коробкой и высыпала на стол ее содержимое — пару сотен билетов т. н. «книжной лотереи», какими торговали на каждом углу и во всех книжных магазинах. Выигравшие билеты можно было тут же обналичить или заплатить ими за покупку. Вера разложила бумажные квадратики по столу в несколько ровных рядов и, наклонившись, над этим пасьянсом, стала миниатюрными пальчиками выдергивать их по одному. Все оказались выигрышными на общую сумму рублей в 60. Остальные нашли свое последнее пристанище в уличном барабане, куда в погоне за неверным счастьем запускали руку ничего не подозревавшие прохожие. Секрет оказался прост. Билеты разного достоинства печатаются на разных станках. Ширина перфорации на выигрышных конвертиках, если внимательно присмотреться, отличается от пустышек, которых большинство. Вечер удался. Не зря я во все времена питал подозрительность к лотереям и не играл в азартные игры с государством.
Но все это было потом. А пока… Мы с братом искали выход для своих фантазий и подростковой неудовлетворенности. К тому же Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила…
ВИРАЖ НА «МИРАЖЕ»
Одним распрекрасным утром, выйдя из дома, Вовка замер, провожая взглядом черную иномарку с дипномером. На ее крыле развевался флажок Израиля.
— Ты видел? — произнес он с сорвавшимся дыханием.
Оставшийся путь он проделал молча, переваривая впечатление.
Несколько дней спустя, вернувшись домой, я споткнулся в коридоре о велосипед брата. Он и прежде то и дело лечил своего коня — снимал колеса, что-то смазывал, подтягивал, менял ниппеля и камеры. Но на этот раз велосипед лежал… без руля. Картина, которую я застал в квартире, навела на тревожные мысли о психическом здоровье Вовы. Он сидел на стуле посредине комнаты, держа перед собой ампутированный руль, как штурвал самолета, слегка поворачивая его из стороны в сторону, то приближая, то отдаляя. Да еще имитировал рев мотора.
— Чем ты занимаешься? — осторожно поинтересовался я.
— Ты что не видишь? Сажаю в Димоне свой «Мираж». — И показал на лежащую перед ним неведомо где добытую карту еврейского государства на русском языке.
— И когда ты собираешься перейти от симуляции полета к реальной работе?
— Когда-нибудь. — Мечтательно ответил он.
Вова предложил мне взглянуть еще на «кое-что», приказав держать язык за зубами. «Кое-чем» оказались самоучитель иврита Шломо Кодеша, календарь еврейских праздников и серебряный магендавид на цепочке. Выяснилось, что после встречи с черным лимузином он отправился в синагогу. Там он и получил все эти сокровища от израильского дипломата Гавиша. (Через пять лет Гавиша за эти щедроты объявят персоной нон грата, обвинят в шпионаже и выдворят).
— И что ты теперь собираешься делать?
— Ясно, что — поступать в летное училище.
Для освоения учебника Вовке понадобилась пара недель.
Новые увлечения быстро стали достоянием узкого круга широкой семейной общественности. Были сделаны и надлежащие оргвыводы. Отец, узнав об этом, рекомендовал на какое-то время снова развести нас с братом по разным углам, чтобы мы не учудили чего-нибудь. Идейным вдохновителем он считал почему-то меня, поэтому попросил своего брата Захара приютить меня у себя в Липецке. Подальше от греха. Прямо по Радеку: «Я ему цитату, а он мне — ссылку». Я купился на новизну, спорить не стал и целый год вел здоровый образ жизни, переплыл несколько раз реку Воронеж, научился (по принуждению, разумеется) перелопачивать зерно на элеваторе, получил 2-й разряд по шахматам (влюбившись в учительницу физики и многократную чемпионку области Аллу Александровну Клокову). Здесь же я приобрел самый важный, как мне тогда казалось, навык. Я научился драться. Этот навык, однако, мне не очень-то пригодился. Во время перемены пацаны стравили меня с веснушчатым отроком Димой. Деваться было некуда. Пришлось защищать честь мундира. Я приготовился к худшему. Но пара выпадов оказались удачными. Я отправил Диму в стоячий нокдаун в ближайшем углу. В результате, у него на лбу образовалась эффектная шишка. Мне присудили победу. Наградой стала дружба с Димой на все оставшееся время моего изгнания. Вскоре мне представилась возможность выплаты репарации. При трагических обстоятельствах. Дима с соседским мальчиком изготовили самодельные мелкокалиберные пистолеты. Дима добыл целую упаковку пуль. Друзья затеяли в квартире игру в шпионов. Дима нажал на курок и угодил соседу в шею. Мальчика не спасли. А Диме угрожало тяжелое наказание. Меня вызвали на допрос — как лучший друг я мог знать важные обстоятельства этой затеи. На допросе я сказал, что идея и оба пистолета с амуницией принадлежали погибшему. Потом выяснилось, что аналогичные показания дала и мать убитого мальчика, чтобы спасти Диму от колонии.
Закончился учебный год, а с ним и срок моей ссылки. Перед отправлением московского поезда на перроне привязалась цыганка:
— Далеко уедешь, красивый. Большим человеком станешь. В крупном городе жить будешь. Одна белая полюбит, другая — черная полюбит (ее слова да Богу в уши). Будь осторожен в декабре (как будто, в марте или в сентябре мы жили менее осторожно). Позолоти ручку и… Все будет хорошо!
Где ты, Верка Сердючка?
ПО МНЕ ПЛАЧЕТ КОЛОНИЯ
Родители наивно полагали, что год, проведенный в липецкой ссылке, спас меня от раннего «репрессионизма» и неминуемой колонии. Радикализация если не взглядов, то общественного поведения набирала обороты. И неизвестно, на чем этот процесс остановился бы, если бы нам не преградила путь милиция, причем, замечу, самым благородным образом.
В родительской спальне хрипит одноглазая радиола «Даугава». Ее голос прочищался только на длинных волнах: «Широка страна моя родная…». Широка-то она широка, но и у нее есть пределы. А что за ними? А за ними трансмиттеры коротких волн, на которых у зеленого глаза индикатора начинается нервный тик. И вот я уже качаюсь на этих волнах, приспосабливаю ухо к скрежету глушилок, учусь процеживать едва различимые «враждебные» голоса, соединять разорванные слова, наслаждаться украденной свободой. Отвлечь меня в этот миг может лишь прорвавшийся в дом голос несравненной Эллы Фитцджеральд, золотая труба Армстронга или испуганный шепот мамы:
— Вы с ума посходили! Соседи же услышат!
Но соседи не прислушивались. У них были заботы посерьезней. Они мечтали. Хотите знать, о чем они мечтали? О том, чтобы заполучить нас с братом для кровавой расправы.
Мы все время кому-то отравляли жизнь. Некоторые соседи, завидя меня или брата, поплотней захлопывали двери своих квартир. Наша в этой системе была последней — в самом торце длиннющего коридора. Случись в доме пожар, нам не оставалось бы ничего иного, кроме как сигать со второго этажа. Большинство соседей поддерживали с нами дружественные отношения,
