– Луций Декумий! – Аврелия смущенно потупилась.
– Что за дела! Уходи-ка отсюда! – и Кардикса вытолкала его из комнаты.
…Сулла заглянул к Аврелии через месяц после рождения ребенка, сославшись на то, что она – единственная из его знакомых, оставшихся в Риме, и извиняясь за свою навязчивость.
– Да что ты такое говоришь! – Аврелия приветливо посмотрела на него. – Я надеюсь, что ты останешься на обед – или, если не сможешь сегодня, то может быть, придешь завтра? Я соскучилась без компании.
– Могу остаться и сегодня, – согласился Сулла, – Я вернулся в Рим только для того, чтобы встретиться с одним старым другом, которого свалила лихорадка.
– Кто это? Я его знаю? – спросила Аврелия больше из вежливости, чем из любопытства.
Боль мелькнула в его глазах – что-то темное, звериное. Но через секунду Сулла улыбнулся легко и светло:
– Едва ли. Его зовут Метробиус.
– Актер?
– Верно. Я знавал многих людей из театра. Раньше. Еще до того, как женился на Юлилле и вошел в Сенат. Это совершенно иной мир. – Его странные светлые глаза блуждали с предмета на предмет по всей комнате. – Очень похожий на этот, но как бы с изнанки. Забавно! Сейчас это кажется сном…
– Это звучит печально, – мягко откликнулась Аврелия. – Ему уже лучше, твоему другу?
– О, да! Всего лишь лихорадка.
Наступила тишина, но в ней не было ничего натянутого; Сулла тут же нарушил ее, без слов пройдя к большому открытому проему, служившему окном-дверью в сад внутреннего дворика.
– Здесь очаровательно.
– Я тоже так думаю.
– Как сын? Она улыбнулась:
– Все хорошо. Скоро сможешь сам его увидеть. Сулла продолжал вглядываться в сад.
– Луций Корнелий, с тобой все в порядке?
Он повернулся к ней, улыбаясь. Она подумала, что он красив, но как-то по-своему. А какие у него глаза! Светлые, заставляющие человека беспокойно отводить свои… А по краям – черный ободок. Как у ее сына! Почему-то эта мысль вызвала у нее дрожь.
– Все в порядке, Аврелия.
– Сомневаюсь.
Он собрался было ответить, но в этот момент вошла Кардикса, с малышом на руках.
– Мы только что спустились с четвертого этажа.
– Покажите его Луцию Корнелию, Кардикса.
Его интересовали лишь собственные дети, поэтому он единственно из уважения к Аврелии взглянул на ребенка, и тут же – на саму Аврелию, чтобы убедиться, что она удовлетворена.
– Можешь идти, Кардикса, – Аврелия освободила Суллу от дальнейшей пытки. – Да, у кого он был сегодня утром?
– У Сары.
Она пояснила с трогательной улыбкой:
– У меня нет молока, поэтому мой сынок должен на стороне искать пропитания… Хорошо, что мы живем в инсуле. По крайней мере, всегда найдется с полдюжины женщин, которые кормят детей. Заодно – и моего.
– Он вырастет и будет любить весь мир. Я так и вижу, как весь мир собирается под крышей вашего дома.
– Что ж, это была бы интересная жизнь…
Сулла опять повернулся к окну.
– Луций Корнелий, ты словно наполовину не здесь, – мягко заметила Аврелия. – Что-то явно случилось… Может, поделишься со мной? Или это одна из так называемых мужских тайн?
Сулла уселся на ложе напротив нее.
– Мне никогда не везло с женщинами.
Аврелия недоуменно вскинула брови.
– То есть?
– Есть женщины, которых я люблю. А есть – на которых женюсь.
Сулле легче было говорить о женитьбе, чем о любви – Аврелия это заметила.
– И кто же теперь?
– Обе. Одну – люблю, на второй – женюсь.
– О, Луций Корнелий! – Аврелия смотрела на него с симпатией, но без любопытства. – Имени спрашивать я не буду.
Он пожал плечами:
– Тут нет особой тайны! Я женюсь на Элии, которую подобрала для меня теща. После Юлиллы мне хочется иметь супругой нормальную римскую матрону – что-то вроде Юлии, вроде тебя… будь ты немного старше. Когда Марция познакомила меня с Элией, я понял: вот идеал – тихая, спокойная, с хорошим чувством юмора, привлекательная. В общем, милая. Любить я никого не могу – значит, надо жениться на той, которая просто нравится.
– Но ты же любил свою германку…
– Да, очень. Она значила для меня многое. Но она – не римлянка, не пара сенатору. Я думал, Элия чем-то похожа на нее и сможет заменить Герману. – Сулла рассмеялся. – Но я ошибся. Элия – всего лишь нудная и скучная кукла. Она, конечно, мила, но через пять минут в ее обществе я начинаю зевать.
– А как она относится к детям?
– Прекрасно. Тут уж не придерешься! – Он снова рассмеялся. – Я предпочел бы просто нанять ее в няньки, она идеально подходит для этой роли. И она любит детей, и дети быстро привязываются к ней.
Он говорил будто сам с собою.
– Как только я вернулся из Италийской Галлии, меня пригласили на обед к Скавру. Немного из лести. Немного из страха. Они все собрались там – и Метелл Свинячий Пятачок, и другие, – чтобы попытаться оторвать меня от Гая Мария. Там была эта малышка – жена Скавра. Клянусь всеми богами, не понимаю, зачем ей нужно было выходить замуж за Скавра? Он ей в дедушки годится. Далматика… Так они ее называют. Я взглянул на нее – и влюбился. По крайней мере, я думаю, что это любовь. Пусть любовь – источник страданий, но я не могу не думать об этой женщине! Она беременна. Разве это не отвратительно? Никто и не спрашивал ее согласия. Свинячий Пятачок просто отдал ее Скавру, как дают ребенку медовый пряник. Твой сын умер – так возьми эту подачку, заведи другого сына! Ужасно. У меня дурная слава – но и я не могу на это смотреть, Аврелия. Они – еще безнравственней меня.
Аврелия многое знала с тех пор, как поселилась в Субуре; она разговаривала с людьми самыми разными и знала жизнь лучше, чем ее муж, который ужаснулся бы до глубины души всему, с чем ей приходилось сталкиваться как хозяйке инсулы. Аборты. Колдовство. Убийства. Ограбления. Насилие. Сумасшествие. Пьянство. Самоубийства. Это случалось в каждой инсуле. Очень редко при этом обращались к суду городского претора. Все проблемы решались самими жильцами, и грубое правосудие руководствовалось жестокими нормами: око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь.
Поэтому то, что Аврелия услышала от Суллы, не смущало ее. В отличие от многих аристократов Рима она понимала, из каких низов поднялся Сулла, что послужило основой его странного, противоречивого характера и как это его угнетает. Он кричал о праве рождения, но возрос в публичных домах Рима.
И Сулла не смел сказать о всем, о чем думал. Например, о том, как он хотел маленькую беременную жену Скавра, почти девочку. Вот кто подходил ему! Но она вышла замуж по обычаю confarreatio, ему же досталась унылая Элия. Какое может быть confarreatio в наше время?! Следовать столь отвратительному обычаю! Случай с Далматикой подтвердил: ему никогда не суждено испытать счастья с женщиной. Может, причина в его тайном влечении к мужчинам? Эта чудесная, незабываемая связь с Метробиусом! Трудно разрываться надвое! Но он и впрямь изнемогает без Цецилии Метеллы, жены Скавра!
– А ты Далматике нравишься, Луций Корнелий? – донесся до него голос Аврелии.
Сулла не колебался:
– О, да! Без сомнения.
– И что ты собираешься делать?
Он нахмурился:
– Я зашел слишком далеко, Аврелия. Я не могу остановиться. Даже ради Далматики. Избранные уничтожат меня! У меня сейчас не так много денег. Только-только чтобы удержаться в Сенате. Я кое-что получил после разгрома германцев, но не больше обычного. Мне нелегко будет подниматься наверх. Тем более, что они чувствуют во мне отчасти то же, что есть в Гае Марии… Ни он, ни я не укладываемся в их рамки. Они не могут понять, почему у нас способности есть, а у них нет. Они чувствуют себя оскорбленными. Я еще удачливее, чем Гай Марий – на моей стороне знатность. Но и она подмочена жизнью в Субуре. Знакомством с актерами. Разгулом. Но я их обставлю, Аврелия. Потому что я – лучший конь в этой упряжке.
– А что, если приз окажется пустяковым?
– Главное – побеждать. Мы делаем это не из-за наград. Когда нас запрягают, чтобы сделать семь кругов по ипподрому, мы состязаемся лишь сами с собой. Что еще, по-твоему движет Гаем Марием? Он – лучший конь в скачке. Потому что всегда пытается обогнать себя. Так и я. Я смогу. И сделаю!
Она покраснела от собственной недогадливости.
– Конечно, – поднявшись на ноги, она протянула ему руку. – Пойдем, Луций Корнелий! Сегодня прекрасный день, несмотря на жару. Субура почти опустела – кто мог уехать на лето, все разъехались. Остались только бедняки и сумасшедшие! И я. Пойдемте прогуляемся, а когда вернемся – будем обедать. Я пошлю за дядюшкой Публием. Он тоже еще в городе. – Она опустила голову. – Я должна соблюдать приличия, Луций Корнелий. Мой муж верит мне и любит меня. Но не хочет, чтобы обо мне ходили слухи, поэтому я стараюсь держаться старых обычаев. Цезарь бы ужасно расстроен, если бы узнал, что я пригласила тебя на обед – тебя одного – так что надо пригласить и дядю; тогда это не вызовет подозрений.
