— Плевал я на их запрет! Возьму и засажу! Куда она, в манду денется, эта самая сосна?! Такой бор зашумит — закачайся!
— Знаешь, Зиновеич, трепать языком — не мешки ворочать, — смеялся в ответ Белуха. — Давай, лучше выпьем…
— Ладно, Иван… Поживем — увидим… Генка! А ну, сгоняй в погреб! Сальца с прослойками принеси и бутыль с самогонкой… Да не разбей, оболтус… Едри т-твою в жерди мать!
Застолье длилось по несколько дней, пока последний пень в заметно поредевшем лесу не украшался звёздчатым клеймом.
Осенью пятьдесят шестого из Дергаусовского лесничества притарахтел к нашим воротам гусеничный трактор «ДТ‑54». Позади грохочущего стального чудища, поблескивая лемехами, болтался на цепях плуг. На нём, примотанные проволокой, громоздились две бочки с соляром.
Парень в армейском замасленном бушлате, в серой солдатской шапке с пятном от звёздочки, в мазутных галифе, вправленных в кирзачи, ловко выпрыгнул из кабины, поздоровался.
— Федя… Танкист. Неделя как пришёл из армии и вот опять за рычаги, — весело отрекомендовался парень. — Приехал пахать в вашем лесу противопожарные полосы.
— Глуши, Федя, свой танк и давай в баньку, а потом с устатку вмажем, — приветствуя гостя, радостно тряс отец руку недавнему солдату. — Эх, Федя, мы с тобой такие противопожарные полосы напашем — закачайся! Я их по весне сосной засажу!
Контакт с бывшим танкистом был установлен и скоро закреплен бутылкой крепчайшего первача.
Две недели отец и тракторист Федя не вылезали из кабины трактора, напахивая в лесу противопожарные полосы. Большей частью они пролегли по вырубкам, лощинам и полянам, намеченным отцом под посадку сосны. Волнообразными рядами пласты чёрного, жирного перегноя протянулись по кустарниковым зарослям, через осинники и березняки.
С трактористом Федей, тоже, само собой разумеется, было выпито много самогона, опрокинуто в бане достаточное количество шаек с водой и поглощено немало горячих, прямо со сковороды, котлет из тетеревиных грудок.
Старательный, весёлый паренёк, оставшийся в моей памяти под именем Федя–танкист, раскорчевал урочище плугом своего трактора и, насвистывая, укатил в Дергаусово. Под сиденьем он увёз дефицит тех времён — две пачки дымного пороха, мешочек дроби и полсотни капсюлей в стеклянном пузырьке.
В память о себе Федя–танкист оставил бочку с соляром, застывающим зимой как мёд и ставшим основным горючим для нашей фитильной лампы.
В одну из тёмных майских ночей отец приехал из Тогучина, где был в лесхозе на совещании, сильно поддатым и радостно возбуждённым. Растолкал нас, спящих, смеясь и пьяно шатаясь.
— Идите, смотрите, что я привёз…
В этот день у отца в лесхозе была получка. Мы надеялись увидеть что–нибудь сладкое, какие–нибудь подарки.
Вместо городских покупок на телеге маячил в темноте какой–то небольшой продолговатый ящик. Отец сдёрнул с него брезентовый плащ, поднёс к ящику керосиновую лампу. В тусклом свете неестественно бледно зеленела густая как мох поросль.
— На фига нам эта трава? — в недоумении спросил я, разочарованный отсутствием гостинцев из Тогучина.
Отец заговорщически приложил палец к губам:
— Т-сс… Сосна это… Рассада.
— Сосна-а? — опешил я, глубоко сожалея о прерванном сне и ржаной коврижке с помадкой, которая мне так нравилась и которой в лесниковской сумке отца явно не было.
— Сосна-а? Такая мелкая и тонкая? Как же её сажать? — равнодушно спросил я. Зевнул и пошёл спать. Утром отец снял с телеги три плоских, узких лопаты с приступами с одной стороны.
— Меч Колесова называется эта штуковина, — пояснил отец. — Втыкаешь, отжимаешь за рукоятки от себя. Щель получается в земле. Вкладываешь хвоинку, прижимаешь ногой. Всё. Процедура не хитрая. И так через каждые три шага. По вспаханным бороздам. Такой бор, сынка, насадим, закачайся!
Ящик с рассадой отец втихомолку умыкнул в лесхозе из питомника, пользуясь случаем всеобщей лесниковской попойки после совещания. Там же и посадочные мечи прихватил.
На другой день отец, мать и я тыкали землю мечами, вкладывали в узкие ямки тонкие, нежные паутинки–саженцы. Труднее всего из маленького пучка взять один. Сколько их в сумке, подвешенной на лямке за шею? Как сосчитать травинки в горсти мха? Вот что такое саженцы сосны!
И мы тыкали их, ряд за рядом, борозда за бороздой, день за днём. Почти весь холодный май и дождливый июнь. Моросящие дожди были на пользу саженцам, травам и комарам. От последних моя и без того безрадостная жизнь становилась сущим адом. Промокший, искусанный комарами, с волдырями на ладонях, натёртыми ручками меча, возвращался на телеге домой, подложив под себя охапку травы. Ноги в кирзачах, заляпанных грязью и листьями, свисали с телеги. Я глядел в мрачную стену сумеречного осинника, шумящего мокрыми ветвями по обеим сторонам дороги, и мечтал. Не о лесе, конечно, который вырастет здесь через пятьдесят лет. Я мечтал о морских путешествиях и дальних странах.
Поскрипывали колёса, копыта лошади шлёпали в темноте, мать с отцом вели разговор о том, сколько борозд засажено сосной и сколько ещё предстоит засадить. Я не прислушивался к их словам. Я и так знал, что ещё очень много борозд лежат нетронутыми пластами и скоро зарастут сорной травой. Осенью приедет из Дергаусово Федя–танкист на «ДТ‑54» с плугом, перепашет просеки и поляны. И на следующий год мне опять лета не видать, кормить комаров и долбить в бороздах ямки, тыкать в них распроклятую сосну.
Через пару лет, когда саженцы окрепли, пошли в рост, поднявшись от земли почти до колен, до лесхоза дошло известие о самовольной посадке сосны в Боровлянской лесной даче. Из лесхоза к нам приехала с проверкой симпатичная женщина, инженер по охране леса Клавдия Донская. Отца дома не было. Миловидная гостья обратилась ко мне с просьбой стать её провожатым до сосновых посадок. Рядом с ней, одетой в модную штормовку, глянцевые сапожки, я чувствовал себя крайне стеснительно в кирзачах и грубом, не по росту, дождевике.
По дороге внимательная, интеллигентная женщина расспрашивала о посадке сосны, об учёбе, о моих планах.
— Наверно, как отец, лесником будешь? — поинтересовалась она, присев у молоденькой пышной сосенки, еле заметной на борозде в густой траве.
— Да ну-у… — обиженно протянул я, сразу представляя толпы деревенских просителей у ворот, извечные попойки отца с приезжими гостями из лесхоза и лесничества, нарезание просек под звенящее комариное нудьё.
Я с тоской посмотрел на свои дырявые кирзачи, помотал головой.
— Не-е… Я в моряки пойду.
Она мило улыбнулась, окинула взглядом уходящие вдаль, под косогор, сосновые посадки.
