Мудрого Саксонского. Справа – выдержанное в тлеющих тонах «Мученичество Иоанна Богослова». Фигуры палачей, шевелящих огонь под котлом с кипящим маслом, в котором стоит нагой святой Иоанн, скрючены суетливым усердием; лица мучителей полны карикатурного злорадства.
«Филипп II, большой любитель искусства, очень желал приобрести эту картину и отправить ее в Испанию, но какие деньги он ни предлагал за нее, все его предложения отклонялись с пристойной вежливостью, – сообщает ван Мандер. – Во времена иконоборства произведение это из-за его высоких достоинств было скрыто от толпы неистовых фанатиков… Наконец в 1577 году, во время последних смут, столяры, которым оно принадлежало, продали его; но благодаря ревностным стараниям Мартина де Boca магистрат расторгнул продажу и сам купил его за 1500 гульденов, чтобы город Антверпен не лишился такого необыкновенного сокровища живописного искусства. На эти деньги члены названного цеха купили для своих надобностей дом»[409].
Богатая торговая жизнь Антверпена, крупные биржевые сделки и растущие банковские обороты создали особую профессию весовщиков-менял, в обязанности которых входила проверка полновесности монет. В 1514 году Массейс запечатлел этот новый, никому не дававший покоя тип делового человека в картине «Меняла с женой». Некогда она принадлежала Рубенсу; ныне находится в Лувре.
Атмосфера этой картины вся состоит «из переходов, из нежных, производных тонов, льнущих и податливых». «Мягкое, приветливое сфумато невольно сблизило человека с предметом – и вот фигуры тесно наклоняются друг к другу, внимательно следя за общим делом, шелестят листы книги и позвякивают монеты, падая на весы»[410].
От картины веет теплом, достатком, привычкой к четкой честной работе, к опрятности и аккуратности во всем. Не сводя глаз со стрелки весов, на которых проверяется достоинство монеты, меняла подался корпусом к жене, словно предлагая ей подтвердить безупречность проделанной им процедуры. Жена, переворачивая страницу молитвенника, в котором открылась миниатюра, изображающая Мадонну с Младенцем и с книгой, наклонилась ему навстречу и бросает задумчивый взгляд на весы. Они понимают друг друга без слов. Их жизнь течет в согласованном ритме, выраженном и обоюдосердечным наклоном, и пересечением взглядов в точке, важной для них обоих, и точными движениями проворных пальцев. Занятия их различны, но забота одна: «Не делайте неправды в суде, в мере, в весе и в измерении»[411]. Таков моральный кодекс строителей капитализма, имеющий два основания: Священное Писание и финансы. У них нелегкая задача – войти в Царство Небесное не путем бегства от всего земного, а благодаря добросовестному выполнению земных обязанностей. Они рискуют перед лицом вечности несравненно больше, нежели те, кого благочестие гонит подальше от больших городов. Но они твердо уповают на завет Христа: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу»[412].
Картина полна намеками на надежду избежать греха. На полке лежит апельсин – напоминание о древе познания добра и зла. С полки свисают четки – атрибут благочестия. За женщиной виднеется погасшая свеча: ее огонь не нужен при свете дня, омывающем супругов благодатным золотистым светом[413], тогда как в дверном проеме видны слуги – старуха и молодой человек, – разговор которых в комнате с окном, наполненным ночной тьмой, отнюдь не кажется благочестивым. Кучка серебряных монет на столе заставляет вспомнить о сребрениках Иуды. Весы – аллюзия на орудие архангела Михаила в день Страшного суда. Хрустальный кубок – символ непорочности. Жемчуг – аллюзия на Евангелие: «Подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин»[414]. Стеклянный графин на верхней полке отражает небо. В зеркале отражается земля: через окно с крестовидным переплетом, расположенное на высоте второго этажа, видны церковь и городской дом.
Квентин Массейс. Меняла с женой. 1514
Еще одна грань таланта «антверпенского Протея» – его портреты. Самые оригинальные из них – парные портреты Эразма Роттердамского и Петра Эгидия, или «Диптих дружбы», заказанный ими в дар Томасу Мору в 1517 году, когда началась Реформация. Интеллектуал за работой – сюжет, сопоставимый с изображениями святого Иеронима в келье. Но в этом новом сюжете нет ничего сказочного, что обычно привносилось в образ святого Иеронима – мудрого старца-волшебника, приручившего льва. Стоя за конторкой, учитель Эразм, муж во цвете духовных сил, пишет своему антверпенскому ученику и другу Эгидию то самое письмо, которое тот, преисполненный благодарности, уже держит в руке. Обе картины выдержаны в глуховатой коричневой гамме, благодаря которой ощущаешь и тишину научных занятий, и безмолвное взаимопонимание посвященных.
Судьба умно́ распорядилась этими картинами, разведя их в разные концы Европы. Находясь в римском палаццо Барберини, где размещено собрание Национальной галереи, мы вместе с Эразмом вызываем в памяти черты Эгидия; гостя в замке Лонгфорд, Уилтшир, где хранится коллекция графа Реднора, вспоминаем благодаря Эгидию черты Эразма. А на горизонте маячит фигура Томаса Мора, назвавшего Квентина «воссоздателем искусства древних»[415].
Квентин Массейс. Портрет Эразма Роттердамского. 1517
Квентин Массейс. Портрет Петра Эгидия. 1517
Полосатое пространство
«В воскресенье перед неделей святого Креста пригласил меня мастер Иоаким, хороший пейзажист, на свою свадьбу и оказал мне большой почет», – записал в своем дневнике Альбрехт Дюрер, находясь в Антверпене весной 1521 года[416]. Это первый известный по письменным источникам случай употребления слова «пейзажист» («Landschaftsmaler») в Германии и Нидерландах[417]. Новое слово понадобилось Дюреру затем, чтобы подчеркнуть необычность дара Иоахима Патинира – антверпенского живописца, с которым великий немецкий художник сблизился в Нидерландах более, чем с кем-либо другим.
«Мастер Иоаким» тоже был чужаком в Антверпене. Его родина – городок Динан в бельгийских Арденнах. Домики там теснятся узкой полосой между берегом Мааса и восьмидесятиметровой известняковой скалой, которая почти отвесно поднимается к цитадели, построенной тысячу лет назад. На половине высоты есть в этой скале доисторическая пещера, приспособленная древними римлянами под святилище Дианы. Изваянные водой и ветром причудливые каменные формы с провалами и полостями, населенными в воображении местных жителей духами и демонами, – таков ландшафт этих мест, породивший благодаря Патиниру новый жанр в европейской живописи – пейзаж. Речь идет не о пейзажных далях, которыми изобиловала нидерландская живопись
