"Мне не следовало разговаривать с ними в таком тоне", – размышлял Марий, прогуливаясь под окнами своего огромного и прелестного дома. Жена следила за ним взглядом.
"Не следовало тебе так говорить с ними, Гай Марий!" – говорил он сам себе. – "Они – не солдаты. И даже не младшие командиры. Они ведь, в основном, – типичные заднескамеечники, рядовые сенаторы, которым никогда не сидеть в кресле из слоновой кости. Однако все они до одного считают себя равными мне – мне, Гаю Марию, консулу на шестом сроке! Но я должен держать их в узде. Я не могу позволить им одержать верх. Мой уровень dignitas неизмеримо выше, чем у них – что они могут противостоять мне?! Я – Первый Человек Рима. Я – Третий Основатель Рима. И когда я умру, даже они признают, что я, Гай Марий, италийское отродье, не имеющее греческих корней, – величайший человек в истории Республики, Сената и Народа.
Так продолжалось все три дня, отпущенные им сенаторам на размышления. Мария волновало возможное поражение в этой схватке. На рассвете четвертого дня он отправился в Курию, твердо решив победить во что бы ни стало – он даже не задумался о том, что могли предпринять за это время его политические противники. Он тщательно позаботился о внешнем виде, не желая, чтобы люди догадались об его мучительных сомнениях.
Сенат заседал в необычной тишине и спокойствии. Редкая скамья поскрипывала, редкий человек отваживался кашлянуть; не слышно было ни реплик, ни перешептывания. Жертвоприношение прошло безукоризненно, боги были благосклонны.
Марий величественно поднялся. Он детально разработал тактику; и чувствовал, что сможет завоевать доверие.
– Я провел эти три дня в постоянных думах, отцы-сенаторы, – начал Марий, устремив свой взгляд между рядами сенаторов. Никто не мог определить, куда же он смотрит. Марий положил левую руку себе на правое плечо, где тога образовывала множество красиво уложенных складок, и спустился с курульного возвышения. – Одно мне определенно ясно. – Пройдя несколько шагов, Марий остановился. – Если закон опирается на доводы разума и логики, все мы должны дать присягу и всячески поддерживать его выполнение. – Он сделал еще несколько шагов. – Если закон следует здравому смыслу, мы обязаны дать эту клятву. – Он дошел до дверей, повернулся и посмотрел на обе части Сената. – Но верен ли этот закон?
Вопрос повис в безмолвной тишине.
– Вот оно! – зашептал Скавр Нумидийцу. – Он побежден! Он ищет отступления!
Однако Марий, стоявший у дверей, не услышал этих слов и поэтому он не остановился, чтобы обдумать сказанное; он продолжал:
– Среди вас есть такие, кто утверждает, что ни один закон не может считаться нормальным, если в него включены такие пункты. Я слышал, что доверие к закону было подорвано двумя инцидентами: во-первых, он был принят, якобы, вопреки неблагоприятным предзнаменованиям, и, во-вторых, при обсуждении закона была применена сила по отношению к неприкосновенной персоне законно выбранного плебейского трибуна.
Марий прошел вдоль рядов, затем опять остановился.
– Ясно, что будущее этого закона сомнительно. Плебейское собрание должно еще раз его заслушать и проголосовать, чтобы снять сомнения в действенности закона. Однако, отцы-сенаторы, сегодня мы собрались здесь по другому поводу. Есть более насущное дело, – Марий сделал маленький шажок. – Согласно закону, вы должны будете принести присягу поддержки закона – об этом и поговорим. Сегодня – последний день, когда мы можем присягнуть, поэтому вопрос этот не терпит отлагательств. Мы должны будем эту присягу принести.
Марий сделал несколько стремительных шагов вперед, почти достигнув возвышения с курульными креслами, а затем резко повернулся и снова медленно стал отмеривать шаги по направлению к двери, где повторилась та же сцена – он осматривал сразу обе половины Сената.
– Сегодня, отцы-сенаторы, все мы дадим эту клятву. Мы обязаны сделать так, исходя из особых предписаний Народа Рима. Потому что Народ утверждает законы! Мы. Сенат, – всего лишь слуги Народа. Мы будем присягать. Какая вам разница, отцы-сенаторы? Если когда-нибудь в будущем Плебейское собрание пересмотрит закон и найдет, что он принят с отступлениями от процедуры, недействительной будет признана и ваша присяга. – В голосе Мария зазвучали победные нотки. – Любая клятва, которой требует закон, действует лишь пока закон считается законом. Если Плебейское собрание решит закон аннулировать – ваша присяга обратится в пустой звук.
Скавр, кивал головой в такт его словам и Марию казалось, будто он соглашается с консулом. Однако Скавр кивал совсем по другой причине: он шептался с Метеллом.
– Мы добили его, Квинт Цецилий! Наконец-то мы его сломали! Он повернул назад. Он не выдержит этот срок. Мы заставили его публично признать, что в законе Сатурнина есть неувязки. Мы перехитрили арпинумского лиса!
В приподнятом настроении, полагая, что весь Сенат на его стороне, Марий вернулся на свое место и встал у резного кресла, чтобы закончить речь.
– Я сам первый присягну этому закону. И если я, Гай Марий, старший консул, готов дать клятву, неужели этого не могут сделать собравшиеся здесь? Я посовещался со жрецами – храм Семона Санкуса Деуса Фидия готов принять нас. Идти не так уж далеко. Итак, кто за мной?
Вздох пронесся по залу, опять возник шепот, зашуршали подошвы сандалий. Рядовые члены Сената стали медленно подниматься со своих скамей.
– Один вопрос, Гай Марий, – внезапно раздался голос Скавра.
Звуки стихли. Марий кивнул.
– Я хотел бы услышать ваше личное мнение, Гай Марий. Не официальное, а личное.
– Если для вас это имеет значение, Марк Эмилий, могу сказать. Мнение – о чем?
– Что вы лично думаете, – голос Скавра четко раздавался во всех уголках Курии, – о действительности закона Аппулея после того события, что предшествовало его принятию?
Тишина. Абсолютная тишина. Все боялись вздохнуть.
– Хотите, чтобы я повторил свой вопрос, Гай Марий? – мягко, почти нежно заговорил Скавр.
Марий быстро облизал пересохшие губы.
"Куда бежать, что делать? Ты поскользнулся в конце концов, Гай Марий. Упал в яму, из которой ты сам выбраться не сможешь. Почему мне не пришло в голову раньше, что мне могут задать подобный вопрос – да еще самый умный из всей этой шайки? Неужели меня так ослепила гордость? Ведь неминуемо должны были спросить! А я даже не подумал… Ни разу за все три дня! Ладно, выбора все равно нет. Я должен перед всем Сенатом сказать, что думаю об этом законе… Нет, я должен сказать то, что они хотят услышать. Иначе ни один не присягнет. Я признал при них противоречия в законе; я сказал им, что это делает присягу почти ни к чему не обязывающей. Если я возьму свои слова обратно – потеряю их доверие. Если же скажу, что отрекусь от закона – потеряю самого себя".
Он посмотрел на скамью трибунов, увидел сидящего впереди Луция Аппулея, со скрещенными руками, неподвижным непроницаемым лицом, поджатыми губами.
"Я потеряю и его, если отрекусь от закона. Потеряю лучшего законника, какого когда-либо видел Рим… Вместе мы могли бы повести за собой всю Италию… Но если я этого не сделаю – эти cunni не принесут присягу и мои солдаты не получат земли. Тогда чего ради я затеял всю эту игру?!"
Ножки кресла из слоновой кости, на котором сидел Главция, заскребли по мраморной плите – и почти половина членов Сената вскочила с мест; Главция посмотрел вниз, еще крепче сжал губы; на лице не появилось ни оттенка эмоции и опять тишина, минута за минутой.
– Мне кажется, что придется повторить вопрос, Гай Марий, – заговорил Скавр. – Что вы думаете лично об этом законе?
– Я считаю… – Марий остановился, мрачно сдвинув брови. – Я считаю, что этот закон… возможно… недействителен.
Скавр хлопнул себя по коленям.
– Благодарю вас, Гай Марий.
Скавр поднялся и, повернувшись к сидящим за ним, сказал:
– Итак, отцы-сенаторы, если уж такой человек, как наш герой Гай Марий, признал этот закон недействительным, я буду просто счастлив принести присягу, – он поклонился Сатурнину и Главции. – Пойдемте, друзья! Как принцепс Сената, приглашаю вас поторопиться в храм.
– Остановитесь!
Все замерли. Метелл хлопнул в ладоши. Откуда-то с самых верхних рядов спустился его слуга, таща сумку, набитую так плотно, что бедняга сгибался пополам, перенося ее каждый раз шагов на шесть и возвращаясь за второй. Когда обе сумки оказались у ног Метелла, слуга поднялся наверх и принес еще две. Некоторые сенаторы послали ему на помощь своих слуг. Дело пошло быстрей. Вскоре рядом с Нумидийцем стояло уже сорок сумок.
– Я не буду принимать присягу. Пусть даже старший консул уверяет, что закон Аппулея недействителен. Я предпочитаю отдать двадцать талантов серебра. А завтра на рассвете отплываю на Родос.
Зал взорвался криками.
– К порядку! К порядку! – кричали Скавр и Марий.
