«Творческое разрушение»: «Дон Жуан» Каликсто Биейто
Интерпретативные сратегии в разобранной нами выше интерпретации «Дон Жуана» являются примером изменения контекста происходящих в опере событий без нарушения тех смыслов, которые находили в ней исследователи различных периодов. Как мы видели, анализ образа Дон Жуана Кьеркегором вполне применим к концепции и воплощению этого образа режиссером и исполнителем, которые, несмотря на отход от стереотипов внешности и окружения героя, остаются в рамках заданной классическим образцом интерпретации. С этой точки зрения эстетизм Бехтольфа противостоит многочисленным версиям «подрыва авторитета» классики, нашедшим воплощение в «режопере» XX века, причем эта тенденция «подрыва авторитета» продолжается и по сей день, хотя ее деструктивный пафос во многом утрачен в контексте посткультурного плюрализма и иронии по отношению как к прошлому, так и к настоящему. В этой связи мы обратимся к еще одной версии оперы Моцарта «Дон Джованни», поставленной известным своей эпатажностью и скандальностью испанским режиссером Каликсто Биейто, Барселона (2005), где Саймон Кинлисайд предстает как весьма непривлекательный маргинал, воплощающий все пороки современной цивилизации. «Дон Жуан Каликсто Биейто живет в постоянном ступоре, вызванном алкоголем, сексом и наркотиками, не осознавая никаких этических барьеров, которые могли бы удержать его от принесения в жертву своей чувственности себя и других. Эти две темы – аморальность главного героя и саморазрушение, к которому приводит его поведение – являются основными для «Дона Джованни» Моцарта». (From the Liceu Website [электронный ресурс] URL http://www.liceubarcelona.com/operes/presentacio. asp?i=264&a=437) Для К. Биейто обращение к теме деструкции является своеобразным лейтмотивом его творчества – разрушение стереотипов, традиционных образов, сконструированных политикой репрезентации, господствовавшей в ту или иную эпоху – все это обосновано режиссером как необходимость очищения смысла произведения от напластования толкований, затуманивающих истинные идеи и смыслы изначального текста. «Скандал, по мнению режиссера, возникает лишь тогда, когда на его спектакли приходят зрители, желающие увидеть классическую интерпретацию того или иного произведения, и неожиданно сталкиваются с интерпретацией не традиционной. Испанский режиссер также отвергает обвинения в том, что слишком злоупотребляет в своих постановках насилием. Насилие ему вовсе не нравится, но избавиться от него он не может, поскольку, как заявляет сам Биейто, произведения классиков, с которыми ему приходится работать, полны насилия». (From the Liceu Website [электронный ресурс] URL http://www.liceubarcelona. com/operes/presentacio.asp?i=264&a=437)
Вопрос о расстановке акцентов в модернизированных постановках классических произведений рассматривался нами в других главах. С этой точки зрения трактовка Биейто как образа Дон Жуана, так и всей истории «севильского соблазнителя» вполне соответсвует тенденции демифологизации классических персонажей, разрушению стереотипов и подмене привычных эстетических категорий их противоположностью. Если большинство прочтений Дон Жуана, как классических, так и современных, отдают, в той или иной степени, дань изысканности рокайльной стилистики произведения, пусть условной, в данном случае на сцене царствует эстетика безобразного, которую можно прочитать как иронизирование режиссера над стереотипами, но в то же время как уничтожение какой либо идеализации образа путем его эстетического унижения. Склонность к изображению и эстетизации безобразного – одна их характерных черт не только «посткультуры», но и всей эпохи модернизма, характеризующейся отказом от традиционных образцов в пользу новаторства, носящего зачастую разрушительный характер. «Для XX века – пишет Т. Злотникова в своем исследовании эстетических сторон режиссуры, – характерна потребность обнаружит в классике не столько образец для подражания, сколько образец неповиновения». (Злотникова Т. С. Эстетические парадоксы режиссуры. Россия, XX век. [Текст] / Злотникова Т. С. – Ярославль: ФБГОУ ВПО «Ярославский государственный педагогический университет», 2012. С. 44) Эту тенденцию мы видим и сегодня, но если в эпоху модерна она носила характер протеста и содержала в себе претензию на создание новых, более совершенных форм, то в условиях исчерпанности культуры протест уступил место иронии или откровенной апологетике безобразного. В. Самохвалова, подчеркивая значение безобразного как культурной доминанты наших дней, пишет: «…ныне категория безобразного становится все более актуальной для современного человека, и в современном культурном контексте она даже претендует на главенство». (Самохвалова В. И. Безобразное: размышления о его природе, сущности и месте в мире. [Текст]/ В. И. Самохвалова. – М.: Брис-Л, 2012. С. 422) Вопрос об оценке современных культурных текстов, в которых безобразное явно претендует на статус эстетической и культурной доминанты, не имеет однозначного ответа, как и все художественные явления модернистской и постмодернисткой направленности. Отрицание безобразного, приравненного во многом к деструктивному как к человеку, и заполнение им тех пространств, которые были традиционно местом воплощения совсем иных категорий, является позицией многих исследователей, стремящихся к сохранению ценностей культуры в их традиционном понимании. В. Самохвалова в своей книге «Безобразное» четко обозначает свою позицию, с тревогой и печалью говоря об искусстве последнего времени как о кривом зеркале, «из которого на человека смотрит безобразное лицо порока и насилия, низменных страстей и бездуховности – безобразное лицо общества, исказившего и извратившего в измененном фокусе своих безнравственных целей понятия о главных человеческих ценностях». (Самохвалова В. И. Безобразное: размышления о его природе, сущности и месте в мире. [Текст]/ В. И. Самохвалова. – М.: Брис-Л, 2012. С. 435) В то же время тенденция к апологетике безобразного настолько сильна в художественной практике наших дней, в том числе и на оперной сцене, что нельзя просто отмахнуться от нее как от режиссерского перверсивного самолюбования. Вся обстановка, облик и действия персонажей «Дона Джованни» К. Биейто без сомнения вписываются в категорию безобразного, в то время как музыкальная составляющая спектакля прекрасна. Возникает двоякое ощущение несовместимости прекрасной музыки с реальностью жизни и в то же время поэтизации этой жизни со всей ее грязью и непривлекательности при помощи прекрасной музыки, которая может преодолеть все несовершенства человеческого бытия.
К творчеству Биейто можно применить термин «творческое разрушение», предполагающий «единственный путь к самоутверждению как волевой акт в дионисийском процессе деструктивного творчества и творческого разрушения, даже если это вело к трагическому результату». (Harvey, D. The Condition of Postmodernity. Cambridge, MA and Oxford, UK: Blackwell, 1991. – P. 19) Все постановки Биейто неизменно были связаны со скандалом, который, однако, не останавливал режиссера в его экспериментах. То, что было сказано о его постановке «Похищения из сераля» Моцарта вполне применимо и к «Дону Джованни»: «Вместо того, чтобы лишать человека его сакрального ореола, нам нужно снова научится уважать его. Ничего нельзя получить от тех оскорблений, наносимых красоте людям, подобным Каликсто Биейто, которые не в состоянии смотреть ей в лицо. Да, мы можем нейтрализовать высокие идеалы Моцарта, отодвигая его музыку на задний план, делая из нее простой аккомпанемент нечеловеческому карнавалу секса и смерти. Но что мы из этого узнаем? Что мы получаем с точки зрения эмоционального, духового, интеллектуального или морального развития? Ничего, кроме обеспокоенности. Мы должны сделать вывод из такого рода осквернения: пытаясь показать нам, что все наши человеческие идеалы не имеют ценности, оно само выступает как не имеющее ценности. А то, что не имеет ценности, должно быть выброшено.” (Scruton R. Beauty and Desecration. [электронный ресурс] URL: http://www.city-journal.org/2009/19_2_beauty.html)
С другой стороны, творческие поиски Биейто можно рассматаривать и как стремление увидеть вневременной элемент в хорошо известном и стереотипизированном произведении. Выделяя две основные темы в «Доне Джованни»-аморальность главного героя и саморазрушение, к которому приводит его поведение – режиссер переносит действие «из аристократической Севильи XVIII века в современную Барселону и делает аристократического Джованни маргиналом. Таким образом, Биейто стремится создать образы, которые подействуют на аудиторию, открывая весь ужас его образа жизни без смягчающего и дистантирующего эффекта костюмов и галантностей XVIII века». (From the Liceu Website [электронный ресурс] URL http://www.liceubarcelona.com/ operes/presentacio.asp?i=264&a=437)
Дон Джованни в постановке Биейто – «человек, чей физический магнетизм привлекает к нему компанию его приятелей; человек, который нарушает правила, не для того чтобы победить намеченные сексуальные жертвы, но чисто из удовольствия, которое доставляет ему деструктивная трансгрессия; человек, который прожигает свою жизнь, почти не осознавая этого, чей разум затуманен состоянием ступора, который он не может контролировать, который ищет новых ощущений, не для того, чтобы самоутвердиться, а чтобы убежать от себя». (From the Liceu Website [электронный ресурс] URL http://www.liceubarcelona.com/ operes/presentacio.asp?i=264&a=437) Такое режиссерское видение можно отнести к «деспотическому» типу режиссуры, который, казалось бы, не оставляет места креативным поискам исполнителей, чья задача заключается в точном следовании замыслу и указаниям режиссера. Тем не менее, С. Кинлисайд воспринимает работу с К. Биейто как некий новый опыт – даже в постановке со столь ярко выраженной концепцией режиссера для актера всегда остается возможность сказать что-то новое. «Я не хочу, чтобы Дон Жуан был похож на своих предшественников. Самое главное – этот оставаться самим собой и оставаться верным принципам, приобретенным в начале профессионального пути… прежде всего – голос. я уже тогда играл с голосом. Игра – это не только сдвиги в голосе, это то, что заставляет голос жить, нести ощущение драмы». (Wasselin Ch. [электронный ресурс] URL: http://www.simonkeenlyside.info/index.php/interviews-artides/2008-interviews-artide/2008-03-01-opera-magazine-for-me-singing-is-not-a-career-its-my-life) На помощь исполнителю приходит музыкальная составляющая спектакля, которая оказывается вне поля экспериментации режиссера и помогает вокалистам остаться в переделах музыкальной стилистики Моцарта, что создает видимое противоречие между визуальным и звуковым рядом в этой весьма неоднозначной постановке. Если рассматривать сценическое воплощение, созданное фантазией и видением режиссера, как внешнее по отношению к внутреннему наполнению произведения, пережившего невероятное количество интерпретаций и экспериментов, можно согласиться с исполнителем, который подчеркивает важность внутреннего постижения образа: «Хотя и существуют оперы, которые являются скорее привлекательными, чем глубокими, почти все они так или иначе говорят о состоянии человека, и я никогда не исполнял произведения, которое не имело бы отношения к моей повседневной жизни». (Wroe N. [электронный ресурс] URL: http://www.theguardian.com/ profile/nicholaswroe). Постановка К. Биейто, как бы она ни казалась эгзибиционистски анти-эстетичной предстает с точки зрения исполнителя новым опытом, который никогда не является разрушительным для творческой личности, напротив, чем многообразнее миры образности, тем более насыщенным предстает семантическое поле архетипичного образа, а игра смыслов показывает грани казалось хорошо известного через открытие новых деталей. «Я люблю по сто раз исполнять те же самые роли. Мне никогда не бывает скучно, если я люблю произведение. Всегда есть что-то, о чем можно подумать, ведь и жизнь, и искусство обретают смысл в деталях. Когда доходит до дела, что-то щекочет мое воображение, и я хочу исследовать это, пусть это будет отрывок длиною в 5 секунд, и все же это мне интересно». (Wroe N. [электронный ресурс] URL: http://www.theguardian. com/profile/nicholaswroe) В этом и заключается суть творческого процесса интерпретации хорошо известного произведения. «Творческий процесс можно считать выражением желания формы. Он представляет собой…способ борьбы за то, чтобы вызвать к существованию новое бытие, приводящее к гармонии и интеграции». (Мэй Р. Мужество творить. [Текст] / Р. Мэй. – М.: Институт общегуманитарных исследований, 2008 С. 85)
