Уже затемно возвращались мы из правления. На улице звонкие девичьи голоса окликнули:
— Здравствуйте, Аким Васильевич!
— Здравствуйте. Кто это? A-а… Вот две наши Гали, — сказал он мне.
В свете уличного электрического фонаря я увидел двух совсем молоденьких девушек.
— Откуда вы? — спросил Горшков.
— Из кино.
— А почему вас ребята не провожают?
— Да нам и без них весело, — бойко ответила одна Галя.
— Ну а как у вас, Галя, приемник действует?
— Хорошо, Аким Васильевич.
— Галя Рыбина работает у нас учетчицей в первой бригаде, — объяснил мне Горшков. — Отлично работает. На прошлой неделе ей исполнилось восемнадцать лет, и в день рождения колхоз подарил ей приемник. А другая Галя — секретарь комсомола. Когда вам-то подарок готовить? — спросил он у этой Гали.
— Ой, Аким Васильевич, мне восемнадцать еще только в будущем году исполнится.
— Ну, значит, в будущем году и подарок.
Эта встреча развеяла мрачноватое настроение Горшкова.
— Все-таки много у нас хороших людей, — сказал он. — Возьмите хоть Тимофея Бирюкова — самый старый из коммунаров, а и сейчас без дела не усидит. И справедлив. Его у нас колхозной совестью называют. А Мария Акимовна Смирнова — жена покойного Селивестра? И сама примерная колхозница, и каких ребят на ноги подняла! Правда, старший-то ее сын не в колхозе, а в Гусь-Хрустальном, директором крупнейшего завода работает. Но мы его своим питомцем считаем, в колхозной семье рос.
С какой-то особой теплотой вспоминал он и о других людях, которыми крепок и прочен колхоз «Большевик».
11
В конце февраля заметелило, завьюжило. Небо заволокло сизыми тучами. На заборах, на ветках деревьев лежали пушистые шапки снега. Казалось, настоящая зима только еще начинается. Но снег был сырой, и деревенские старики, глядя на февральскую завируху, предрекали:
— Это ненадолго.
И верно, первые мартовские дни пахнули теплом. Небо очистилось, засияло голубизной. Под окнами и у крылец дробно зазвенела капель. На притоптанной площадке возле деревенского магазина бойче захлопотали старые, растрепанные воробьи. Сороки беспокойнее заметались над огородами. Из леса потянуло горьковатым запахом оттаявшей березовой коры.
Весна была еще далеко. Она еще прихорашивалась где-то там, на Кубани или в низовьях Дона, чтобы оттуда начать свое шумное шествие по Русской равнине, но уже и здесь, в Мещере, все просыпалось и тянулось навстречу ей. Это было еще не полное пробуждение: поля еще дремали под снегом и лесные чащи не освободились от зимней дремоты, но что-то волнующее, живое угадывалось в теплом дыхании марта…
В марте должны были проводиться выборы нового состава депутатов Верховного Совета СССР. Рабочие Гусь-Хрустального предложили выдвинуть кандидатом в депутаты от своего избирательного округа Акима Васильевича Горшкова. Их предложение поддержали избиратели других городов и селений округа. Они просили Горшкова дать свое согласие баллотироваться в депутаты, и он согласился. Это обязывало его побывать на многих предвыборных собраниях, выслушать предложения избирателей, ответить на их вопросы. Тут он отчитывался перед народом за всю свою жизнь, а так как вся его жизнь была связана с колхозом «Большевик», то, вполне естественно, он рассказывал и о колхозе: как начинали дело и каким оно стало теперь.
Почти везде ему задавали один и тот же вопрос:
— Расскажите, чего и сколько выдается у вас в колхозе на трудодень?
— А мы, знаете ли, отказались от натуральной оплаты труда продуктами своего производства, — отвечал Горшков и объяснял, почему отказались. — Представьте себе, — говорил он, — что колхозник заработал на трудодни, ну, скажем, пятьсот пудов картошки. Что же о н — с ней будет делать? Везти на базар и торговать? Это, знаете ли, очень канительное и неинтересное дело. Поэтому у нас введена теперь денежная оплата труда. Всю продукцию, то есть овощи, мясо и молоко, сдает государству или продает кооперации колхоз сам. Колхозники же за свой труд ежемесячно получают чистые деньги, как рабочие, занятые на заводе или на фабрике.
— А каков этот заработок?
— В среднем сто двадцать рублей в месяц. Одни получают больше, другие — меньше, это уж в зависимости от квалификации и от того, как кто поработал. Продукты же: хлеб, всевозможные овощи, мясо, масло и молоко — можно купить в своем колхозном продовольственном магазине.
— На что лучше!
— Кроме того, ведь у каждого колхозника возле дома есть небольшой огородишко, а некоторые имеют еще коров и свиней. Таким образом, для личных потребностей у них есть свои овощи, молоко, мясо.
— Хорошо! — одобряли слушатели. — Очень уж хорошо!
А Горшков продолжал рассказывать.
— Значительная часть доходов колхоза поступает в неделимый общественный фонд, — говорил он. — Деньги из этого фонда идут, знаете ли, на расширение хозяйства, а также на культурно-бытовые потребности. Ну, скажем, на содержание клуба, библиотеки, на выплату пенсий престарелым колхозникам и на приобретение путевок в санатории и дома отдыха, куда мы бесплатно посылаем тех, кто нуждается в этом. Для детей колхозников у нас на средства из того же общественного фонда содержится дошкольный комбинат. Обставили мы его удобной, хорошей мебелью, приобрели пианино, накупили игрушек. Расходы на питание детей в яслях и детском садике колхоз также полностью взял на себя.
— А как же бездетные?
— Что бездетные?
— Бездетным-то, поди-ко, обидно, что на чужих ребятишек приходится тратить общие деньги.
— Никакой обиды тут нет. Это решение принято колхозниками с полным единодушием, — отвечал Горшков. — Ведь что такое колхоз? Это, знаете ли, не только школа нового социалистического труда, а еще и школа новой общественной жизни.
Его страстная убежденность захватывала и будто ркрыляла людей. «Вот, — говорили они, — если бы побольше было таких колхозов да вот таких организаторов колхозного дела…»
Предвыборные собрания были интересны и для самого Горшкова. Слушая своих избирателей, он глубже проникался их заботами и надеждами.
В его записной книжке появились заметки о том, например, что обязательно надо строить дорогу от Гусь-Хрустального до Великодворья, чтобы связать глухие углы Мещеры с промышленными центрами, или о том, что необходимо прекратить безрассудную вырубку леса возле разъезда Неклюдово и бережливее относиться к природным богатствам. Он брал на заметку и такие заботы, как улучшение торговли крупой и мясными продуктами в рабочем поселке «Красное эхо» или открытие нового медицинского пункта в Мезоновке…
В колхозах, где бывал Горшков в эти предвыборные дни, он внимательно знакомился с хозяйством и тут же давал дельные советы, и люди видели в нем опытного хозяина, душевно щедрого человека.
Окружное предвыборное собрание проходило в городе Гусь-Хрустальном. В этом городе Акима Горшкова знал почти каждый. Ведь до Нечаевской отсюда всего двадцать километров, и жизнь колхоза «Большевик» так же, как и жизнь его бессменного председателя, была у всех на виду. Выступавшие, а их было много, говорили о своем кандидате с большим уважением, и каждый находил сказать о нем что-то свое. Председатель райисполкома отметил организаторские способности Акима Горшкова, секретарь райкома партии говорил о его партийной принципиальности. Мастер хрустального завода высказался о большом житейском опыте колхозного председателя, учительница средней школы подчеркнула глубокую заинтересованность Горшкова делом народного просвещения. А старая работница текстильной фабрики сказала:
— Акима Васильевича мы знаем давно. Я еще комсомолкой была, когда он в Нармучи коммуну организовывал и смычку рабочего класса с крестьянством укреплял по ленинскому завету. Это человек, достойный быть нашим избранником в Верховный Совет. Достоин и по делам своим и по душе. Душа у товарища Горшкова чутка^ и отзывчивая…
В заключение выступил и сам кандидат в депутаты. Он поблагодарил за доверие, сказал, что постарается оправдать его.
Я был на этом собрании. Кончилось оно поздно, и уже затемно мы с Акимом Васильевичем отправились на Нечаевскую.
Колхозная «Волга» мягко неслась по укатанной гладкой дороге. С обеих сторон к широкой просеке подступал темный заснеженный лес. Иногда в пучке света, отбрасываемого сильными фарами, мелькали полосатые дорожные столбики и перила мостков. Горшков сидел молча, устало прикрыв глаза.
— О чем задумался, Аким Васильевич? — спросил я у него.
Он глубоко вздохнул, достал из кармана пачку папирос.
— Да вот, знаете ли, забот прибавляется, а я старею, и силы идут на убыль.
— Ну, сил-то у вас еще много.
