Но все это происходит, если женщина не спрашивает: «Может быть, у тебя что-нибудь случилось?» А я спрашивала, каждый день спрашивала: «Может быть, что-нибудь случилось?» Один раз он ответил: «Не твое дело». А он один раз сказал: «Закрой рот»… Я растерялась и закрыла.
Теперь я больше не спрашиваю – а как я могу, с закрытым ртом?.. Раз он так со мной, я вообще не буду с ним разговаривать, не буду спрашивать: «Может быть, что-нибудь случилось?», вообще никогда больше не открою рот…
Я не спрашиваю, а он молчит. В лучшем случае просто молчит, в худшем – молчит с лицом.
Раньше я всегда все обсуждала с Аленой и Ольгой…
Звонок – Ольга. Сейчас я с ней посоветуюсь.
– Скажи, разве я повсюду хожу в трусах? – спросила Ольга, даже не поздоровавшись.
– Ну… я думала, да… – осторожно сказала я.
– Скажи, – меланхолически продолжала Ольга, – разве я воспитываю ребенка так, чтобы он повсюду ходил в трусах?
– Ну да, конечно, ты воспитываешь ребенка, чтобы он ходил в трусах.
– Ах так, вот ты как со мной, – сказала Ольга и отключилась.
Кажется, Ольгу нужно спасать. Но где же она, где мне ее спасать?!
Ох, слава богу, Ольга перезвонила.
– Где ты? – закричала я. – Ты сейчас где?..
Все разъяснилось – Ольге позвонил директор школы и набросился на нее:
– Ольга Юрьевна, я глубоко возмущен, а также глубоко обижен. Я думал, что вы приличная женщина, преданная мать! А вы воспитываете ребенка так, чтобы он повсюду ходил в трусах!
Оказалось, дети в Антошином классе (то есть не дети, а совершенно взрослые люди, все время забываю, что Антоше уже пятнадцать лет) договорились, что на первой перемене все мальчишки вдруг – раз, и разденутся! И останутся сверху в пиджаках и галстуках, а снизу в спортивных трусах. Они так и сделали, на первой перемене вдруг – раз, и разделись. Остались в трусах, пиджаках и галстуках. А директор говорит: «Это ваше, Ольга Юрьевна, воспитание, это эпатаж, наглость…»
– Но это же не эпатаж, и не наглость, и не твое воспитание! – сказала я. – А это… культурная акция.
– Допустим, это культурная акция, – холодно сказала Ольга, – но все Антошины соученики разделись на перемене, как договаривались. А в школу они пришли в брюках. И только один Антоша шел по улице в трусах и пиджаке, пришел в школу в трусах и пиджаке, был пойман директором в трусах и пиджаке… Теперь директор хочет выгнать нас с тобой из школы.
– А ребята, которые это придумали, они молодцы, творческие натуры, – задумчиво сказала я.
– Почему же натуры? – ревниво сказала Ольга. – Натура. Одна творческая натура. Антоша сам придумал культурную акцию, совершенно один.
– Молодец Антоша, – сказала я, – и это твоя заслуга, это ты его правильно воспитываешь – с самого детства музыка, опера, балет и другие культурные акции…
Я так и не смогла посоветоваться с Ольгой. Ольга теперь все время первая со мной советуется – ведь у нас почти каждый день неприятности с Антошей. Разве в таких обстоятельствах я могу рассчитывать на Ольгину поддержку? Разве я сейчас могу обсуждать с ней все эти тонкости моих отношений с Андреем – кто молчит, кто не разговаривает, кому закрыть рот? Это будет неуместно, нетактично, не… нельзя, и все. Наоборот, это я должна служить для нее поддержкой, ни за что не показывать Ольге свою слабость, быть сильным мудрым человеком, способным справиться с директором школы и другими неприятностями.
Лучше я все расскажу Алене. Да, я все расскажу Алене – как мы с Андреем молчим, как я хочу сделать первый шаг, как я осторожно прислушиваюсь к Андрею, можно ли мне сделать этот первый шаг… и не сделает ли он первый шаг. И как он осторожно прислушивается ко мне…
Я все расскажу Алене. Расскажу ей – неловко об этом писать, вдруг мой Дневник попадет кому-нибудь в руки, например Андрею… Но я все равно расскажу Алене, как ночью я лежу и раздумываю и слушаю, куда он пойдет – в кабинет или в спальню. Он идет в кабинет. Думала, один раз, случайно, но нет – не один и не случайно, а уже давно… Так что же он, вообще меня больше не любит?!
Алена один раз подмешала Никите в чай специальное средство для резкого увеличения сексуального желания. Неужели мне тоже пора начать подмешивать Андрею в чай это средство? Но если у него нет желания, то и не надо, я не буду унижаться, подмешивать средство!.. Интересно, где Алена его купила и не осталось ли у нее немного для меня?..
Сейчас придет Алена, и я ей все расскажу и невзначай спрошу про средство.
…Сейчас придет Алена с тортом и Никита – с другим тортом. Они придут из разных мест, но вместе. Алена с Никитой, как всегда, будут вместе, а я, как всегда, буду одна… И я ей все расскажу. Алена сделает большие глаза и поведет себя как настоящая «скорая помощь» – сунет мне в рот кусок торта, и выгонит Никиту «на минутку», и нахмурится, и подопрет щеку рукой, и скажет: «Эх, Дашка… Ну что будем делать?.. Вообще-то есть у меня одна идея…»
Алена не знает про меня и Максима. Допустим, я признаюсь жалким голосом: «Я… я… я хотела, чтобы у меня был любовник – чтобы у меня было хорошее настроение и чтобы доказать. Но у меня очень плохое настроение, и Андрей не узнал, что я доказала…» Алена скажет «о-о-о!».
Когда у других происходит что-то неприятное, в нас как будто бы просыпается такой червячок с открытым ртом, который возбужденно говорит «о-о-о!» и требует – еще, еще! Алена тут ни при чем, это закон природы – чужими драмами мы насыщаем свою эмоциональную жизнь.
Не хочу я насыщать Аленину эмоциональную жизнь. Не пророню ни слова, ни слезинки. Я уже сама приняла решение. Не советоваться, не плакать, не проронить ни слезинки, такое решение.
Пришла Алена с тортом.
После торта все выглядит как-то иначе, легче… пожалуй, я все-таки посоветуюсь с Аленой.
– Алена, а я… а он… а у нас… а что, если Андрей… а? – спросила я.
– Что «а»? – Алена доедала торт. Замечательно, что она так уверена в Никите, что может съесть целый торт.
– Прости, что я тебе напоминаю о неприятном, но… помнишь тогда, давно… Как ты узнала, что Никита тебе изменяет? – робко спросила я. – Ты что-нибудь почувствовала?
– Почувствовала, – сказала Алена с набитым ртом, – он подарил мне бриллиантовое колье.
Я поискала глазами вокруг на предмет колье – колье не обнаружила. Не считая того, что надето на кукле, но это не в счет.
– Значит, ничего не было, – отмахнулась Алена, – нет бриллиантов – нет измены.
* * *
Ну вот, нет бриллиантов – нет измены. Возможно, все не так печально.
Возможно, все дело в моем гипоталамусе. Это такой отдел мозга, в котором находятся центр счастья и центр несчастья. И чем у человека было больше счастья, чем сильнее был возбужден центр счастья, тем больше потом возбуждается центр несчастья. Как качели – чем выше вверх, тем ниже вниз. У меня долгое время было счастье, а теперь мне положено несчастье, положено страдать. Зато теперь у меня совершенно новое отношение к Андрею: вместо восторженного щенячьего подпрыгивания и заглядывания в глаза, вместо всего этого совершенно новое отношение – сдержанное благожелательное равнодушие.
