— Вы были такой милой семьей, — говорит он и отправляет их нам бесплатно.
Сидя в одиночестве на полу спальни, я вскрываю упаковку и долго смотрю на потертую коробку от обуви. Не знаю, смогу ли я ее хотя бы коснуться. Потом медленно делаю вдох и снимаю крышку.
Коробка полна фотографий, сделанных камерой «Фуджифильм». Конверты пожелтели по краям. Я провожу пальцем по логотипу Foto-Fabrik. До сих пор помню этот адрес в Гейдельберге: маленькое ателье на той же улице, где мы жили, рядом с моей любимой булочной. Я помню, как ходила туда с мамой и жевала яблочный хлеб, пока она сдавала горы пленок. Годы воспоминаний, которые мы не удосужились распечатать.
Я осторожно открываю первый конверт. Цвета невероятно яркие. Где-то в глубине души я ожидала, что при очередном побеге фотографии сожгут или изорвут. Но теперь вижу маленькую девочку: веснушчатый нос измазан кремом от загара, огромная бейсболка, сияющая улыбка. Все имевшиеся у нас фотоальбомы давно потеряны или уничтожены, и я впервые смотрю на свои детские фотографии.
Быстро открыв другой конверт, я перекладываю фотографии непослушными пальцами. Вот родители на большом диване, который у нас был в ЮАР. У папы длинная лохматая борода, мама радостно улыбается. Вот мы с папой на черничной ферме с красными ведрами. Я прижимаюсь к нему, а губы у нас посинели, потому что большую часть добычи мы съели на месте. Потом я вдруг вижу своих брата и сестру — снимок сделан шестнадцать лет назад. Мы втроем в одинаковых футболках с марлинами прыгаем на камеру. Это в Ванкувере после тренировки по плаванию.
К тому моменту, как я вытаскиваю из коробки все конверты и раскладываю их перед собой, дневной свет за окном успевает смениться розовым закатным. На пол выпали какие-то бумажки, но я не обращаю на них внимания. Сложнее всего мне вспомнить одного человека на этих фотографиях, и он сильнее всего меня смущает на них. Это я сама. Черты лица остались почти прежними, я тот же человек, что и этот ребенок. Но каким же далеким он кажется! Держа на ладони снимок, где мне шесть лет, я съеживаюсь от мысли, что мне придется пережить.
Мне приходится закрыть глаза, чтобы удержать слезы. Ранит не болезнь, не боль в теле, а ощущение, что я проиграла. Так или иначе, они все меня бросили. Я очень старалась заслужить их любовь, быть храброй, умной, красивой, бесстрашной. Но у меня не получилось. Это мучает куда сильнее, чем любая физическая боль. Потому что это исходит от людей, которые биологически запрограммированы быть рядом со мной. Что в этой девочке — я ищу глазами свое юное лицо — навлекло на нее все это? Кьяра, о которой я стараюсь вообще не думать. Мама, которая превратилась в обузу. Фрэнк, завоевавший мои любовь и доверие, а потом много раз сделавший то, после чего я поверила, что навеки осквернена. И мой отец. Я вообще не знаю, что о нем думать. Но я все еще его люблю. Он был моим героем. И он воспитал меня на определенных идеях, на индийских мантрах о верности и истине, которые стали основой моей личности. Потеря отца — или хотя бы признание того, что я ему больше не нужна, — будет хуже смерти.
Я тихо плачу, цепляясь пальцами за ковер. Изображения расплываются передо мной. Сливаются лица, места и вещи, которые пришлось бросить. Для чего все это было? Почему отец так с нами обращался, зачем он настраивал нас друг против друга? Он говорил, что причина в том, что нас преследуют мой дед и Интерпол. Но, может, причина была в том, что он украл деньги? Или в том, что гораздо проще заставить семью поступать так, как он хочет, если она живет в постоянном ужасе?
От этой внезапной мысли я вздрагиваю. Сомневаться в папиных действиях нельзя. Но почему нельзя, задаюсь я вопросом. Потому, что мне этого не разрешали? Это предательство! Какое-то время я сижу в замешательстве, а потом смотрю на выцветшие листки бумаги, лежащие на полу. На фоне ярких фотографий они выглядят такими бледными. Я беру их в руки.
Это невозможно!
У меня в руках мое новозеландское свидетельство о рождении и документ о бразильском гражданстве, выданный посольством! Но они же потерялись много лет назад, и их невозможно было восстановить. И вот передо мной единственное реальное доказательство моего существования. Мы все были уверены, что документы пропали во время одного из побегов. Потом я нахожу в коробке бразильские свидетельства о рождении родителей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Может, мы сможем восстановить бразильские паспорта? Первые, которые сделала Наша Подруга, те, которые можно проверить. Может, нам не придется покупать новые документы? У меня никогда не было права голоса по вопросам паспортов. Я знала только, что это очень дорого и они нам нужны. Но хоть я и не представляю, что делать, я знаю, что эти потертые листочки очень ценны.
Я иду к маминой двери. Тихо стучу и рассказываю ей о своей находке. Только ей.
Глава 36
Нью-Йорк, 22 года
Папа хочет ускорить процесс и купить новый паспорт у Нашей Подруги. Пока один. Для проверки. Прошло больше десяти лет с момента последней покупки. Нам нужно выяснить, остались ли у нее связи для изготовления качественных документов. Он еще не знает, что я нашла старые.
Я сижу на диване и согласно киваю. Звучит вполне логично. Но мы несколько лет тратили мои сбережения на оплату счетов, и денег осталось не так много. Я храню их наличными, разумеется, в потрепанном томике «Папийона» — моей любимой книги. Мы доставали ее, только чтобы купить самое необходимое и еду, оплатить аренду и визиты к врачу, — и теперь осталось около десяти тысяч. Несколько дней назад мы их пересчитывали. Нам придется жить на эти средства, пока я снова не встану на ноги. Отдать их все слишком рискованно… Я ломаю голову, где достать еще денег, но тут мама, молча стоящая у окна, задает вопрос:
— Что это будет за документ?
— Паспорт, естественно, — раздраженно отвечает отец. — Не будь дурой.
— Да. Для Бхаджан, правильно? Она будет первой.
— Нет. Начнем с меня, так безопаснее. Нельзя привлекать к ней внимание.
Глядя на них, я не понимаю, имею ли я право высказаться. Когда мы в прошлый раз покупали документы, я была слишком мала, а потом — слишком занята выживанием. От попыток найти выход из нашей сложной ситуации у меня начинает болеть голова.
Родители долго смотрят друг на друга.
— Документы — наша главная задача. Проверки становятся все тщательнее, скоро мы не сможем прятаться, — говорит отец.
— Главная задача — врачи. Это даже важнее паспорта Бхаджан. — Мама не сдает позиции, но уже начинает теребить край одежды.
Потом она поспешно рассказывает ему о моей находке — о наших документах, которыми он так одержим. Она говорит, что мы все можем пойти в бразильское посольство и получить новые паспорта по этим свидетельствам о рождении.
— Отдай. — Он встает.
Мама смотрит на него, и я вижу, как она испугана. Я начинаю жалеть, что вообще нашла эти бумаги. Надо было сразу ему сказать, чтобы он не расстроился. Почему у меня появились от него секреты? Сейчас это кажется таким глупым. Как игра с огнем.
— Они останутся у меня, — говорит мама. — Мы с папой поражены и смотрим на эту маленькую женщину с выражением одинакового недоверия. — Когда Бхаджан выдадут паспорт, ты получишь все, что угодно. А до этого ничего не будет. — Она уходит к себе и запирает дверь.
Я в это не верю. Она просто не обращает на него внимания, даже когда он начинает кричать и колотить в ее дверь так, что та трясется. Сидя на диване, я обхватываю руками колени и снова чувствую себя ребенком. Мне страшно и слишком плохо, чтобы думать.
Сильнее всего меня удивляет то, что через несколько дней он уступает. Отец никогда раньше этого не делал.
Глава 37
Флорида, 23 года
Все рушится раз и навсегда в маленьком пляжном городке с таким ярким небом, что на него невозможно смотреть, с загорелыми туристами и чередой мотелей, разбросанных по дороге в часе езды к северу от Майами.
