– Боялись?.. – горько повторил Волков. Он порывисто встал и прошелся по комнате. – Какая там погода?
– Поземка, переходящая в пургу.
Волков был человеком действия. Не обращая внимания на Виктора, он звонил по телефонам, отдавал распоряжения секретарю. Он добился в министерстве отмены распоряжения Виктора о раздельном движении вездеходов во льдах, настоял на расширении фронта работ по разведке грунта до вскрытия льдов, потребовал отправки на грузовых самолетах достаточного числа вездеходов с буровыми вышками. Потом он договорился с полярной авиацией о массированных полетах в районе аварии.
– Им некуда идти, – говорил Виктор, стараясь обратить на себя внимание, – там нет ни одного обитаемого острова. Берег безлюден…
Волков соединился с Управлением полярных станций.
– Могли ли потерпевшие аварию геологи с точки… – он назвал координаты, – искать убежища на островах? – Слушая ответ, он, как бы от солнца, прикрыл глаза рукой. – Значит, это так? – переспросил он твердым голосом. – Там нет ни одного обитаемого острова? Жаль… Очень жаль, – Волков повесил трубку.
– Прощайте, – он неожиданно протянул руку Виктору. – Меры будут приняты.
Виктор растерянно встал. Конечно, сегодня у Волкова не будет никаких деловых встреч. Понурившись и тяжело дыша, как при одышке, Виктор вышел из кабинета.
В дверях он столкнулся с худощавым человеком, видимо нетерпеливо ожидавшим у дверей. По седой пряди в густых и пышных волосах Виктор узнал знаменитого физика. Академик Овесян решительно вошел в кабинет.
Николай Николаевич Волков не встретил его, как обычно, у дверей. Он стоял спиной, повернувшись к окну, и по капле отмеривал какую-то жидкость в стакан.
Овесян стремительно подошел к Волкову и, ничего не говоря, подвинул ему стул.
Николай Николаевич слабо улыбнулся и опустился на стул. Лицо его было бледно.
– Не знал, что у вас с сердцем неладно. Извините, прошу вас, за вторжение.
Николай Николаевич зажмурился, потом отрицательно замотал головой, быть может, думая совсем о другом.
– Я рад, что вы пришли, – сказал Николай Николаевич, ничего не объясняя гостю. – Садитесь, курите… Я сам хотел послать за вами… Как вы чувствуете себя в лаборатории вакуумной энергии?
– Тесно.
– Тесно? – немного удивился Николай Николаевич, который или справлялся понемногу с собой, или почувствовал действие капель.
– Простор сейчас нужен, – заявил Овесян, пряча нераскуренную трубку обратно в карман. – Сейчас необходим настоящий опыт. В грандиозных масштабах, Николай Николаевич.
– Хотите выпустить джинна из бутылки? – улыбнулся одними губами Волков.
– Именно из бутылки. Очень правильно. Покорный джинн из бутылки воды. Пора приказывать ему, Николай Николаевич.
– Вот об этом мне и хотелось поговорить с вами, Амас Иосифович. В свое время вы писали нам об использовании вакуумной энергии при оттаивании слоя вечной мерзлоты.
– Да, на Дальнем Востоке, на Колыме… где-нибудь у черта в турках. Только, пожалуйста, подальше.
– Я думаю, что первую такую установку мы вам разрешим соорудить… – задумчиво сказал Волков, вставая и подходя к карте. – Но только не на Дальнем Востоке, а в проливах, в полярном море. И на более значительную мощность, чем вы намечали в своей докладной записке.
– В тундре? Хотите растопить слой вечной мерзлоты на всем полярном побережье?
– Хотя бы в районе одного моря.
– Готов! Но выгодно ли начинать с таких северных районов? Все же лето там слишком коротко для сельского хозяйства.
– На Камчатке, на горячей земле в районе вулканов, как вы знаете, снег и зимой не держится, зеленая травка растет.
– Понимаю. Не только растопить слой вечной мерзлоты, но и подогревать землю?
– Это будет грандиозный опыт, – сказал Николай Николаевич и, подойдя к двери, плотно запер ее.
…Когда Виктор, встретившись с Овесяном, вышел в приемную, он удивился, что в ней так людно. На диване с чертежами в руках сидели Алексей, Ходов и отец Виктора, академик Омулев. Виктор с ужасом заметил, что Алексей поднимается, чтобы подойти к нему, и, съежившись, трусливо прошмыгнул мимо удивленного Алексея в коридор.
Прием у Николая Николаевича Волкова затягивался. Этим особенно был недоволен лысый, худой и согбенный старик с отвисшей нижней губой. Он что-то жестко выговаривал секретарю, указывая на часы, а тот инстинктивно отодвигался от старика, который, видимо, брызгал слюной.
Наконец из кабинета Волкова стремительно вышел академик Овесян. Он не прошел, а пролетел через приемную, никого не видя.
Перед остановившимся в дверях Николаем Николаевичем появилась скрюченная фигура лысого профессора.
– Профессор Сметанкин, – шепнул Ходову академик Омулев. – Перманентный оппонент.
Ходов озабоченно покачал головой.
– Осмелюсь напомнить о назначенном мне времени приема, – произнес старик.
Волков провел его к себе и, извинившись, справился по телефону, вылетели ли на поиски самолеты.
Профессор Сметанкин не обратил на тревожный вопрос Волкова никакого внимания. Совиными выцветшими глазами он оглядывал кабинет, в котором ему все не нравилось: и тяжелый длинный стол для заседаний, и старомодные, отделанные мореным дубом стены, и гигантский книжный шкаф с приоткрытой дверцей, из которого Волков, видимо, только что брал книгу.
– Прошу вас, – обратился к посетителю Волков, пристально глядя на него.
Не заметил Сметанкин и того усилия, с которым произнес Волков эти простые слова. Сметанкин, всегда чувствуя себя скверно, никогда не интересовался чужим состоянием. Он желчно начал:
– Сочту необходимым повторить уже изложенное в моей докладной записке Совету Министров…
– …разосланной в копиях в Академию наук, Институт океанологии, Министерство строительства полярных предприятий, в «Правду».
– Совершенно точно. Всем полезно познакомиться с изложенными в записке мыслями, и я весьма удовлетворен, что мне удалось добиться у вас приема, чтобы лично высказать их.
– Стремлюсь, чтобы приема у меня не приходилось добиваться.
– В таком разе рекомендовал бы сменить всех ваших секретарей. Слишком молодые люди. Я искренне скорблю, что не получил до сих пор ответа на свою докладную записку. Как известно, дело не касается меня лично, и это позволяет мне быть настойчивым. Мне, уважаемый Николай Николаевич, ничего уже не надо, ровным счетом ничего… У меня в жизни осталась одна только наука, и да простится мне, если я взял на себя непосильное бремя хранить ее как священное сокровище.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
