Затем, передвигаясь на трех свободных лапах и время от времени, для поддержания равновесия, хлопая крыльями, чудовище затрусило по площади, направляясь к… к тому, что некогда было дворцом патриция.
Зрителей, испуганно прижимающихся к стенам зданий, дракон полностью игнорировал. Венчающая центральный вход арка была снесена легким – удручающе легким – движением драконьего плеча. Сами двери, высокие, заключенные в стальные рамы и прочные, держались на диво долго – целых десять секунд, прежде чем рухнуть кучкой тлеющих углей.
Дракон вступил на территорию дворца.
Госпожа Овнец всплеснула руками. Ваймс начал смеяться.
Это был безумный смех, смех до слез, но все равно, это был смех. Он все хохотал и хохотал, медленно сползая вдоль бортика фонтана, пока не оказался на земле.
– Ура, ура, ура! – прохихикал он, почти захлебываясь.
– Что с тобой? Чего смешного? – нахмурилась, ничего не понимая, госпожа Овнец.
– Давайте, вешайте еще флаги! Дуйте в кимвалы, жарьте в набаты! Мы короновали его! Наконец-то у нас есть король! Вот это да!
– Ты что, напился? – госпожа Овнец сурово свела брови.
– Еще нет! – изнемогал Ваймс. – Еще нет! Но скоро обязательно напьюсь!
Он все хохотал и хохотал – зная, что стоит ему остановиться, и черная депрессия, как свинцовое суфле, погребет его под собой. Но он четко видел его – простирающееся перед всеми ними «светлое» будущее…
…В конце концов, он ведь действительно благородный, то есть царственный, в этом ему не откажешь. И конечно, он может многое сделать – и для города, и для окрестностей. Например, спалить их до самого грунта.
«А мы ведь его коронуем, – думал Ваймс. – И это будет очень по-анкморпоркски. Если не получается расправиться с драконом, коронуй его и сделай вид, что так все и задумывалось».
КОРОЛЬ ДРАКОН.
В поле его зрения опять показался бойкий малыш. Мальчуган неуверенно взмахнул флажком и спросил:
– А можно я еще раз крикну «ура»?
– Почему бы и нет? – пожал плечами Ваймс. – Скоро все это закричат. Просто ты будешь первым.
Со стороны дворца донеслись приглушенные звуки, которые обычно сопровождают разрушение в самых разных его видах…
Эррол схватил зубами метлу, протащил ее по полу и, постанывая от усилия, перевернул так, что она приняла вертикальное положение. После целой серии новых стонов и нескольких фальшстартов он ухитрился втиснуть конец метлы между стенкой и большим кувшином с ламповым маслом.
Какое-то мгновение он не шевелился, только дышал, как кузнечные мехи, а потом изо всех сил толкнул.
Оказывая слабое сопротивление, кувшин качнулся, но затем все-таки перевернулся и грохнулся об пол. Необработанное, плохо очищенное масло черной лужей разлилось по плиткам.
Огромные ноздри Эррола затрепетали. В закулисной части мозга дракончика неведомые ему самому синапсы обменивались оживленной морзянкой. По толстому нервному стволу, ведущему к носу, ринулись потоки информации касательно тройных связей, алканов и геометрической изометрии. Однако та небольшая часть мозга Эррола, которая выступала в качестве самого Эррола, оставалась по отношению ко всей этой информации в полном неведении.
Все, что он знал, это то, что внезапно ему очень, очень захотелось пить.
Во дворце имела место серьезная перепланировка. То проваливался пол, то с грохотом обрушивался потолок…
В своей кишащей крысами камере, за дверью, снабженной большим числом замков, чем самые нижние уровни городских катакомб, патриций Анк-Морпорка лежал, закинув руки за голову. Лежал и улыбался во тьме.
Тем временем на улице жгли костры.
Анк-Морпорк праздновал. И хотя никто не мог точно сказать, что именно празднуется, однако все уже настроились, что сегодня вечером будет праздник; бочки с вином были откупорены, бычки на вертелах жарились, каждому ребенку выдали по бумажной шляпе и праздничной кружке – не пропадать же добру, в конце концов. Тем более что день прошел интересно, а жители Анк-Морпорка ценили всякое развлечение.
– Лично мое мнение, – начал один из пирующих, вгрызаясь в огромный, сочащийся жиром кусок полусырого мяса, – дракон вместо короля – это не так уж и плохо. То есть если хорошо подумать.
– Он так изящно смотрелся, – заметила, как будто пробуя идею на вкус, женщина справа от него. – Весь такой гладкий, лоснящийся. Симпатичный и умный. Не взлохмаченный. И гордость у него есть. – Она окинула взглядом некоторых из сидящих за столом – тех, что помоложе. – В наше время многие этого не понимают, нет у них гордости.
– И само собой, есть еще международная политика, – вступил в разговор третий собеседник, подцепляя с блюда ребрышко. – Если уж на то пошло.
– Это ты о чем?
– О дипломатии, – бесстрастно уточнил человек с ребром.
Празднующие обдумали мысль. Было видно, как они вертят эту идею в своих головах, поворачивая то одной, то другой стороной – вежливо силясь понять, что, черт побери, он имеет в виду.
– Ну, не знаю, – протянул специалист по монархиям. – Этот дракон, у него ведь как, есть только два способа ведения переговоров. Он или зажаривает вас живьем, или нет. Поправьте меня, если я не прав, – добавил он.
– К этому-то я и веду. То есть, скажем, является посол из Клатча – сами знаете, как они задирают нос, – так вот, является и говорит: мы хотим это, мы хотим то. А мы на это, – дипломат так и засветился, – так вот, мы ему и отвечаем: закрой пасть, если не хочешь вернуться домой в урне.
Празднующие посмаковали эту идею. В ней определенно было что-то привлекательное.
– У них большой флот, у клатчцев, – неуверенно возразил монархист. – Жарить их дипломатов может оказаться немного рискованным. Люди придут встречать посольский корабль, а там вместо посла – кучка пепла. Обычно на такие вещи смотрят косо.
– А вот тут мы и говорим: эй ты, Джонни Клатчский, а не хочешь ли вместе со всеми своими согражданами пойти на удобрение? Смотри, у этой птички не задержится, пикнуть не успеешь!
– Мы что, правда так можем сказать?
– А почему бы и нет? А потом мы говорим: присылай дань, да побольше!
– Эти клатчцы мне никогда не нравились, – убежденно сказала женщина. – Как они питаются?! Их еда просто отвратительна. И все время бормочут что-то на своем варварском наречии…
В сумраке теней вспыхнула спичка.
Защищая ладонями огонек, Ваймс затянулся дрянным табаком, бросил спичку в сточную канаву и побрел дальше по мокрой, в лужах, улице.
Если и было на свете что-то, что угнетало его больше, чем собственный цинизм, так это то, что сплошь и рядом этот самый цинизм оказывался менее циничным, чем реальная жизнь.
«На протяжении многих веков мы договаривались с соседями, – думал он. – Ладили. В общем-то, этим наша международная политика и ограничивалась. Но сейчас я услышал, что мы, похоже, объявили войну древней цивилизации, с которой всегда находили общий язык – то есть более или менее, даже несмотря на их забавное наречие. В конечном итоге мы объявили войну миру. И что хуже всего, мы, наверное, победим».
Похожие мысли, хотя и в несколько ином контексте, приходили в голову крупным общественным деятелям Анк-Морпорка, когда на следующее утро каждый получил короткую повестку, содержащую приглашение на деловой обед во дворце, явка обязательна.
От кого исходит приглашение, в повестках не уточнялось. Не указывалось также – этого нельзя было не заметить, – кто именно будет обедать.
Сейчас главы всех гильдий и концессий дожидались в передней.
В которой произошли существенные изменения. Передняя никогда не отличалась убранством. Патриций всегда придерживался мнения, что если людям будет удобно, то они, чего доброго, захотят остаться. Из мебели были только несколько очень пожилых стульев да развешанные по стенам портреты прежних правителей, сжимающих в руках свитки и прочие символы власти.
Стулья остались. Портреты исчезли. Точнее, запятнанные и потрескавшиеся холсты были свалены в углу, но от золоченых рам не осталось и следа.
Главы гильдий всячески избегали смотреть ДРУГ другу в глаза – все они тихо сидели, постукивая пальцами по коленям.
Наконец двое на вид очень обеспокоенных слуг распахнули двери в главный зал. В дверях, неровно вышагивая, показался Волч Воунз.
Большинство членов городского совета не спали всю ночь, пытаясь сформулировать линию поведения, наиболее дальновидную в условиях, когда их приглашает на обед дракон, – однако Воунз выглядел так, как будто не спал как минимум несколько лет. Лицо у него было цвета прокисшей кухонной тряпки. Он никогда не отличался упитанностью, теперь же и вовсе напоминал нечто, извлеченное из пирамиды.
– А-а-а, – монотонно произнес он. – Хорошо. Все собрались? Тогда, господа, не будете ли вы так добры проследовать за мной?
