— Было времечко, — мягко заметил Харпер как бы в никуда, — когда, услышав слово «невозможно», один мой знакомый офицер сворачивал горы…
Шарп сжал челюсти и, схватив бутылку, поднял вверх:
— За Вальдивию и победу!
Фрезер долго сомневался, прежде чем объявить, что «Китти» может добраться до Вальдивии.
— Но и только! — предупредил он Кокрейна, — Первый же залп пустит нас рыбам на корм!
В Пуэрто-Круцеро адмирал оставил три десятка легкораненых: достаточно, чтобы отбиться от случайного испанского разъезда и не дать разбежаться пленным. Остальные погрузились на «Китти» и «О’Хиггинс». Корабли Кокрейн вёл подальше от берега, чтобы не наткнуться на вражеские судёнышки.
Чваканье помп сопровождало бывший «Эспириту Санто», ныне «Китти» и в этом плавании. Помалу травили швы между сырыми досками, которые пошли на ремонт днища. Скорость тоже добавилось не особенно. Вообще, среди людей Кокрейна фрегат пользовался дурной репутацией и, если бы адмирал не встал у руля «Китти» лично, мало кого удалось бы на «несчастливое судно» загнать даже в приказном порядке. Шарп с Харпером не изменили «Эспириту Санто», и майор Миллер, грузясь со своими «злыднями» на «О’Хиггинс», пообещал:
— Будете тонуть, провожу вас прощальным салютом.
— Не утонем сами, испанские пушки помогут. — Фрезер, по мере приближения к Вальдивии, становился всё угрюмее.
Впрочем, дурные предчувствия парадоксальным образом уживались в старом шотландце с детской верой в непогрешимость командира:
— Невозможное — это по ведомству Кокрейна. — делился мастер с Харпером и Шарпом ночью на палубе. Истекали пятые сутки плавания. Назавтра должна была показаться Вальдивия. Адмирал приказал потушить на обоих кораблях все огни, исключая кормовой фонарь «О’Хиггинса». Было договорено: коль тусклый светлячок начнёт отдаляться, «Китти» оповестит «О’Хиггинс» выстрелом одного из двух оставшихся орудий.
— Я был с Кокрейном, когда он взял на абордаж «Гамо». — похвастался Фрезер, — Хотите знать, как всё произошло?
— Да.
— Было это в 1801 году, у Барселоны. Его Милость командовал бригом «Спиди», юркой резвой посудиной с пятьюдесятью двумя отчаюгами и четырнадцатью пушками (по семь на борт, самый крупный калибр — четырёхфунтовики). Какой здравомыслящий моряк дерзнёт на такой скорлупке бросить вызов «Гамо» — испанскому фрегату с тридцатью двумя орудиями и тремя сотнями команды? Но Кокрейн — не здравомыслящий моряк, Кокрейн — дьявол. Он поднял американский флаг, встал с испанцем борт к борту, бабахнул по его палубе из своих игрушечных пушечек и взял на абордаж. Всё заняло меньше полутора часов. У него всегда так. Он не заморачивается: осуществимо-неосуществимо. Он просто делает. А погубили его законники. Связался с ними — и пропал. Его обвинили в биржевых махинациях, о которых он ни сном, ни духом, наняли стряпчих-ловкачей. Наш-то дурашка так был уверен в собственной невиновности, что и на суд-то не явился. Ну, на нём и выспались. В тюрьму упекли.
— И вышибли из благороднейшего Ордена Бани, не забывайте! — Кокрейн подобрался неслышно, как кот, — Очень душещипательная процедура. Вам она знакома, Шарп?
— Нет, мой лорд.
Кокрейн хихикнул:
— Я вас просвещу. Церемония проводится в Вестминстерском аббатстве, в капелле Генриха VII, в те глухие ночные часы, когда на свой богомерзкий промысел выходят разбойники. Темно. Первое, что слышишь, — шорох одежд и шарканье обуви. По спине пробегает холодок отвращения. Очень уж звук похож на царапанье тысяч крысиных коготков и шелест трущихся тысяч тараканьих панцирей. Но это другие крысы и другие тараканы: просто собрались вместе законники, политики, мздоимцы, сводники, продажные шкуры и профессиональные лизоблюды. Пошушукавшись и обнюхав друг у друга под хвостом, они сдирают герб не пришедшегося ко двору простофили с полосы над хорами, где висят гербы, одевают на простофилю шпоры, чтобы тут же срубить их с него топором. Ночью! В аббатстве! Затем глупца пинком швыряют вниз, туда, где уже валяется его гербовое знамя и шпоры, и под ликующий писк всей крысиной стаи взашей выгоняют прочь. Так они выперли меня. Представляете? — Кокрейн поражённо покрутил головой, — Девятнадцатый век! Газовое освещение и паровые машины, а кучка карапузов — переростков как ни в чём ни бывало играет в детские игры! Но однажды я вернусь в Лондон и заставлю сукиных детей повзрослеть. Всех их до единого повешу на балках аббатства за мужские причиндалы!
— Не получится. — встрял Фрезер.
— Почему это? — воинственно покосился на него Кокрейн.
— Они же законники. — объяснил парусный мастер, — Откуда у них мужские причиндалы?
Адмирал засмеялся, оценив шутку, и повёл носом:
— Поднимается ветер, Фрезер. Значит, завтра к вечеру будем на месте.
— Будем, куда денемся…
— Настроены на поражение, Шарп? — спросил стрелка адмирал.
— Скорее, на чудо.
— Что нам чудеса, всё и так проще простого. Туда мы придём за час до заката, когда гарнизон вовсю зевает и мечтает увалиться по койкам. Нас они всерьёз не воспримут: транспорты и транспорты, так что к моменту, когда сгустится тьма, мы уже возьмём штурмом форт Ньеблу. Завтра в это же час мы с вами, Шарп, будем попивать винцо коменданта, закинув ноги на его стол, а утром двинемся по реке и захватим Вальдивию. Два дня, Шарп, и Чили наше. Мы победили.
Звучало легко. Два дня, шесть фортов, две тысячи солдат и Чили в награду.
Впереди светился кормовой фонарь «О’Хиггинса», и в целом мире не осталось света: ни звёзд, ни луны, ни огней суши. Море с рёвом жонглировало двумя корабликами, идущими под началом «дьявола» в сатанинской темени под затянутым чёрными облаками небом навстречу смерти.
Земля обозначилась спустя час после рассвета. К полудню разглядели сигнальную башню на вершине форта Чороко-майо, высшей точки обороны Вальдивии. Мачта семафора, венчавшая башню, пришла в движение, докладывая о двух судах, и вновь замерла.
За три часа до заката Шарп уже ясно различал испанский флаг над фортом Инглез и грохот прибоя, грызущего скалы у «Агуада дель Инглез».
Ни одно судно не торопилось из гавани к «О’Хиггинсу» и «Китти» узнать, кто они такие и что им надо.
— Что я говорил? — прокомментировал Кокрейн, — Болваны.
Двумя часами позже в свете угасающего солнца «О’Хиггинс» и «Китти» шли вдоль скалистого полуострова, прикрывавшего гавань Вальдивии.
Порывистый ветер, разогнавший за день тучи, к вечеру выровнялся. Океан же был не в духе. Огромные водяные валы швыряли «Китти» вверх и вниз, катились вправо и срывали свою злость на тёмных утёсах.
