— Он пшеницу от ячменя отличить не умеет, сеялку с культиватором путает, какая же может быть помощь от такого уполномоченного?
В колхоз «Большевик» уполномоченных не посылали, полагая, что в этом крепком хозяйстве правление и партийная организация сами обеспечат порядок. Но мелочная опека порой распространялась и на него. Мне помнится такой случай.
Ранней весной в кабинете председателя колхоза раздался телефонный звонок. Горшков взял трубку. Звонил заведующий сельхозотделом райкома и спрашивал:
— Ну, как вы там, яровые начали сеять?
Аким ответил, что сеять пока еще рано. На полях много воды.
— Что значит рано? Вы газеты читаете, товарищ Горшков? Вот в газете напечатано, что в Суздале сев идет уже полным ходом. Так почему же вы отстаете? Начинайте немедленно!
Аким объясняет, что в безлесном, заклязьминском Суздале почвенные и климатические условия совершенно иные, чем в лесных мещерских местах, и что сев начинают не по газетным сообщениям, а по готовности почвы.
— А у нас есть твердая директива — развертывать сев яровых по всей области, и прикрываться почвенными условиями мы не позволим. Вы — передовое хозяйство и должны показать пример другим колхозам района.
— Да поймите, пожалуйста, что если мы сейчас начнем сеять, то лишь загубим семена понапрасну и опозоримся перед всеми, — уже с раздражением отвечает Горшков.
— А о том подумали, что своей медлительностью вы можете наш район перед областью опозорить? Что мы будем в сводке указывать?
— Что хотите, то и указывайте, а сеять начнем тогда, когда земля поспеет для этого!
Горшков все-таки настоял на своем, и, хотя в районе были недовольны его упрямством, жизнь подтвердила правоту старого председателя. Летом на полях колхоза «Большевик» яровые поднялись густой высокой стеной и буйно заколосились, а у тех, кто сеял «по директиве», семена зазябли и на полях среди темных проплешин редко щетинились слабенькие былинки.
«Упрямство» Горшкова основывалось на многолетней практике и на его партийной, коммунистической преданности колхозному строю.
8
Осенью 1958 года Акиму Васильевичу исполнилось шестьдесят лет. По этому случаю у него собрались гости— друзья, товарищи. На правах земляка и старого знакомого я тоже получил приглашение, но срочные дела помешали воспользоваться им, и только зимой я собрался съездить в колхоз.
Поезд из Москвы на Нечаевскую прибыл вечером. От станции к центру колхозного поселка тянулась аллея тополей. Снег, пушистый, как вата, и будто совсем невесомый, лежал на ветвях деревьев, на ограде, опоясавшей сквер, на перилах крылечек колхозных домов. Окна светились желтым теплом.
Приезжая в «Большевик», я обыкновенно останавливался у Акима Васильевича. И на этот раз направился прямо к нему.
Дом Горшковых стоит в центре поселка. Он, пожалуй, приглядистее других. Сбоку к нему пристроена остекленная веранда с выходом в сад. Весной, когда цветут яблони, сад одевается в бело-розовый наряд, а летом богато цветут рассаженные панелями флоксы.
В доме несколько комнат: кухня, столовая, гостиная, кабинет, две спальни. Полы в одних комнатах деревянные, крашеные, в других покрыты линолеумом. Мебель такая же, как в любой городской квартире. В комнатах всегда чистота и порядок, заботливо поддерживаемые хозяйкой Прасковьей Георгиевной.
Акима Васильевича я застал дома, но он был не совсем здоров.
— Вот, знаете, где-то грипп подхватил, — сказал он, здороваясь. — И жена прихворнула. Одна только бабка держится.
Бабка Наталья, мать хозяина, сидела у телевизора. Я спросил у нее, как, мол, живется.
— Зажилась, — махнула она рукой. — Девяносто семь годков прожила. Пора бы и умирать, да вот Аким телевизор купил, так еще поживу маленько, погляжу, чего тут показывают.
— Ладно, смотри, — сказал Аким. — А мы чайку попьем, побеседуем.
Он пригласил меня в кабинет, а сам пошел на кухню позаботиться насчет чая.
Вдоль стен маленькой комнатки тянулись книжные полки. Тут были сочинения Ленина, Тимирязева, стенографические отчеты сессий Верховного Совета, различные справочники, собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Льва Толстого, Глеба Успенского, Горького. Книгу в этом доме любят и ценят. В библиотеке Горшкова есть книги советских писателей с дарственными надписями. Особенно нравятся Акиму стихи Александра Твардовского. Каждый раз, когда я приезжал в колхоз, он спрашивал:
— С Александром Трифоновичем давно не встречались? Как он? Очень люблю я его, и хочется мне, чтобы он побывал на Нечаевской. Обещал приехать…
На письменном столе лежали большие листы разграфленной бумаги, заполненные колонками цифр.
Аким принес чайник, стаканы и сахарницу, освободил на столе уголок для чаепития. Я спросил у него, что это за таблицы.
— Это, знаете ли, контрольные цифры развития колхоза на пятилетку, — пояснил он и стал рассказывать о делах и планах колхоза.
Говорил Горшков, как всегда, увлеченно и сыпал цифрами, не заглядывая в бумажные простыни. Видно, все эти цифры были обдуманы, обговорены и крепко держались у него в памяти.
Выглядел Аким бодрым и крепким, хотя годы уже давали себя знать. Внешне он мало похож на деревенского жителя. На нем, по обыкновению, темный костюм, брюки навыпуск, галстук. Лицо смугловатое. Круглые, сильно увеличивающие очки в роговой оправе. Буйная, жесткая шевелюра тронута сединой. В разговоре часто вставляет слова «знаете ли», «понимаете ли». Курит он всегда одни папиросы — «Беломорканал». К вину пристрастия у него нет. Первейшим напитком признает крепкий горячий чай. Пьет он его с сахаром вприкуску и непременно из блюдечка.
Аким Васильевич расспрашивал меня о московских новостях, я его — о колхозных. За разговорами время текло незаметно. Телевизионная передача давно окончилась, и бабка Наталья, приоткрыв дверь в комнату сына, напомнила:
— Хватит сидеть-то, люди добрые об эту пору давно отдыхают.
Она даже пожаловалась мне на Акима: вот, мол, каждый вечер засиживается допоздна. То с книжкой, то писать примется.
— Уж не сочиняете ли что-нибудь? — полюбопытствовал я.
— Какой из меня сочинитель! Просто писем много идет и как депутату, и как председателю колхоза. В иной день больше десятка получаю, а ведь на каждое письмо надо ответить.
Выдвинув ящики письменного стола, он достал оттуда пачку конвертов, газетные вырезки, фотографические снимки. Были тут письма агрономов, колхозников, учителей, солдат. Одно письмо протянул мне:
— Вот, прочтите.
Письмо было солдатское. Автор его писал:
«Уважаемый товарищ председатель! Приближается срок окончания моей службы в Советской Армии. Я человек холостой, совсем одинокий. Размышляю, куда бы поехать после демобилизации. Из литературы о сельскохозяйственной выставке узнал про славный колхоз „Большевик“ и теперь имею мечту поработать у вас. Гражданская специальность моя — водитель автомашины. Знаком с электромоторами. По службе взысканий нет».
— Примете? — спросил я.
— Что же, — ответил Горшков, — хорошие люди нам очень нужны, а я уже списался с командованием части и выяснил, что этого стоит принять — отличник.
Аким Васильевич рассказал и о том, как однажды получил письмо с Дона. Писала ему молодая незнакомая девушка. Она недавно окончила сельскохозяйственный институт и была назначена агрономом в один из придонских колхозов. Девушка жаловалась на свою незадачливую судьбу: «В колхозе, куда я приехала, давно уже работает пожилой агроном, человек старой выучки, — писала она. — Он тут всем командует, его слушаются, а мне, молодому специалисту, не дают развернуться, поэтому и работать не хочется…» Она спрашивала, как быть.
В колхоз «Большевик» как раз в то время приехала тоже молодая девушка Светлана Смирнова, только что окончившая Тимирязевскую сельскохозяйственную академию. Аким Васильевич показал ей это письмо и попросил ответить. Светлана ответила. Вот что писала она молодой специалистке из донского колхоза:
«Мне кажется, что Вы зря обижаетесь. Не думайте, что Вы знаете больше, чем ваши товарищи. Работайте и не беспокойтесь, что труд Ваш не будет замечен. Люди уважают тех, кто трудолюбив».
Машинописная копия письма Светланы хранилась в бумагах Горшкова.
Я спросил Горшкова, почему он не сам ответил на это письмо.
— Мне, знаете ли, захотелось, чтобы о своем назначении и месте в жизни задумалась не только та девушка, но и наша Светлана, — сказал Горшков.
«А ведь председатель поступил очень правильно», — подумал я.
Мы долго просидели в ту ночь за чаем и разговорами, а утром Горшков предложил мне пройтись, поглядеть хозяйство артели.
Каждый раз, приезжая сюда, я видел какую-нибудь новостройку. Вот и теперь недалеко от колхозного клуба в глаза сразу же бросилось новое здание с застекленными верандочками, обнесенное невысокой деревянной оградой.
