскому линейному кораблю, невзирая на падающие рядом ядра. Корабль, на который попал Тесигер, по случайному совпадению носил такое же название, как и флагман Нельсона, — «Элефантин». Датский капитан выслушал капитана английского и дал ему в провожатые лейтенанта. После этого шлюпка отправилась к городской набережной, с конторой наблюдал за ходом сражения принц Фредерик со свитой. Английского парламентера приняли вежливо, но холодно.
Капитан Фримэнтл, бывший во время боя рядом с Нельсоном, отмечал: «В это время (во время переговоров. — В.Ш.) он (Нельсон. — В.Ш.) сознавал, что наши корабли разбиты вдребезги и что будет трудно вызволить их отсюда».
Не скрывал тяжелых повреждений и сам Нельсон. Впоследствии он так и говорил:
— Наши корабли пострадали очень сильно, а некоторые едва держались на плаву!
Позднее английские моряки, прошедшие этот ад, говорили:
— Боев и сражений мы видели за свою службу немало, но бойню лишь одну — при Копенгагене!
После договора о перемирии огонь постепенно прекратился. Нельсон начал спешно выводить свои разбитые корабли из пролива. Приказ о немедленном отходе был дан и контр-адмиралу Грейвсу. Якоря не выбирали, а рубили — Нельсон боялся, что датчане могут передумать. Паркер выслал ему на помощь все имевшиеся у него гребные суда.
Позднее Нельсон признавался, что ехал к Паркеру с дрожью в сердце, не зная, что ему ожидать от главнокомандующего. Может, Паркер имел некую секретную инструкцию, в которую Нельсон не был посвящен, и только что заключенное перемирие с датчанами противоречит ей и сводит на нет все усилия флота.
Однако все сомнения Нельсона разрешились, едва он ступил на палубу «Лондона». Забыв былые недоразумения, Паркер сам вышел навстречу Нельсону и крепко его обнял, благодаря за совершенный подвиг. Доложив об обстоятельствах сражения, Нельсон, по его собственным словам, почувствовал чрезвычайную усталость. Сказалось нервное напряжение целого дня тяжелейшего сражения. Характерно, что ни Паркер, ни Нельсон в ходе своей беседы ни единым словом не упомянули о злополучном приказе главнокомандующего покинуть поле боя и о невыполнении Нельсоном этого приказа.
Вернувшись на «Элефант», Нельсон заперся в салоне и написал юношески пылкое стихотворение, посвященное, разумеется, леди Гамильтон. Стихотворение было озаглавлено: «Лорд Нельсон — своему ангелу-хранителю».
Разрублена та якорная цепь,Что мой корабль держала у причалаНо якорь в сердце у меня — та крепь,Что нам позволит все начать сначала.
Утром следующего дня Нельсон сел за стол переговоров с принцем Фредериком. Это право было предоставлено ему Паркером как награда за победу. Главнокомандующий, несмотря на всё свое нерасположение к младшему флагману, сумел быть благородным и благодарным.
Переговоры были недолгими и вполне успешными. От имени британского правительства Нельсон объявил, что Англия требует от Дании отказа от союзного договора с Россией и немедленного открытия своих портов для английских торговых судов.
— Но это же война не только с Парижем, но, возможно, и с Петербургом! — ужаснулся принц.
— Это гарантирует дружбу и поддержку Лондона! — веско заявил Нельсон, и договор был подписан.
Вечером, оставшись наедине с портретами своей возлюбленной, Нельсон пишет ей очередное письмо: «Если на нашей земле есть хоть один святой, это ты. В тебе есть то, что делает человека святым, — способность быть намного лучше других. Поэтому я верю в твою святость так же искренне, как в Бога. В наш век, век зла, ты подаешь пример настоящей порядочности и доброты, которые мы подняли бы до давно забытого уровня, если бы не погрязли в роскоши и позоре. Пусть падет проклятие Божие на тех, кто хочет вовлечь тебя, дорогая Эмма, в компанию недостойных мужчин и женщин, увести тебя из тихого дома. А я — один из тех людей, кто считает, что в Англии чем выше класс, тем хуже компания. Я рассуждаю отвлеченно; я не думаю так плохо о каком-то именно классе, да и в плохом бывают хорошие люди… Не хочу покорять ничьих сердец; если то одно, которое я покорил, — счастливо, тогда покоритель тоже согласен быть покоренным. Мне нужно единственное верное сердце, и хотя человек может иметь много доброжелателей, ему нужна одна-единственная любовь. Навсегда, навеки твой любящий друг Нельсон и Бронте». В конце письма он небрежно приписал: «Наилучшие пожелания сэру Уильяму».
Письмо Нельсона, как и все остальные, наполнено любовью, но в нем сквозит неприкрытая тревога о развлечениях Эммы в сомнительных компаниях. Некоторые биографы Нельсона считают, что его ревность была преувеличенна и сводилась прежде всего к тому, чтобы отвратить Эмму от каких-либо отношений с принцем Уэльским. Однако, судя по письму, речь Нельсон ведет не о принце, а о целой компании великосветских шалопаев. Похоже, он располагает некоторой информацией о поведении своей возлюбленной. Несмотря на то что наш герой боготворит свою возлюбленную и считает ее святой, на самом деле у историков имеется немало косвенных фактов о том, что леди Гамильтон, даже будучи рядом с Нельсоном, никогда не упускала случая завести не слишком безобидные романы со многими попадавшимися ей на пути мужчинами.
