Или взять российских заключенных. Фармер спрашивал: “Если большинство из них сажают за моральное уродство, то отчего же их количество так резко повышается во время общественных и экономических кризисов или перемен?”
Алекс смотрел на это иначе. Однажды вечером за ужином он заметил:
– Ничего хорошего нет в этих заключенных. Они важны с эпидемиологической точки зрения.
– Наш главный спор, – прокомментировал Фармер.
– Нет, не так, – сказал Гольдфарб. – Примерно половина из них не должны сидеть.
– Три четверти, – возразил Фармер. – Ладно тебе, Алекс. Это же преступления против собственности.
– Но двадцать пять процентов должны сидеть пожизненно.
– Нет. Десять процентов. Ты меня считаешь наивным.
– Ты не наивный, – сказал Гольдфарб. – Все ты понимаешь. Просто не желаешь смириться с тем, что…
– Люди не ангелы.
– Нет! Сволочи. Ты не наивный. Ты просто умеешь игнорировать все, что тебе неприятно, поэтому ты и не ученый. Ты игнорируешь факты.
– Но ты все равно меня любишь.
– Еще бы!
Фармер действительно любил бури, хотя, упоминая об этом, почти всегда добавлял, что беднякам от разгулявшихся стихий гораздо больше горя, чем всем прочим. В Москве он хотел метели, но нам достался просто снегопад. Немилосердно холодной ночью мы возвращались в гостиницу, шагая по скользким тротуарам. Фармер натянул на нос свой красный шарф, и очки его затуманились. Мы уговорили три бутылки красного. Я сказал:
– Знаете, а вы как будто еще похудели с тех пор, как мы двинулись в путь.
– Долгое вышло путешествие, – ответил он.
– Ну, это было интересно, – заметил я. – Мне нравится Алекс.
– Рад слышать. Алекс замечательный. Когда мы только познакомились, я на него ужасно разозлился за это высказывание о заключенных. – Он изобразил русский акцент: – “Скверные люди, но важные с эпидемиологической точки зрения”.
Я вспомнил их последний спор, вспомнил, как Фармер упорно снижал количество заслуживающих тюрьмы. Продолжи он в том же духе, дожал бы до одного процента, если не до нуля, подумалось мне.
– Думаете, я псих? – спросил он.
– Нет. Но некоторые из них совершили чудовищные преступления.
– Знаю, – ответил Фармер. – И верю в историческую точность.
– Но вы всех прощаете.
– Да, наверное. Думаете, это безумие?
– Нет, – сказал я. – Но эта битва, по-моему, из тех, что невозможно выиграть.
– Ничего. К поражению я готов.
– Но бывают маленькие победы, – добавил я.
– О да! И как же я их люблю!
Мысли у меня уже немного путались, язык чуть-чуть заплетался. Я попытался сформулировать гипотетический вопрос, призванный продемонстрировать глубокое понимание его бродячей жизни.
– Вы прекрасный человек, – начал я, положив ему руку на плечо, – но без вашей клинической практики…
– Я был бы никем, – перебил он.
Часть V
ПДБ
Глава 24
В июле 2000 года фонд Билла и Мелинды Гейтс выделил “Партнерам во имя здоровья” и ряду других организаций 45 миллионов долларов на искоренение МЛУ-ТБ в Перу. Можно сказать, исполнил заветную мечту Джима Кима. Уильям Фейги, научный консультант фонда и человек, стоявший за грантом, рассказывал следующее. Несколько организаций, занимавшихся одной и той же проблемой в сфере международного здравоохранения, годами соперничали друг с другом, пока он не пришел к их руководителям с сообщением: “Гейтс хочет дать на это грант, но только один”. После чего враждующим сторонам понадобилось всего два часа на примирение. Джим позаимствовал эту стратегию. Он взял в соратники некоторых потенциальных и бывших противников, таких как туберкулезный департамент ВОЗ. Деньги должны были поступать через Гарвардскую медицинскую школу, но непосредственно претворять в жизнь программу лечения в Перу предстояло “Партнерам во имя здоровья”.
Грант был рассчитан на пять лет. За это время, по предварительным оценкам Джима, им предстояло провести через терапию около двух тысяч больных хроническим МЛУ-ТБ и вылечить не менее восьмидесяти процентов. А там уже перуанские власти возьмут страшное заболевание под контроль. Тогда мир убедится, что с МЛУ-ТБ можно бороться по всей стране, а заодно получит технологии и недорогие инструменты для достижения этой цели. Если, конечно, все получится. “Партнерам во имя здоровья” и их помощникам надлежало превратить локальный здравоохранительный проект в государственный, а подобное “увеличение масштаба” неизбежно влечет за собой проблемы. “Иногда мне кажется, что у меня вот-вот взорвется голова!” – говорил мне Джим. Однако в успехе он не сомневался.
Не сомневался в нем и Фармер, хотя и разводил порой суету, как и над всяким проектом, – в данном случае отчасти для того, чтобы Джим не отвлекался и не прекращал суетиться. Сам же он беспокоился о побочных эффектах. Когда люди, давно поддерживающие ПВИЗ, узнают про грант – новость попала на первую полосу The Boston Globe, – не решат ли они, что организации больше не нужны их пожертвования? Не заподозрит ли кто-нибудь ПВИЗ в продажности? Выступая перед сподвижниками и жертвователями, Фармер стал рассказывать о “необычных альянсах”. Для наглядности он показывал фотографии, например, Фиделя Кастро с папой римским, Биллом Гейтсом и Бритни Спирс. Слушатели смеялись, а Фармер объяснял насчет гранта Гейтсов: “Это просто чудо, но оно существует только для перуанского проекта. А мы существуем для бедных. Нам важны все их проблемы: несчастные случаи, ножевые ранения, ожоги, эклампсия. А попробуйте попросить у какого-нибудь фонда денег на подобные вещи. Вам ответят: у нас правила, в них нет таких пунктов, смотри том третий нашей инструкции по соисканию грантов. ПВИЗ крупно повезло, но это не решает проблемы наших дочерних организаций в Чьяпасе, Роксбери, Гаити. – Тут он делал паузу и, улыбаясь с кафедры давним друзьям ПВИЗ, провозглашал: – Так что отставка вам не светит!”
Вообще-то крупные фонды и правда обычно предпочитали поддерживать узкоспециализированные кампании, направленные против болезней, вокруг которых поднималось много шума. Вряд ли хоть один согласился бы просто из года в год оплачивать счета медицинского комплекса вроде “Занми Ласанте”. Для Канжи основным источником средств по-прежнему оставались частные пожертвования и иссякающий капитал Тома Уайта. Фармер тем не менее расширял свою программу борьбы со СПИДом в Гаити. Вскоре у него уже двести пятьдесят человек принимали антиретровирусные препараты. Здесь он действовал по тем же принципам, на которых строил противотуберкулезную программу “Занми Ласанте”: терапия под непосредственным наблюдением и ежемесячная материальная помощь. Первые результаты радовали – много историй о возвращении к нормальной жизни, о детях, не оставшихся сиротами. Но очередь умирающих росла день ото дня, а средств на покупку антиретровирусных лекарств было очень мало. Хотя женщина, с которой Фармер познакомился на Кубе, изо всех сил старалась ему помочь, в UNAIDS отклонили поданную им заявку, поскольку его программа лечения СПИДа не соответствовала “критериям устойчивости”. Это означало: препараты слишком дороги, чтобы жители Гаити в обозримом будущем смогли покупать их сами. Такой ответ Фармер получал повсюду, а когда он обращался к фармакологическим компаниям с просьбой о пожертвованиях лекарствами или хотя бы о скидках, ему советовали пойти в те самые агентства и фонды, что сочли его программу “неустойчивой” из-за дороговизны препаратов. Но пока что он выкручивался. Фонд Сороса, имевший отделение в Гаити, дал кое-какие деньги. Том Уайт сделал отдельное пожертвование. А еще ПВИЗ продали здание своей штаб-квартиры в Кембридже, и Фармер потратил основную часть прибыли на препараты для лечения СПИДа в Канжи.
Единомышленники в Гарвардской медицинской школе уже приютили у себя ПВИЗ и дали им второе имя – Программа по инфекционным заболеваниям и социальным переменам. Позже Бригем, не желая отставать, тоже создаст специальный отдел и очередной “псевдоним” для ПВИЗ – Отдел социальной медицины и борьбы с неравенством в здравоохранении. А пока Фармер уговорил медицинскую школу выделить помещения под штаб-квартиру для всего персонала организации, которого становилось все больше и больше. Им отвели места в паре старых кирпичных зданий на Хантингтон-авеню, тесных, но симпатичных внутри.
Приезжая туда, я всякий раз обнаруживал, что пвизовцы переехали в другие кабинеты, и вскоре потерял счет именам и лицам. Казалось, еще вчера типичным пвизовцем был волонтер, анализировавший эпидемиологические данные, а в перерывах искавший, например, потерянный багаж Пола. Когда поджимали сроки, ребята спали по очереди на диванчике в прежнем здании. Теперь же в штате работали профессиональные администраторы, программисты, составители заявок на гранты, не знавшие ни жаргона ПВИЗ, ни тем более обычаев. Офелия много лет была душой штаб-квартиры, каждый мог положиться на нее как на человека справедливого, чуткого и (как правило) уравновешенного. Теперь она занималась адаптацией новичков и пыталась “нормализовать”, по выражению Джима, рабочие процессы пвизовцев, чтобы они могли позволить себе заводить детей, иногда уходить домой в пять, брать отпуск.
