– Извините. К следующему разу выучу русский.
– В следующий раз заполняйте английские бланки! – рявкнула она.
Но нас все же пропустила. Фармер прокомментировал сочувственно, без тени насмешки:
– Ничего страшного. В конце концов, она же служащая поверженной сверхдержавы.
Когда мы вышли на улицу, был ранний вечер, но заходящее солнце уже растеклось узкой оранжевой полосой по ледяному горизонту.
Утром за окнами нашей гостиницы клубился пар – у лиц пешеходов, над канализационными решетками. Прямо напротив, через широкую улицу, находился Кремль: идеально отреставрированные зубчатые стены тянулись, насколько хватало глаз. За ними я разглядел луковичные купола собора Василия Блаженного. Фармер считал, что это одно из самых красивых строений в мире, запятнанное, однако, кровавой победой Ивана Грозного над татарами, в честь которой его возвели. Вымарывание истории всегда служит интересам власть имущих, любил он повторять. Как бы то ни было, я понимал, что в собор мне с ним не попасть. В Москве нас ожидал туристический маршрут по-фармеровски, поездка, какую можно совершить в любом крупном городе планеты. Нам – Фармеру, мне и прилетевшему из Нью-Йорка Алексу Гольдфарбу – предстояло посетить тюрьму.
“Матросская тишина”, самая большая московская тюрьма, – это СИЗО, следственный изолятор. Здание огромное, но представить себе его точные размеры я затруднялся, путаясь в бесконечных поворотах, низких дверных проемах, через которые надо проходить, пригнув голову, подъемах по старым железным лестницам, длинных коридорах, напоминающих туннели подземки. Стены коридоров были кое-как обиты желтым материалом вроде фанеры.
– Летом, – шепнул мне Фармер, – вентиляция тут работает не ахти. – И добавил: – За последние годы я изрядно понаторел в сравнительной пенологии.
Мы миновали разные “климатические зоны” – тепло, холодно, снова тепло – и области разнообразных запахов, от пищевых до вовсе непонятных, о происхождении которых и задумываться не хотелось.
– Не потеряйтесь, – сказал нам представитель тюремной администрации. – Тут не лучшее место для заблудших.
Нам встретилась вереница заключенных, одинаково одетых в тренировочные штаны и потрепанные пальто и шапки. В тусклом свете их лица казались серыми. У одного нос загибался таким крюком – я подобного в жизни не видел. Наконец мы добрались до тюремной больницы.
– Вспомните Кубу, – шепнул мне Фармер, – и посмотрите на это убожество.
Сопровождавшие нас врачи в уныло-зеленой форме и чиновники от здравоохранения, в такой же уныло-зеленой форме, сами жаловались на здешние условия. Они открыли нам дверь в камеру для больных СПИДом.
– Тут народу меньше, чем в обычных камерах, – пояснила женщина-врач.
– Сколько?
– В этой камере всего пятьдесят.
Фармер вошел первым, за ним переводчик. Мы оказались в неопрятном сером помещении, поменьше многих американских гостиных, заставленном рядами двухэтажных кроватей. На веревках сушилось белье. Большинство заключенных были молоды. И снова серые лица – возможно, из-за того же тусклого освещения? Фармер тотчас принялся пожимать мужчинам руки, хлопать их по плечам, и мгновение спустя они уже громко, наперебой выкладывали ему свои горести.
– Вам бы в судах защищать права подсудимых, больных СПИДом, – заметил один из них.
– Скажите ему, что в США я этим занимаюсь, – попросил Фармер переводчика. – Но поскольку я не гражданин России…
Еще один заключенный, самый старший и, судя по всему, призванный говорить от имени всех присутствующих, сообщил, что был лишь свидетелем убийства, но из-за СПИДа получил пятилетний срок. А самому убийце (их судили вместе) дали всего три года.
– Как выйду, башку ему отрежу, – заключил он.
Все рассмеялись – и заключенные, и врачи. Смех оглушительно отдавался от стен тесного помещения. Фармер сделал себе пометку “Больных СПИДом сажают на более долгие сроки?” и обещал передать информацию специалисту по СПИДу во Всемирном банке. Затем он поблагодарил заключенных.
Старший сказал:
– Вы бы почаще нас навещали.
– Я бы с удовольствием, – ответил Фармер.
Мы покинули камеру с пятьюдесятью больными СПИДом. Дверь захлопнулась за нами. Грохот тяжелого старого металла о металл эхом прокатился по слабо освещенному коридору. Ни коридору, ни эху словно бы не было конца.
– Представляете, каково слышать это с той стороны двери? – спросил я Фармера.
– Каждый раз представляю, – ответил он.
Да и не так-то трудно вообразить себя совершающим ошибку, которая приведет в камеру в этих стенах. В то время в России уголовное правосудие было так перегружено, что молодой парнишка, стянувший батон хлеба или бутылку водки, мог угодить в тюрьму и целый год, если не четыре, томиться в СИЗО, пока дело дойдет до суда. Во время ожидания либо отсидки ему с высокой вероятностью светило заражение туберкулезом – по оценкам, около 80 процентов российских заключенных являлись носителями палочек Коха. И тогда его шансы слечь с активной формой болезни были куда выше среднего, поскольку в тюрьме этому способствовали плохая гигиена, нездоровое питание и изобилие других заболеваний. Между тем в скудно финансируемых тюремных больницах оборудования и лекарств не хватало даже для того, чтобы нормально лечить лекарственно-чувствительный ТБ. Молодой заключенный мог подхватить чувствительный штамм, который потом вследствие неадекватного лечения разовьется в МЛУ-ТБ.
Или же – такая вероятность возрастала день ото дня – он мог получить уже готовый устойчивый штамм от заразившего его товарища по несчастью и умереть, так и не дождавшись приговора за кражу батона.
Нас провели по очередному извилистому коридору, вниз по железной винтовой лестнице и через помещение, смахивавшее на средневековый пыточный подвал. Мимо нас прошел старик, кативший перед собой тележку, уставленную большими алюминиевыми бидонами. Из одного торчал огромный половник. Старик остановился у двери камеры. В дверном окошке появилось чье-то лицо.
– Еда здесь вообще-то неплохая, – поведал мне Фармер. – Соленая.
Высокая похвала от врача-гипертоника.
Мы пришли в туберкулезное отделение. Сотрудник тюремной администрации пустился в объяснения:
– Врачи работают сверхурочно и почти не защищены. Рентгеновское оборудование изношено. Даже для текущих пациентов не хватает лекарств. Лабораторных услуг город нам не оказывает.
Они сами не знали, сколько у них больных с лекарственно-устойчивыми штаммами. Но уж точно не несколько человек. Туберкулезом страдали 100 тысяч заключенных, МЛУ-ТБ – вероятно, около 30 тысяч. В октябре Фармер выступал в телепередаче “60 минут”, рассказывал об эпидемии в России и бывших республиках СССР.
– Мы объявим чрезвычайную ситуацию в области здравоохранения на мировом уровне, – говорил он.
– Как скоро ситуация выйдет из-под контроля? – спросил ведущий.
– По мне, так уже вышла, – ответил Фармер.
Мы задержались в вестибюле туберкулезного отделения. Кто-то из русских врачей сказал:
– Мы не получаем информации из других учреждений, откуда к нам поступают заключенные. У нас тут такой вокзал. Пятьдесят процентов не из Москвы.
Фармер поинтересовался, как долго больному ТБ заключенному добираться отсюда в сибирскую тюрьму.
– Примерно месяц. Их пересылают по этапу. Продолжать лечение в пути нет никакой возможности.
Повернувшись к Гольдфарбу, Фармер тихо прокомментировал:
– Эти перевозки заключенных обернутся кошмаром.
Мы снова зашли в камеру, на сей раз к туберкулезникам.
В целом она мало отличалась от предыдущей, разве что народу побольше и воздух более влажный – результат дыхания множества больных легких. Несколько человек кашляли. (Каждый на свой лад, подумал я: вот шаляпинский бас, вот баритон, вот тенор.) Фармер стоял возле кровати, слегка опираясь рукой о матрас верхней койки.
– Хорошо выглядите, – сказал он одному из заключенных. – Кто-нибудь кашляет кровью?
– Нет.
– Значит, в целом вы идете на поправку?
– Ну хоть не под откос, – отозвался кто-то.
Фармер поинтересовался, откуда они. Грозный, Поволжье, Баку.
– Скажите им, что я был в Баку, – обратился Фармер к переводчику. – И что здесь лучше. Скажите, что я был в колонии номер три.
Молодой человек, сидевший на верхней койке, оживился:
– А я вас видел в третьей. С вами была женщина.
– Совершенно верно! – воскликнул Фармер, пожимая парню руку. – Рад видеть вас снова.
Пришло время прощаться.
Через переводчика Фармер пожелал больным удачи.
– Скажите им: я надеюсь, что все они поправятся.
Мы направились обратно в помещения администрации.
– Нравится мне здешний медперсонал, – признался Фармер. – Они стараются. – Он повернулся к переводчику: – Передайте Людмиле, что врачи в этой тюрьме, по-моему, всей душой преданы своей работе.
