Губы теплым влажным шепотом перебирались от мочки уха вниз по скуле, к подбородку, заглушая мой тихий голос:
– Ты часы взял?
Рука, обнимающая меня, сжалась еще теснее и поднялась к моему лицу:
– Смотри.
На черном циферблате стрелки показывали 13:47.
Дикий плющ ползет по серому камню, густая трава, прошлогодние листья, клонящиеся над нами заросли густого кустарника и нестриженый самшит. И обнаженный он – как Демон у Врубеля, сидящий на корточках, с солнечными бликами, играющими по его хищному мускулистому телу, по гладкому смуглому затылку, смотрит снизу и немного из-за плеча:
– Ну, иди же сюда.
А я смеялась… истерически, задыхаясь, волосы облепили мое лицо, лезли в рот вместе с мокрым согнутым пальцем.
А он все шептал вместе с листвой:
– Да… да… мой малыш, какое же ты у меня золотко… ты мое сокровище… какая ты восхитительная… какое у тебя лицо…
– Какое?
– Оно полно страсти… это наслаждение… тебе хорошо… как же тебе хорошо… – И этот жест, его рука, ползущая по моему лицу, сквозь запахи мелиссы и эвкалипта, сквозь пряный душистый полдень, цепляясь за губы, путаясь в волосах.
И будто с ударом медного цимбала, до меня, сквозь этот пряный зной, долетело:
– Кончай… кончай… кончай…
Внезапно мою щеку обожгла хлесткая пощечина. Я невообразимо зависла над оргазменной пропастью, время будто остановилось, и я буквально парила в том, что обычно длится стремительную секунду.
Время остановилось. Бог ты мой… да выбей же ты себя из меня!
60 минут счастья. – Спасибо, – сказал Гепард и остался где-то позади, пока Джон Ли Хукер очень в тему пел мне про «Unchain My Heart».
14:47.
Я встала, поправила одежду, надела наушники, палец с готовностью лег на кнопку «play».
Nach Mittag И под ошарашенные взгляды семейства, виляя голым загорелым задом, поковыляла вниз к папаше, даже не оглянувшись.
Во время нашей прогулки по пляжам отец как-то напрягся и стал что-то злобно шипеть и размахивать руками. Я сонно повернула голову лишь на втором предложении, услышав многообещающее «мразь» и «стервец». А дело было вот в чем: еще по дороге в «Марат» мы одновременно отметили появление на пляже нового семейства – две женщины лет 35–38, сильно молодящиеся, и девочка, такой вот нежный, вполне оформившийся цветочек старшего школьного возраста. Они были совершенно белыми, и пока мы брели по бетонной набережной, они, весело щебеча, мазались кремом для загара. А теперь, спустя какие-то жалкие двадцать минут, наш непревзойденный, наглый и соблазнительный имрайский змий уже сидел, уютно устроившись, с краю их подстилки и что-то оживленно с ними обсуждал. А робкий цветочек тем временем лежала на животе чуть поодаль и с ужасом и интересом неотрывно смотрела на моего любовника.
Потом, когда я рассеянно пошлепала наверх, в кабинку, переодеться, моя новая соперница чинно прогуливалась под руку с мамой. Обе были в широкополых соломенных шляпах, кокетливо повязанных шарфиками. И Гепард, готовясь принять их приветливые улыбки, стоял, опершись о красные перила, и держал в руке почти целый банан. И тут тихой шелковистой тенью я высунулась из-за его плеча и, даже не глянув в темно-зеленое стекло его очков, откусила здоровенный кусок неприличного фрукта.
Tag Neununddreizig (день тридцать девятый)
Утром небо было каким-то мутным и белым. Было решено пойти в Алупку. Но пока мы завтракали (ненавижу творог со сметаной!), пока собирались («Ада, как ты можешь быть такой неряхой?!»), стало вроде светлеть, и возле паукообразных ворот, наконец, прорезалось солнышко. Меня оставили сторожить сумку с зонтиками и кофтами, а папа вернулся на Маяк за нашими пляжными принадлежностями.
Прыгая с пирса, я обратила внимание на еще одно весомое пополнение в рядах имрайской публики: две девчонки, лет по семнадцать-девятнадцать, довольно хорошо загоревшие, с точеными фигурками, прямыми русыми волосами, собранными в высокие хвосты на затылке, в почти одинаковых тигровых бикини, весьма искушенные на вид – со спесивым интересом наблюдали за моими полетами с разрушенной части пирса. Девицы эти стояли на любимом гепардовском месте, в компании вроде как папы (скучный пузатый усатый дядька). Сам змий, как было договорено еще вчера, решил не мозолить родительский глаз и ушел на полдня загорать в «Марат».
Nach Mittag Философская тоска. Липкое томление. Моя влажная боль.
Ну, тут уж все пошло наперекосяк. В сиесту мы с Зинкой поперлись на «Ласточку». И как же невообразимо избирательно работает отцовская интуиция: по арахисовой шелухе, затерявшейся в складках моей одежды, он безошибочно установил факт несанкционированной отлучки. Были вопли, гнев, мое раскаяние… а потом был шок.
Там, на пляже, мой Гепард уже вовсю трепался с одной из тигровых-хвостатых, и по фривольности их вполуобнимку позы я поняла, что контакта не миновать – и этот ее вопросительно-игривый взгляд, когда я проходила мимо в мокром купальнике и Альхен, улыбнувшись, показал мне «класс».
Ревность? Боже, как больно! Краем глаза наблюдаю за их логовом – все на месте, всем хорошо. Вера варит кофе, Танька возится рядом, все улыбаются, и его обезьянья лапа касается стройной спины новой тигровой прелестницы, которую сейчас будут кормить.
Новая соленая боль.
Ночью, пока отец наслаждался одиночеством в Домике, я, мучимая этими индиговыми тенями, этой хокусаевской Ай-Петри, этими огнями в дребезжащей глади моря – поплелась домой, нашла Зинку, и вместе мы выкурили терпкую «мальборину», запили папашиным портвейном. Прямо из горлышка.
Tag Vierzig (день сороковой)
Мое влажное трепетное утро. Неподвижное бледное море, высокие тени и ты – моя тигровая прелестница, в простеньком клетчатом платьице сидишь и ерзаешь на пустых лежаках в углу под тентом и ждешь, ах, как ждешь! Как ждали по утрам все мы…
Будто не глядя на нее, я прошествовала мимо. С плеером и полотенцем отправилась на свой утренний наблюдательно-загорательный пункт. Только вот наблюдать было не за кем и незачем. Я выпрямилась, надела темные очки и отдалась музыке своих свежих воспоминаний. И тут, сквозь волнующий перезвон Олдфилдовских «Turbullar Bells», я услышала, как меня кто-то зовет моим собачьим именем:
– Ада! Ада!
Когда я приоткрыла глаз, чтобы сказать папаше, что он с ума сошел, и я так рано не сгорю – то чуть не свалилась в море. На меня смотрел Он. Стоит внизу, на пирсе, в полосатой тени от моей балки с досками и улыбается.
– Ого… ну, привет… – Я осторожно перевернулась на живот.
– Я поздравляю тебя.
– С чем?
– Как это с чем – с днем рождения!
– Ой, спасибо, конечно. Но у меня, вообще-то, не сегодня, а через четыре дня.
– Как через четыре?
– А вот так….
– А я хотел поздравить тебя раньше всех.
…Вот такие чудеса случаются иногда в нашей обласканной морем Имрае…
Тигровую прелестницу звали Людой, и пока они с Гепардом немыслимо разминулись (надулась, что он сперва пошел ко мне?), я успела ловко перехватить ее, возвращающуюся откуда-то с «Днепровских» пляжей. Я улыбнулась ей. Она удивленно вскинула бровь и тут же спросила что-то приятное и располагающее к дальнейшей беседе. Она понимающе улыбнулась и, кивнув, умчалась в благословенную тень к невостребованному красному полотенцу и задремавшей Вере.
В поле гепардовского зрения мы втекли вместе. И он был вроде потрясен – стоял, удивленно приподняв бровь, приветливо и озадаченно глядя, как мы проходим мимо.
А до самого моего ухода он простоял возле лифта, болтая с той желтоволосой толстой бабой в малиновом сарафане.
Поймав Таньку за мокрый соленый локоть, я заговорщицки потянулась к ее уху и прошептала:
– Саше передай, что с часу до трех я буду у первого корпуса.
Siesta Уставшая, злая, задыхающаяся от жары, готовая орать от запаха «Каира», я пошла обратно на Маяк.
Как же стучало мое сердце! Как не слушались руки, когда мокрая редиска срывалась с терки и катилась прочь от кастрюли с салатом! Какой ком стоял в горле, когда хмурый отец ждал, пока я закончу размазывать по тарелке свой суп! Как сложно было притворяться, что я ем чеснок, и потом, едва он отвернется – тихонько выплевывать в рукав! Как сложно было забираться на полку под потолком, где в дымчато-рыжем флаконе стояли хозяйкины духи «Каир»! И как мучительно неприятно было подвергать себя всем гигиеническим процедурам в ванне, забитой бельем, да к тому же без горячей воды! И какими же тяжелыми были мои шаги прочь от Маяка, по крутой извилистой дорожке! Как нещадно палило солнце! Как перехватывало дыхание это треклятое предвкушение! Как тяжело было передвигаться по парку, мучаясь дикой одышкой.
Ну, вот и крутая лестница наверх, к проходной. Висящие с холма кусты самшита, аллейка мушмулы и секретная тропинка – прямо к счастью.
