Так, например, Филон, описывая работу греческих переводчиков Пятикнижия (в составе Септуагинты), отмечает: они ясно сознавали, что должны «ничего не опускать, ничего не прибавлять, ничего не изменять, но точно сохранить изначальную форму и образ» (Филон, Жизнь Моисея, 2.34)[515]. Латинский автор, писавший под именем Корнелия Непота, заявляет:
Будучи по делам в Афинах, я обнаружил там историю Дария Фригийца, написанную его собственной рукой. Она мне чрезвычайно понравилась, и я перевел ее строка за строкой. Я считал, что не следует ничего опускать и ничего добавлять, чтобы история не выглядела как моя собственная[516].
Здесь переводчик стремится убедить читателей, что они могут положиться на его воспроизведение источника. Выйдя за пределы своей переводческой задачи, он поставил бы между описываемой реальностью и читателями дополнительный слой искажений и помех.
Именно об этом говорит Папий: он хвалит работу Марка за то, что его подход позволяет читателям напрямую соприкоснуться с устным учением Петра. Марк не создает вторичный источник, отдаляющий читателей от описываемых событий, а дает им возможность прикоснуться к первичному источнику — словам Петра. То, что Папий изменяет обычную формулу и говорит, что Марк ничего не опустил и не исказил, едва ли следует понимать в том смысле, что Марк что–то прибавил. Папию, очевидно, нравится варьировать стандартные клише — то же мы видели во фрагменте, обсуждаемом в главе 2, когда обычное выражение «живой голос» Папий заменил на уникальное «живой и пребывающий голос». Однако эти вариации — не только вопрос литературного стиля. В данном случае Папий изменяет привычное выражение, чтобы подчеркнуть то, что хочет сказать. Переводчик, прибавляющий к переводимому тексту что–то «от себя», искажает текст. Папий говорит не о дополнительных преданиях, услышанных Марком не от Петра, а из какого–то иного источника, но о том, что Марк мог бы исказить предания Петра, выйдя за пределы своей переводческой задачи и начав разукрашивать их собственными дополнениями.
Переводчики в древности не всегда стремились к точности перевода. Приведем знаменательный, но далеко не исключительный пример[517]: Иосиф Флавий называет свою историю еврейского народа — «Иудейские древности» — не более и не менее чем переводом иудейских Писаний (Иудейские древности, 1.5, 14; 4.196). Приведем пример, аналогичный цитированному выше пассажу из псевдо–Непота:
Но пусть никто не упрекнет меня за то, что я описываю в своем труде все эти события так, как рассказывается о них в древних книгах, ибо с самого начала моей Истории я обезопасил себя от тех, кто готов искать в моем рассказе недостатки или пороки, и сказал, что я лишь перекладываю (metaphrazein) книги евреев на греческую речь, и пообещал передать их содержание, ничего от себя не прибавляя к рассказу и ничего из него не упуская
(Иудейские древности, 10.218; см. также 1.17; 6.196; 14.1; 20.260–263)[518].
Разумеется, это далеко от буквальной истины. По сравнению с Еврейской Библией, Флавий регулярно и пропускает целые эпизоды, и расцвечивает повествование разнообразными деталями. В таких пассажах, как процитированный, он просто повторяет общие места историографии, которые не принимает всерьез[519]. Кроме того, Иосиф использует слова (здесь — metaphrazô, в 1.5 — methermëneuô), которые, как и Папиев hermêneutës применительно к Марку, предоставляют «переводчику» право парафраза. Возможно, Папий оставляет такое право и за Марком. Однако, как и Иосиф, Папий подчеркивает, что «переводчик» не вносит в текст существенных изменений. И кажется, в отличие от Иосифа, относится к своим словам серьезно.
Причина этого открывается нам, едва мы вспоминаем фрагмент Пролога Папия, рассмотренный нами в главе 2. Там Папий, объясняет, почему он собирал Евангелия в их устной форме, и свой интерес к ним так: «Я понимал, что книги не принесут мне столько пользы, сколько живой, остающийся в душе голос» (Евсевий, Церковная история, 3.39.4). Мы показали, что здесь не имеется в виду какое–либо принципиальное превосходство устных источников над письменными. Скорее, речь идет об историографической практике, согласно которой хороший историк пользуется в своей работе непосредственными свидетельствами очевидцев. Для Папия предпочтителен «живой, остающийся в душе» голос, то есть устные беседы с живыми свидетелями событий. Подобное свидетельство очевидцев, даже если Папий получил его из вторых или третьих рук, предпочтительнее письменных источников, поскольку последние могут быть искажены или подделаны (то есть лживо приписаны очевидцу)[520]. Пока очевидцы живы, пока можно расспросить и их самих, и вторых лиц, передающих их слова, — такое предпочтение осмысленно; однако оно теряет смысл, когда никого из очевидцев не остается в живых (как и было к тому времени, когда Папий писал свой Пролог). Поэтому в Прологе Папию необходимо было объяснить, до какой степени письменные Евангелия являются адекватной заменой устных рассказов очевидцев. В случае с Марком, хотя сам Марк не был очевидцем, он передавал свидетельство Петра точно так, как Петр рассказывал. Папий изображает Марка всего лишь переводчиком, со скрупулезной точностью передающим устное свидетельство Петра, поскольку в этом случае его Евангелие свободно от искажений, вносимых «переводчиками», также претендующими на передачу свидетельства очевидцев. Евангелие от Марка в изображении Петра — это почти что текст, написанный очевидцем, и, следовательно, наилучший исторический источник, на какой можно рассчитывать в период, когда никого из очевидцев уже нет в живых.
Все, что запомнил Петр
Итак, я полагаю, что Папий называет Марка переводчиком Петра не в том смысле, что он постоянно переводил его устную проповедь, но в том, что Марк выполнял работу переводчика, когда они вместе с Петром записывали его учение. Подтверждение или опровержение этой гипотезы отчасти зависит от значения двух других фраз в сообщении Папия. Согласно вышеприведенному переводу, Марк «аккуратно записал все, что он мог припомните (emnëmoneusen)» и «записал отдельные рассказы в точности так, как он извлекал их из памяти (apemnèmoneusen)». Кроме того, в переводе я предположил, что субъектом обоих этих действий — «мог припомнить» и «извлекал из памяти» — может быть Петр. Однако это спорно: многие исследователи полагают, что припоминающий — Марк. Грамматически возможно и то, и другое. Эти две фразы очень похожи, так что логично предположить, что в обеих имеется в виду одно и то же действующее лицо. В первом случае порядок слов в предположении помогает отождествить это лицо с Петром. Однако, что еще более важно, если это не Петр, то фраза теряет желательный для Папия смысл — она больше не означает, что Марк записал учение Петра. Более того: как мы уже видели, все предложение имеет целью подчеркнуть, что Марк записал именно то, что говорил Петр. Фраза «Марк записал то, что помнил Петр» передает эту мысль намного лучше, чем «Марк записал то, что запомнил из слов Петра»[521]. Как показывает последняя фраза отрывка, задача Марка состояла в том, чтобы записать все, что он слышал. Через весь отрывок проходят взаимодополняющие роли Петра и Марка: Петр вспоминал — Марк слушал и записывал. Далее, стоит отметить, что Папий использует две формы глагола «вспоминать»: в первом случае — mnèmoneuô, во втором — намного более редкую форму с приставкой аро: apomnêmoneuô. Вполне возможно, что они используются как взаимозаменяемые и оба относятся к тому, что вспоминал Марк; однако значение второго ближе к «рассказывать по памяти». Бессмысленно говорить, что Марк «записал отдельные рассказы в точности так, как он, Марк, рассказывал их по памяти»[522] — однако фраза становится вполне осмысленной, если предположить, что «Марк записал отдельные рассказы в точности так, как Петр рассказывал их по памяти»[523].
В этом случае аористные формы как глаголов письма (egrapsen, grapsas), так и глаголов воспоминания (етпêтопешеп, аретêзтопеиъеп) указывают на неоднократные случаи, когда Петр припоминал и рассказывал о том, что помнил, а Марк слушал, переводил и записывал. Эти аористы контрастируют с имперфектом epoieito («Петр преподавал свое учение в форме хрий»), указывающим на обычную методику проповеди Петра. Поскольку таким образом Петр обычно преподавал свое учение о речениях и деяниях Иисуса, естественно, что так же он рассказывал о них Марку, когда Марк хотел это записать.
