Дед Чернов воевал в пехоте ещё в первую мировую. На облысевшей, покрытой седым пушком голове, носил вылинявшую серо–зелёную фуражку со сломанным козырьком и без кокарды. Ходил в застиранной гимнастёрке, залатанной на локтях, с Георгиевским крестом на худой груди, в широких тёмно–синих шароварах, вправленных в стоптанные яловые сапоги. Присаживался в сторонке, нюхал табак, чихал и сыпал словечками: «Подпоручик, прапорщик, штабс–капитан, его высокоблагородие…»
Бывший унтер–офицер Чернов был женат на сестре моего деда Зиновия. Неграмотную, усатую бабку Пелагею Ивановну сельчане звали Палашкой. Она была добра ко мне, приветлива. Радушно улыбаясь, угощала невкусными пресно–сыроватыми сушками, зелёно–желтыми от соды.
Никто в колхозе не делал сани и кошёвки лучше деда Чернова. В его дворе стояли изогнутые полозья, дуги, лежали кучи ивовой коры и свежей стружки. На стенах избы висели пилы и пилочки, буравы и буравчики, ножовки, линейки, угольники. В пазах между брёвнами торчали стамески, топоры, долота. На верстаке громоздились рубанки, фуганки, калёвки, тиски, оселки и всякие другие столярные и плотницкие инструменты.
По вечерам георгиевский кавалер выкатывал из сарая телегу со стоящим на ней сосновым гробом, украшенным резными финтифлюшками. Тот гроб дед заранее мастерил для себя из хорошо просушенных досок. Балагурил про войну и осколком стекла застругивал своё творение. Выказывал завидное знание истории первой мировой войны и хорошую память на фамилии командиров и солдат русской армии.
Мужики начинали говорить про Великую Отечественную, дед Чернов и тут имел свои суждения и понимание политики.
— Кабы Англия с Америкой не помогли — хана бы Советскому Союзу! — твердил он, упрямо перебивая спорщиков.
Я с негодованием слушал бывшего унтера, нюхавшего табак и после каждого чиха повторявшего:
— Э-э, мужики… Кабы не союзники… А-апчхи! Кабы не ихние самолёты да машины… А-апчхи!
Я не мог согласиться с его обидными замечаниями в адрес победоносного Советского Союза. Ясное дело: царский солдат! Прислужник! Белогвардеец! Убеждает, что без какой–то блохи-Англии мы бы немцев не победили! А вот, шиш тебе, унтер–офицер! Фашистов мы сами разгромили! Без чужой помощи!
Так думал я, теребя на груди затасканный, обмахрённый красный галстук, такой же полинялый, как георгиевская ленточка деда Чернова.
Я — пионер, воспитанный на примерах подвигов Саши Матросова, Юрия Смирнова, Николая Гастелло, Виктора Талалихина, Володи Дубинина, Саши Чекалина, Зои Космодемьянской, героев Севастополя, Сталинграда, Краснодона и ещё многих, многих сынов и дочерей Отечества, отдавших жизнь в борьбе за свободу и независимость нашей Родины.
Я не мог согласиться с доводами деда Чернова. Спорил с ним, доказывал, что фашистскую Германию мы сами, без чьей–либо помощи разгромили. В ответ дед Чернов подносил к носу табак и чихал.
— А–а–пчхи! Говорю тебе: Англия да Америка подсобили.
Не знал я тогда, и знать не мог: в печати не распространялось, как шли в Мурманск, в Архангельск из Англии и Соединенных штатов караваны судов с танками, самолётами, автомобилями, взрывчаткой, тушёнкой, ботинками, мукой и другими грузами.
Дед Чернов иронично и насмешливо усмехался, снисходительно похлопывал меня по плечу:
— Ничего, малец, подрастёшь — поймёшь, что к чему. Ежли, конешно, учитца хорошо бушь. А не то, как моя Палашка, ей сё одноё: сами мы с немчурой управились, али мериканцы подмогли.
Дед Чернов понужал советскую власть погаными словами.
— В нищету народ загнали, задарма в колхозе работать заставили. За трудодень хрен да маненько платят, — возмущался дед Чернов. — Всё подчистую выгребают из деревни проклятуш–шы коммуняки. Ни дна им, ни покрышки! Подавились бы энтим трудоднём! Самих бы жить заставить на него!
— Ох, дед, наговоришь ты себе лет десять Колымы, — качали головами мужики. — И нас заодно под монастырь подведёшь…
— Мне бояться нечего. Я сёдни жив, а завтрева в дровину энту лягу, — отвечал дед Чернов, сдувая с гроба пылинки. — А вы помалкивайте да посапывайте, авось, советска власть, как чума заразна, обойдёт вас… Мне не увидать, а вот энтов сосунок — дед указывал на меня — дождётся, как порушится она, окаянная…
За то, что дед Чернов не разделял моих патриотических убеждений да ещё и сосунком называл, у меня была к нему неприязнь. Я считал его контрой, недобитым белогвардейцем.
В гладком, добротном гробу, сделанном своими руками, его и похоронили. Крест деревянный давно трухой рассыпался. Могила травой заросла, следа от неё не осталось.
Прости, унтер–офицер Чернов! По прошествии многих лет, получив университетское образование, приобретя богатый жизненный опыт, я узнал: прав ты был! И ещё, как я сейчас понимаю, ты был настоящим русским солдатом — героем, храбрым защитником Отечества. Георгиевский крест тебе даром не достался. Столь высокой награды мог быть удостоен солдат русской армии, совершивший подвиг. Слава тебе и светлая память, русский солдат Чернов! Как ты и предсказывал: советская власть оказалась не долговечной. Своротили её дерьмократы. Хрен редьки не слаще!
Упокой, Господи, душу раба Твоего и прости ему вся согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное.
Ты запомни, сынок!
С утра яркое солнце, но к обеду слоистые облака пурпуровыми, лилово–дымчатыми полосами закрыли небо. Свежо. На воде рябь. Иду левым берегом Оби. Справа меня обходят катер «Скворец» и теплоход на подводных крыльях. Волны, поднятые ими, катятся к берегу, раскачивают «Дика». Вдали видны опоры ЛЭП, протянувшейся над рекой в месте слияния Оби с Томью.
В 14.30 подошел к устью Томи. Завораживающая, захватывающая дух красота необыкновенно живописного места. Не удержался, сделал несколько фотоснимков. В кадре: маленький буксир–жучок тащит за собой четыре баржи–цистерны. Этакий речной поезд на серебристо–бирюзовых волнах. На дальнем плане — правый берег с уходящей к горизонту изумрудно–зелёной тайгой.
По обеим сторонам берегов желтеют щиты с надписями: «Огнеопасно. Нефтепровод Александровское — Анжеро—Судженск».
Пепельно–седые, розовато–пунцовые, бежевые, багрово–сизые облака курчавыми барашками плывут по бледно–голубому небу. Северо–западный ветер стремится снести «Дика» к середине реки, на фарватер. Это опасно: вниз идёт «РТ‑439» с двумя баржами. Вверх поднимается катер «Патрульный», за ним пыхтит «Ангара‑113» с баржей, нагруженной трубами, следом движется «РТ‑667». Навстречу этим судам спускается «Плотовод‑702» с двумя баржами щебня. При таком активном судоходстве выйти на фарватер на почти неуправляемом плоту равносильно самоубийству. Всё равно, что выехать на велосипеде на автостраду и выруливать на ней пируэты. Или бежать по шпалам навстречу поезду.
