Однажды, заглянув в кабинет нового сотрудника, я увидел на стене приклеенный скотчем плакатик: “Если Пол – образец, то мы – сила”. Однако внимательный наблюдатель мог заметить, что “мы – сила” написано на полоске бумаги, а если ее приподнять, откроется изначальная фраза: “Если Пол – образец, то нам…ец”. Дословная цитата из речей Джима, типичная для него обманчивая резкость высказывания. На самом деле это было предупреждение молодым пвизовцам, полагающим своей главной целью подражание Полу. Таких во все времена в организации было много, а Джим считал, что стремление быть как Пол говорит о неверной расстановке приоритетов. Главная цель пвизовца – облегчать чужие жизни, а не самосовершенствоваться. “Мы тут гонимся не за повышением собственной квалификации”, – любил повторять сам Пол. Кроме того, механическое подражание ничего бы не дало. Пол не учил пвизовцев, как распоряжаться своей жизнью, но наглядно демонстрировал, что с нерешаемыми на вид проблемами можно справиться. “Пол выработал методы, помогающие каждому из нас стать лучше, он нарисовал атлас дорог, ведущих к достойной жизни, по которым мы можем следовать, не копируя каждый его шаг. Он дает нам образец того, что нужно делать, но не того, как нужно это делать. Давайте восхищаться им, давайте устраивать так, чтобы люди вдохновлялись его примером. Но не надо заявлять, будто каждый может или должен стать таким, как он, – сказал мне Джим, разъясняя цитату на плакате. И добавил: – А то, если бедным придется ждать медицинской помощи, пока им на выручку не явится толпа двойников Пола, им…ец”.
С этим Фармер не спорил. Однажды он при мне распереживался из-за письма одного студента. Тот писал, что верит в его идеи, но сам, пожалуй, не потянет делать то же, что делает Фармер. “Я же не говорил, что ты должен все делать, как я! – вслух обратился он к экрану компьютера. – Я только сказал, что определенные вещи должны быть сделаны”. Затем он сочинил тактичный ответ.
И все же перемены не целиком захватили ПВИЗ. Кое-что из прежних особенностей сохранилось. Раньше Фармер возвращался из Гаити, являлся в однокомнатный офис, и не успевала Офелия оглянуться, как пол уже ровным слоем покрывали открытые чемоданы и вываливающееся из них содержимое, а сотрудники разбегались в разные стороны выполнять задания для следующего проекта. И вот он уже снова уехал, а она смотрит на Джима и спрашивает: “Это что сейчас было?” Пол и по сей день устраивал, как говорила Офелия, “маленькие ураганы”. Однажды я пришел в новые помещения ПВИЗ через несколько часов после его отъезда. Джим смеялся и качал головой. Только что он заглянул к дамам, которые теперь пытались организовывать график, путешествия и корреспонденцию Пола, и застал их в слезах. Не потому, что Пол с ними грубо обошелся. По словам Офелии, он никогда не хамит, и мой личный опыт это подтверждает. Женщин просто настигла нервная разрядка, или, как выразился Джим, “декомпрессия после Пола”.
Сохранилась в ПВИЗ и прежняя экономия. Организация до сих пор использовала лишь пять процентов пожертвований на собственные нужды, а все остальное уходило на обслуживание больных. Через несколько месяцев после получения гранта Фармер направил своим сотрудникам открытое письмо, в котором выражал опасение, как бы “Партнеры” не сбились с нравственного пути, помимо прочего потому, что некоторые хотят оплаты сверхурочных. “Работа на благо бедным не бывает сверхурочной, – писал он. – Мы лишь судорожно пытаемся наверстать упущенное”. В принципе Офелия с этим соглашалась и не допустила бы, чтобы правила других учреждений связали ПВИЗ по рукам и ногам. Однако на известные компромиссы она шла, поскольку связи ПВИЗ с другими учреждениями давали возможность лечить больше больных. Формальная связь с Гарвардом обязывала их оплачивать сверхурочные часы некоторым служащим с наиболее низкой зарплатой. Офелия, в чьем ведении находились подобные вопросы, данному правилу следовала. Просто не говорила об этом Полу.
Когда я впервые посетил бостонскую штаб квартиру ПВИЗ в конце 1999 года, там работало человек двадцать. Теперь их было пятьдесят, и еще десять в Роксбери. В Гаити уже насчитывалось около четырехсот сотрудников, в Перу около ста двадцати, да еще предстояло “унаследовать” пятнадцать служащих в России, поскольку ПВИЗ, вдобавок ко всему прочему, обзавелись сибирским филиалом.
Этого никто не планировал. Этого могло и вовсе не случиться, если бы Алекс Гольдфарб не вступил в некие загадочные отношения с олигархом Борисом Березовским, эмигрировавшим из России. Согласно одной из опубликованных версий, некий бывший агент КГБ заявил, что получил приказ ликвидировать Березовского, но вместо этого предупредил его, тем самым позволив олигарху покинуть страну и уберечь заодно свои счета в швейцарских банках. Позже агент и сам бежал в Турцию. А потом Гольдфарб оказал Березовскому услугу – помог агенту перебраться в Лондон. Российские же власти возбудили против бывшего агента какое-то уголовное дело, и поступок Гольдфарба привел их в ярость. Сорос тоже был в гневе, поскольку, вмешавшись в политику, Алекс бросил тень на весь проект по борьбе с туберкулезом. В любом случае проекту требовался новый директор, так как Гольдфарб теперь не мог нормально работать в России. “Российская газета” якобы цитировала его в таком духе: “Будучи в здравом уме, я еще как минимум пару недель в России не появлюсь. Я же не дурак”.
Фонд развил бурную переписку и в конце концов попросил ПВИЗ взять на себя руководство проектом в Томской области. Сибирский город стал родиной важнейшего пилотного проекта, призванного пресечь российскую эпидемию и продемонстрировать способы борьбы с туберкулезом, как чувствительным, так и устойчивым, в тюрьмах, городах и селах. “Томск должен сработать”, – сказал мне Гольдфарб еще в Москве. Джим и Пол разделяли его настрой. Проект в Томске имел неоценимое значение. Джим очень хотел им заняться, несмотря на то что отвечал за Перу и участвовал в бостонских проектах. Пол тревожился. “Партнеры” и так уже работали на пределе сил. Если они попытаются взвалить на себя слишком много и проекты начнут давать сбои, тут же из всех щелей полезут желающие указать на неудачи и объявить, что вот, мол, доказательство: нельзя лечить ТБ и МЛУ-ТБ в бедных регионах. Но на Томск Пол согласился, при условии, что его роль в основном будет чисто медицинской, а управленческие задачи и большая часть дипломатических лягут на Джима. Джим обещал приступить к делу безотлагательно, но почти месяц спустя, когда они с Полом и Офелией выбрались поужинать в кембриджский ресторан, он так еще и не съездил в Россию. Я присутствовал на том ужине.
– Ты согласился на Россию, – сказал Пол Джиму, как только мы уселись за стол. Тон был такой, будто он кричит.
Громкости пока недоставало, но и она нарастала. – Ты мне, черт подери, обещал! А сам не собираешься ехать.
Нет, он планировал лететь в Томск в этом месяце, возразил Джим, но выяснилось, что ему необходимо присутствовать на конференции по туберкулезу в Белладжио, в конференц-центре фонда Рокфеллера на озере Комо. Мероприятие чрезвычайно важное, объяснил он.
– Плевать! – ответил Фармер. На его покрасневшей шее вздулись вены. – Ко всем чертям Белладжио! Белладжио, мать твою, Белладжио! Тебе надо в Москву и в Томск, там ждет настоящее дело. Тебе надо поработать в Москве. А потом можешь валить в Белладжио и страдать там своей гарвардской херней. – Он повернулся к Офелии: – Я просто говорю, Мин, что он должен ехать в Россию. Я же предупреждал: ты не станешь, я знаю, ты все отменишь и не поедешь. А теперь он мне толкует о… Белладжио. Чтоб он провалился, этот Белладжио. Озеро Комо! Слушайте, да я до самой смерти готов не ездить в Белладжио.
Далее Пол заявил, что Джим был в Москве всего раз в жизни, да и то не выехал за пределы аэропорта.
– Это неправда, – тихо сказал Джим.
– Ты поехал в центр смотреть какую-то ерунду в Большом театре!
– Я бы поехал, – парировал Джим, – но спектакль отменили.
Фармер снова обратился к Офелии:
– Они отменили спектакль, Мин. А так бы он поехал. Лично я, – продолжал он, – собираюсь в этом году пару раз наведаться в Россию, но мне бы хотелось сосредоточиться на делах, которым Джим посоветует уделить внимание. – И снова к Джиму: – Так какие у меня будут дела? Скажи ей.
Джим улыбнулся:
– Большой театр и.
– И цирк, – подхватила Офелия.
Фармер не засмеялся.
– Я прошу его минимизировать ущерб в России, – сказал он ей.
– Он это понимает, Пи-Джей, – мягко ответила она.
– Ну и?.. Заставь его это сделать.
– Он пытается меня разозлить, чтобы… – начал Джим.
– Знаю, – перебила Офелия.
Им теперь редко выпадал случай собраться и посидеть втроем, но сегодня даже ностальгические перебранки не звучали безобидно.
