Горбоносый явно провоцировал Никифора на ссору. Он ждал, что Никифор ответит ругательством, как это было тогда, в сельуправе. Тогда Никифор сумел ошарашить полицаев, но пойди он на это сейчас, его, пожалуй, арестовали бы за оскорбление представителей власти при исполнении служебных обязанностей.
Хоть и трудно было Никифору сдержаться и клокотал в нем гнев, сказал, растягивая слова от старания казаться спокойным:
— Мой долг помогать немецкому командованию бороться с врагами нового порядка, под какой бы личиной они ни скрывались. — Никифор сделал небольшую паузу и пристально посмотрел на горбоносого; смотри, дескать, хоть ты и полицай, но и тебя можно загнать на скользкое месте. — Я буду на площади ровно в двенадцать и ни минутой позже. Бывайте здоровы.
И повернулся спиной. С каким-то незначащим вопросом подошел к Зое, не обращая внимания на полицаев.
Кто знает, как текли мысли горбоносого, когда он слушал Никифора и видел, что тот не испугался угроз. Может быть, он думал, что племянник Козловой имеет основания вести себя так независимо — есть у него, должно, сильная рука… Так или иначе, напыщенные слова Никифора, произнесенные уверенным тоном, возымели действие: потоптавшись, полицаи ушли.
— Ох! — Зоя перевела дух. — Как ты можешь так!.. Я столько страху натерпелась. Ведь Карпо это… Чуриков был!
— Откуда мне знать, где Карпо, а где Чуриков, — пошутил Никифор, взглядом провожая в окно удалявшихся полицаев.
— Карпо Чуриков! Это первейшая на селе сволочь, а ты с ним так разговариваешь…
— А как мне следовало говорить? — улыбнулся Никифор.
Во дворе послышались торопливые шаги, в комнату вошла Дарья Даниловна, запыхавшаяся, с тазом мокрого белья в руках.
— Полицаи были? — спросила она, с видимым усилием подавляя волнение.
— Все в порядке, тетя Даша, — поспешил ответить Никифор. — Передавали вам привет и велели нам быть к двенадцати часам на базарной площади, где состоится митинг в честь годовщины порабощения… тьфу!.. освобождения Знаменки.
Зоя рассмеялась. А Дарья Даниловна, не выпуская из рук таза с выстиранным бельем, тяжело опустилась на лавку. Сквозь морщинистую коричневую кожу щек проступила бледность, на висках бисеринками блестела испарина.
— Вам плохо, тетя Даша? — бросилась к ней Зоя. Отстраняясь, женщина тихо проговорила:
— Нет, ничего… Спасибо! Устала я что-то, пока стирала… Спина болит, неги-руки трясутся.
Никифор, двигая желваками скул, опять отошел к окну. Зоя старалась отвлечь Дарью Даниловну от черных мыслей, тараторила о пустяках, вызвалась помочь развешать во дворе белье.
Понятно, не в усталости дело было и «ноги-руки» тряслись у Дарьи Даниловны не от этого. Увидела полицаев у хаты — подумала плохое, взволновалась. Ведь каждую минуту можно ожидать разоблачения. И если он, Никифор, измотался от непрерывного нервного напряжения, то что должна чувствовать пожилая женщина?!
«На фронте и то легче, — думал Никифор, прислоняясь лбом к оконному стеклу. — Окончится атака или бомбежка — потом чувствуешь себя до поры до времени в безопасности. Кругом свои, там не ждешь ни предательства, ни подвоха. Здесь же не знаешь, с какой стороны обрушится на тебя беда, и находишься в постоянном напряжении».
Подумал Никифор и с том, что сегодняшний пустяковый случай смешно сравнить даже с мелкой перестрелкой на фронте. А сил духовных встреча с полицаями взяла не меньше, чем подожженный под Уманью фашистский танк. А что стоило это Дарье Даниловне и Зое?
Когда Никифор, Зоя и Дарья Даниловна пришли на площадь, там собралось сотни две жителей. В центре площади под присмотром вооруженных полицаев несколько мужчин копали квадратную яму, возле сколачивали помост из досок.
Кроме землекопов, плотников и следивших за ними полицаев, в центре площади не было никого. Публика жалась к заборам и проулкам. Среди собравшихся прохаживались полицаи, щупая взглядами руки и карманы. Боялись, видно, появления листовок. Заметив это, Никифор усмехнулся и еще раз пожалел, что узнал о празднестве слишком поздно.
— Добренького вам здоровьичка! — еще издали закивала Дарье Даниловне и Зое особа лет пятидесяти с рыхлым красным лицом. Подойдя, она словоохотливо повторила:-Здравствуйте, дорогая Дарья Даниловна! Давненько не бачила вас. Зоинька, здравствуй! Ты еще красивше стала, голубонька моя…
— Ну что вы!.. — смущалась Зоя.
— А ты не красней маковым цветом, голубонька, — благодушно тараторила тетка. — Чистую правду тебе говорю. Ягодка ты, право слово! Куда только парубки смотрят, — перенесла она внимание на Никифора. — Да будь я парубком, ни в жизнь не прошла бы мимо…
— Ефросинья Ивановна! — вскричала сконфуженная Зоя. — Ну не надо! А то я уйду.
— Ладно-ладно. Дело, стало быть, жизненное, понятное, — безостановочно лилось из говорливой тетки. — Каждому дружечку охота иметь, чего уж там глазки отводить! Правду я говорю аль нет?.. А, красавец молодой, красоты писаной? — обратилась она к Никпфору. Тот не успел ответить, потому что подошла Наташа и перевела разговор на другую тему.
— Видели, какой эшафот сооружают? — спросила она. — А рядом могилу роют.
У тетки Ефросиньи брови полезли вверх, а рот с подсолнечной шелухой на губах приоткрылся и застыл в форме буквы «о».
— Да ну?! — выдохнула она наконец. — А я слыхала, что в той яме якийсь дубок сажать будут? А с того есшафота речи говорить, как на Первомай?..
Изумление и испуг женщины были неподдельны. Наташа пожалела её и со смехом призналась, что пошутила.
— Какая там шутка! Я тоже слышал, — сказал Никифор, незаметно толкая Наташу в бок. — Сегодня будет показательная казнь. По жребию выберут мужчину и женщину из тех, кто сюда пришел, на том помосте отрубят им головы и в яму скинут. А сверху дуб посадят.
— Для чего ж они так? — пораженно заморгала тетка.
— А для устрашения. Подпольщики какие-то в селе завелись, листовки разбрасывают. Так немцы, чтоб неповадно было, хотят сделать показательную казнь. Построят всех в шеренгу и будут выбирать. Мужчину и женщину, — подчеркнул Никифор.
— Ох, господи-святы! Да что ж это такое?! Ефросинья нетерпеливо топталась на месте, готовая сорваться и бежать к ближайшим знакомым, чтобы поделиться ужасной новостью.
Но тут сомнение закралось в её душу: а не шутит ли этот скуластый парень? На вид-то серьезный такой и говорит серьезно, но кто его знает!.. Эти охальники-парубки чего только не выдумают!
— Ты не брешешь, милай? — спросила тетка со всей непосредственностью простоватой натуры.
Никифор развел руками:
— Почем купил, потом и продаю. Не знаю, брехня или нет? Но на правду похоже: и помост, и могила есть, и полицаи чего-то ходят, вынюхивают…
Стараясь сдержать смех, Наташа надула щеки и неестественно выпучила глаза.
— Мне-то ничего, я в Германию мобилизованная… Не будут же они молодых казнить, да еще мобилизованных?! Я слышала, немцы пожилых выбирать будут… От которых мало толку… — Девушка поспешно отвернулась, потому что чувствовала: вот-вот расхохочется. Никифор продолжал с серьезным видом: — Все-таки разузнать не мешало бы. А вдруг правда?! Надо бы с верным человеком поговорить.
— Я-то узнаю! — заявила Ефросинья. — Спасибо, милые, что предупредили. Я ужо сообчу вам, когда узнаю, — сказала тетка и, стряхнув приставшую к губам подсолнечную шелуху, рысью устремилась куда-то вбок, где заприметила знакомых.
Наташа смотрела ей вслед, подрагивая уголками рта, а когда тетка скрылась в толпе, то откровенно расхохоталась:
— Ловко мы её разыграли! То-то метаться теперь будет и узнавать, правда или нет.
Зоя и Дарья Даниловна тоже посмеивались, но не так озорно, как Наташа: Ефросинья была их общей знакомой, и они чувствовали неловкость. Когда же Никифор сказал, что им надо разойтись в разные стороны и узнать, «правда ли будет показательная казнь?» — то все недоумевающе примолкли. В двух словах Никифор объяснил свой замысел: под видом вопросов распустить слух о предстоящей «показательной казни», и, если народ поверит, — а сейчас люди верят самым фантастическим слухам, — все разбегутся, и торжество будет сорвано.
— Ни в коем случае не утверждайте, а спрашивайте, — наставлял Никифор. — С беспокойством спрашивайте! Тогда поверят. Ясно?
— Ясно, — в один голос ответили Наташа и Зоя.
— А вы, Дарья Даниловна, примете участие? — спросил Никифор.
— Как же! — обидчиво отозвалась женщина. — Я это получше вас сумею… Уж мне поверят!
И они разошлись в разные стороны.
Гебитскомиссар Мюльгаббе прибыл в Знаменку в сопровождении экскорта солдат на грузовике. К сельуправе машины подкатили без четверти двенадцать.
Раевский встретил гебитскомиссара рапортом, что к торжеству все готово. Поморщившись, Мюльгаббе оглядел шаткий помост, с которого ему предстояло говорить речь. Над ним уже развевались два флага. Пурпуровый с паучьей свастикой на белом круге — немецкий — и меньшего размера трехцветный, самодельный и невзрачный флаг украинских националистов. Флагами Мюльгаббе остался доволен. Такими именно они и должны быть: немецкий солиднее украинского, хотя Украина и объявлена самостоятельной республикой, но надо иметь здравое представление о значимости явлений.
