Глава 26
Когда-то давно я считала, что все беды на мою голову валятся специально. Как? Не знаю. У меня создавалось ощущение, что кто-то сверху специально сваливает одну проблему за другой. Подкидывает одно препятствие за другим. Порой становилось страшно, порой неприятно. Одиноко.
Однако в этих отношениях, я четко осознала, что теперь мне нечего бояться. Одиночество не накрывает меня, не позволяет упасть в пропасть забвения. Ведь я знаю, что он наблюдает за мной, даже издалека. Ему есть дело до меня. Даже сейчас, когда ему следовало наказать меня за неподобающее поведение или отменить встречу, он сделал то, чего я совсем не ожидала.
Он вошел в положение…
Сейчас мы лежим в ванной. Вдвоем. Профессор сначала помыл мне голову, массируя кожу чуткими подушечками пальцев, затем присоединился ко мне в пенящуюся ванную. Он добавил туда какую-то расслабляющую соль. Лаванда, наверное. Именно ее аромат разносится по светлому помещению с панорамным окном, как в Инстаграм. За окном идет дождь. Прозрачные капли создают красивые рисунок на стекле. Не думала, что это так кайфово. Нет, не вид из окна, не теплая ванная.
Он…
Он кайфовый.
Мы молчим. Мне не нужно слышать слова сочувствия, а ему не нужны лишние разговоры. Они слишком пустые бесполезные.
Спиной опираюсь на его твердую грудь, голова покоится на плече, пальцы рассматривают его широкую ладонь. Смуглая кожа контрастирует с белоснежной пеной. Пальцы длинные, не идеально ровные, на костяшках виднеются маленькие белесые полоски. Говорят, шрамы украшают мужчину. В этом случае народная мудрость не ошиблась.
— Откуда они у тебя? — разрываю полнейшую тишину между нами. Невзначай.
— В приюте много дрался, — отвечает равнодушно, но меня эта информация удивляет. Словно я проникаю в глубину жизни Профессора, куда вход был первоначально закрыт. Теперь ворота слегка приоткрываются, и я имею возможность заглянуть одним глазком в его душу.
— Не знала, что вы росли без родителей.
— Мать оставила меня совсем маленьким. В восемнадцать я нашел ее увядающей и спившейся. Через год она умерла.
Вновь встречаюсь с равнодушием в его голосе. Он будто рассказывает общеизвестные факты. Что земля круглая, что трава зеленая, а небо голубое. Но не свою биографию, которая заставляет напрячься и в глубине души пожалеть того маленького мальчика, лишенного родительской любви.
Только сейчас понимаю, что в какой-то степени мы с ним похожи в этом плане. Но меня родители любили. Мама была вполне нормальной, никогда не увлекалась алкоголем, папа носился с нами как ненормальный. Мы были крепкой и счастливой семьей, пока смерть не разрушила идиллию.
— А отец?
— Понятия не имею, кто он, — горько усмехается мужчина. — Не напрягайся, это всего лишь прошлое.
— Прошлое определяет наше будущее. Так вы говорили на занятиях, — вспоминаю его слова, когда мы обсуждали памятник в центре Лондона.
— В глобальном смысле, а не в индивидуальных случаях.
Возможно, он прав. Возможно, его слова относились только к сохранившимся до наших дней историческим объектам. Возможно, культура, стилистика и архитектура имеет место быть, но она никак не повлияет на жизнь профессора Салливана, на мои отношения с матерью, на несправедливые обстоятельства, в которые меня погрузили Уильямсы.
Никак…
Но мне интересно узнать его прошлое. Его жизнь в приюте, в колледже, о том, как он преподавал сначала в Лондонском университете, затем у нас. О том как он…
— Вы давно в Теме? — внезапно выпаливаю я.
— Тебе рассказать всю историю? — слышу нотки иронии в его голосе.
— Ну… желательно, — отвечаю нерешительно.
— Больше десяти лет назад я вошел в БДСМ. Сначала стал доминантом, сдавал экзамены по практикам, даже пробовал на себе роль сабмиссива, — рассказывает тем же расслабленным тоном.
— Сдавали экзамен? Зачем?
— Чтобы случайно не попасть нижней хлыстом в глаз, — усмехается он. Ага, вы молодец, смеетесь над нерадивой студенткой. А мне ведь правда интересно.
— А зачем становились сабмиссивом?
— С этой же целью. Мне было необходимо прочувствовать то же самое, что и нижние. Так легче контролировать боль.
Даже так? Не знала об этом. Все так глубоко, так тонко. Красиво.
— Расскажешь, зачем на самом деле согласилась стать моей нижней? Зачем тебе деньги?
Боюсь, если расскажу, то вряд ли вам понравится история. Но мне все равно придется объяснить слезы, появившиеся в вашей гостиной. Поэтому…
— Чтобы заплатить мамин долг коллекторам, — начинаю я, чувствуя знакомый ком в горле. — Мама сильно переживала смерть отца, стала выпивать. Сначала я не обращала на это внимание, затем бутылок стало больше, новых знакомых в нашем доме тоже. Дэни иногда не понимал, кто эти люди. А теперь…
К горлу подступает ком, который я не могу остановить. Не могу проглотить его, но и говорить так же уверенно, как раньше, тоже не выходит. Воспоминания берут верх надо мной. Играются с эмоциями. С чувствами. И даже крепкая грудь моего Профессора, к которой хотела беспрепятственно прикоснуться, не в состоянии успокоить или утешить.
— У нее отобрали родительские права, моего брата забрала другая семья, — пытаюсь говорить ровно, но голос все равно подрагивает. — Они не разрешают с ним видеться, думают, что я наркоманка какая-то…
Вот-вот готова заплакать, поддаться эмоциям. Готова наплевать на спокойствие, на равнодушие Профессора.
— Посмотри на меня, — низкий голос внезапно раздается надо мной. Он аккуратно наклоняет мою голову в сторону, чтобы поймать почти заплаканный взгляд. — Ты не будешь больше плакать по этому поводу, — произносит вкрадчиво, словно пытается донести смысл жизни. — После нашей встречи ты не впадешь в депрессию, а узнаешь, когда состоится суд по опеке над твоим братом и сделаешь все возможное, чтобы вернуть его.
Не знаю, что именно влияет на меня: его черные, серьезные глаза, низкий, хрипловатый голос или прикосновения к моей коже, которые обжигают сильнее раскаленного железа. Не знаю, что именно он меняет в моем сознании, заставляет сражаться за будущее. За моего маленького героя, за опеку над ним. За то, чтобы видеться и слышать его громкий смех. Чтобы смотреть по выходным фильм, поедая сырный попкорн, который мы так любим.
— Хорошо, Профессор, — отвечаю словно в
