— И чем же ты занималась в последнее время, Бхаджан? — Кьяра разворачивается, чтобы смотреть на меня. — Работала?
— Нет. — Я натягиваю подходящее выражение лица.
— А что же тогда? — Она вскидывает бровь.
— Да так, — я пожимаю плечами, — ничего особенного.
Никогда в жизни я не расскажу этим психам о карьере модели или о своей книге. Имя Шерил Даймонд — единственное, которое они не знают и никогда не узнают. Я не дам Кьяре повода завидовать, а деду — повода что-то вынюхивать. Именно это делает их опасными.
— Просто жила в свое удовольствие? — Вальтер хохочет, и у него трясется живот.
На ночь мы останавливаемся где-то в Каролине. Это случается, когда мы разгружаем вещи на пустой парковке. Кьяра не прекращает ругать маму, пытаясь вылить на нее многолетний гнев. Мы все слишком устали, чтобы ясно мыслить.
— Ты всегда считала себя принцессой, — шипит Кьяра. — Почему я вообще тебя терплю?
Она роняет сумку прямо маме на ногу. Всё! Это уже слишком!
Я встаю между ними. Я измучена, но выше их обеих.
— Принцессой? Принцессой?! — Мои кулаки сжимаются. — А кто вырастил троих детей в зонах военных действий, в десятке стран? Ты совсем с ума сошла?!
— Да ты сама такая же, золотая девочка! — вопит Кьяра. — Такая идеальная, смотрит на всех сверху вниз. Как ты смеешь ее защищать, идиотка? Она разрушила нашу жизнь, когда вышла замуж за твоего отца. Твоего! Ты такая же, как он!
Ее муж замирает у машины. Я иду на Кьяру.
— Не смей осуждать маму и читать проповеди! — Гнев переполняет меня. Я состою из чистого гнева. — Держись подальше от моей матери!
Взяв свои вещи, я поворачиваю к отелю. Сильная усталость не позволяет мне вовремя почувствовать ее движение. Она бьет меня сзади по шее. Я лечу на землю, разбиваю лицо об асфальт. Она снова кидается на меня, колотит по спине кулаками. Я пытаюсь встать, но тощие руки подламываются, и я падаю.
Внезапно удары прекращаются, и я переворачиваюсь. Муж смотрит на Кьяру как на незнакомого человека, а мама оттаскивает ее от меня. И тут на меня накатывает жуткая печаль. Я почти чувствую ее вес. С большим трудом я сажусь, а потом начинаю хохотать. Потому что сейчас, когда на ее лице написана ярость, а на моем — высокомерное пренебрежение, мы наконец-то честны друг с другом. Впервые.
Пролетев четыре тысячи миль, мы с мамой идем по странно тихому аэропорту. Наши шаги отдаются в нем эхом. Люксембург. Странно думать, что после всех этих лет я направляюсь навстречу нашему преследователю. В моей голове он был злокозненным гигантом, чудовищной силой, способной контролировать чужие жизни, заставившей меня бояться каждой тени. По какой-то причине я представляю его в форме. Я сжимаю переноску Тигры и пытаюсь расправить плечи. Что, если мы неоправданно рискуем? Что, если я подвергаю маму опасности?
Мы обмениваемся долгим взглядом и продолжаем наш путь.
У выхода стоит строгая пара. На вид им лет по девяносто. Держатся оба очень прямо. Мои бабка с дедом. Впервые в жизни я смотрю в глаза человеку, которого так долго боялась. Они темно-голубые, как мои собственные, но совершенно непроницаемые. Его лицо изборождено резкими морщинами, но даже сейчас видно, каким красивым он был когда-то. На нем твидовый костюм, а не форма. Я чувствую что-то вроде надежды и иду к нему.
Он выше меня и даже в девяносто четыре года выглядит очень внушительно. Я ежусь под его взглядом: черная футболка и джинсы висят на мне мешком. Примерно так же я себя чувствовала на кастингах, когда боялась, что не подойду. Он изучает мое лицо — копию отцовского. А потом вдруг смягчается и становится живым.
Я улыбаюсь ему.
— Что ж, — довольно кивает он, — наконец-то я тебя поймал.
Спустя тридцать лет, вместивших в себя множество стран и кучу личностей, мы с мамой сидим на той же мансарде в сельской местности Люксембурга, из которой она когда-то сбежала. Здесь тесно, а свет идет только из маленьких окошечек в потолке. Разница лишь в том, что теперь здесь есть я.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вскоре я узнаю, что по утрам, пока они пьют кофе в отделанной деревом кухне, я должна сидеть с ними за столом. Дед говорит по-английски очень правильно, а бабушка знает только итальянский и французский, зато она бесстрастно разглядывает меня и держит спину прямо, пока я суечусь. Она совсем крошечная, я в своих тяжелых ботинках и черной футболке возвышаюсь над ней, но она останавливает любой конфликт одним взглядом — тем, который говорит, что я навсегда останусь дочерью своего отца.
Мне стыдно от того, как быстро они заставили меня почувствовать себя маленькой. Я очень далеко от знакомых мест, мне не к кому пойти, я слаба и сломлена. Даже если бы у меня были деньги, я не смогла бы улететь. Дед уведомил власти, что я прилетела по фальшивому бразильскому паспорту, что я дочь человека, которого ищет Интерпол. Дочь человека, насчет которого он был прав.
У отца и деда есть кое-что общее. Это я узнаю на третий день. Я имею в виду способность смотреть на меня и видеть самое слабое мое место.
— Твоя сестра давно вернулась к нам. — Он отпивает кофе. — Она была очень мила.
Я щурюсь. Мама тоже сидит за столом. Она выглядит совершенно измотанной и взглядом просит меня молчать. Все боятся вспышек гнева или того, что он расстроится, услышав, что что-то не так, как он себе придумал.
— Твоя сестра умеет работать, и тебе придется научиться. Ты привыкла ничего не делать за счет отца. Кьяра нам рассказала.
Мне хочется убежать из этой маленькой кухни. Вместо этого — как часто бывало — я чувствую, насколько плохо маме, и ради нее киваю.
— Тебе придется стать похожей на сестру. — Он изучает мое лицо.
Сегодня я собираюсь пойти в Министерство юстиции и сдаться.
— Не сюда. — Бопа — так дед велел мне называть его — яростно трясет головой. — Эта дверь.
Он тычет перед собой тростью, как генерал, отдающий команду, и идет к похожему на замок зданию в центре города. Чертов протез тазобедренного сустава. Мама кладет руку мне на спину.
— Что такое «бопа»? — шепчу я.
— «Дедушка» по-люксембургски, — отвечает она. — А «нонна» — «бабушка» по-итальянски.
— А…
Я просто жила с этим несколько дней, потому что к ним было не подступиться. Кто я такая, чтобы удивляться их странным именам. На мгновение я замираю у ступеней, глядя на массивные камни.
— Шевелитесь! — Бопа нетерпеливо указывает на дверь.
Я его явно раздражаю.
Это противоречит всему, чему меня учили, всем моим инстинктам, но мне нужен хотя бы шанс на то, что большинство людей получает при рождении имя. Право на жизнь. Право быть кем-то по закону. Поэтому я это сделаю — доверюсь системе.
Я стою перед старшим инспектором Министерства юстиции. Офис холодный и по-больничному чистый, все разговаривают по-люксембургски, но я слышу только слова отца: «Ты не выживешь». За дверью полно чиновников, кто-то медленно проходит мимо, кто-то открыто пялится на меня. После жутких историй, которые дед рассказывал годами, после всех попыток нас найти на меня смотрят с подозрением и любопытством. Дочь монстра.
Я пытаюсь угадать, что инспектор говорит маме и деду. Все, кто здесь работают, знают английский, но отказываются говорить со мной, предпочитая тараторить на люксембургском — играя моей жизнью на языке, которого я даже не понимаю. Все больше людей выходят из кабинетов, чтобы посмотреть на меня. Они громко шепчутся.
Я пытаюсь привлечь к себе внимание:
— Это все случилось еще до моего рождения, все эти фальшивые документы и прочее. Я просто пытаюсь все исправить…
Дед машет рукой, не обращая на меня внимания. В мире не было еще подобных прецедентов: по закону я имею право на гражданство Люксембурга, поскольку моя мать родилась здесь, — но, разумеется, есть проблема. Регистрируя мое рождение, отец использовал фальшивые документы. Поэтому с точки зрения закона я дочь бразильской пары, которой никогда не существовало, и в Люксембурге у меня нет никаких прав.
