умчался вихрем в облаке пыли и песка.
Башмачник Клобек, почтенный хозяин мастерской, взглянул с удивлением на рукоятку ножа, торчавшую из его груди, попытался вырвать камаргский клинок и умер.
СПРАВЕДЛИВЫЕ
Их было девять, все горожане Алеса, все «давние католики». Их привели к Мари Долговязой.{71} Братья, схватившие этих людей на той дороге, что ведет в Кови, ждут, держа ружье под мышкой, смотрят на Мари Долговязую, дочь Матье, того, что разводит в Люссане шелковичных червей. Девять горожан весело возвращались из Межана со свадьбы, их схватили, и вот они ждут, ждут уже давно и могли на досуге понаблюдать, как распростились с жизнью рекрут, кум башмачник, мессир де Виллабер и другие пленные.
Мари Долговязая велела им стать на колени и сказала:
— Мы люди справедливые. С нами бог. Мы вершим суд именем его, мы — его святой народ. Господь ведет нас, и мы идем по господней земле и под господним небом. У нас пег ни тюрем, ни каторги, ибо мы обитаем в Пустыне. Перед тем как двинуться в дальнейший путь, мы убиваем пленных или раненых врагов — и солдат и офицеров, но у тех католиков, кои не обратили оружия против нас и ничего не делали во вред нам, мы не отнимаем и не будем отнимать жизнь, лишь придется им почтительно присутствовать на наших богослужениях, ведь мы-то вынуждены были преклонять колена в их церквах под страхом денежных пеней, тюрьмы или ссылки. Только гонители наши не могут надеяться на милость и пощаду с нашей стороны.
РОЖДЕСТВО
Мне никогда не забыть рождественскую ночь под третий год нового века. Внизу под сенью собора и крепости город рокотал, — казалось, он бормочет во сне, испугавшись страшных видений. Вдалеке по берегу нашего Иордана двигались огоньки свечей в сторону нашей земли обетованной. Мы с Финеттой были совсем одни, и как глубоко мы это чувствовали!
Стали зажигаться звезды. Первой показалась самая отважная, та, что раньше всех сестер появляется на холодном небе. — Пастушья звезда, словно душа солнца, отошедшего ко сну. Мы шли, и слева путь нам указывала эта звездочка, а справа — Колесница душ, когда она заблистала в ночной тьме. Мы шли вдвоем, совсем одни, возвращаясь в наши горы.
Финетта спросила, куда идут наши братья, и я ответил, что они хотят отслужить рождественскую заутреню на лугах Везенобра, а затем двинутся дальше, согласно велениям духа святого.
Мы шли все прямо, прямо, поднимаясь вверх по течению реки, а они следовали вниз по течению. Мы шли в стороне от деревень, но иногда собаки поднимали лай, учуяв нас. И тогда мы слышали не долгую суматоху в домах. Слева путь нам указывала Пастушья звезда, а справа — журчанье реки, бежавшей где-то внизу в темноте.
Финетта остановилась. Мы, должно быть, находились между Брану и Бланавом. Она сказала:
— А тебе не приходит в голову, будто ничего того и не было, что произошло. Прислушайся…
Я напряг слух и тогда понял свою любимую: совы и филины перекликались на вершинах холмов, а порой слышался крик ночной водяной птицы. Шумели старые каштаны: го вдруг хрустнут и затрещат отчего-то сучья, то падают ветки.
Мы спустились в долину ниже Бланава, решив перейти реку вброд там, где всегда ее переходили. Финетта оступилась, упала в воду. Я ее вытащил, схватив за косы, и хотел зашагать побыстрее, чтобы она хоть немного согрелась, но она совсем не могла больше идти. На полпути к перевалу Бегюд она забилась в глубокую впадину скалы. Я слышал в темноте, как она стучит от холода зубами. Я тоже продрог.
А тут еще загремел гром, и со всех четырех сторон налетели ветры, так и воют, лютуют, сражаются друг с другом.
Финетта окликнула меня, позвала в пещеру.
Клянусь, оба мы совсем закоченели, и все кругом было холодное, ледяное — и дождь, и ветер, и небо. Так откуда же возник огонь, согревший нас, если не по особой благодати господней?
Молнии следовали одна за другой так быстро, что все небо переливалось голубоватым светом. Ветер усилился, потом вдруг хлынул дождь такой частый, и капли были такие крупные, как будто посыпалось зерно из лопнувшего мешка пшеницы. Забравшись в самую глубь нашей норы, я распахнул свой кафтан из козьих шкур, и моя любимая, вся мокрая, дрожащая, скользнула под него, словно форель под камень в быстрой реке.
Только от стариков слыхали мы о таких грозах, только в наших горах случаются такие бури, да и то, говорят, бывают они раз на памяти одного поколения: такие грозы не признают времен года и, если им вздумается, бушуют и зимой, а не только в марте или в августе. Мы слышали, как с гулким стоном раскалывались вековые каштаны, и при свете молний видели, как в воздухе, словно ласточки, пролетали огромные толстые ветки.
Укрывшись под козьей шкурой, Финетта что-то делала вслепую короткими быстрыми движениями. А когда она рас-< стегнула мне рубашку, я понял, что она сбросила с себя мокрую свою одежду. Я вдруг задрожал, но она сказала мне;
— Пастухи так делают, Самуил.
Она прижалась ко мне, и я почувствовал, что ее маленькие груди, два нежных шара, проникли мне в сердце ив мысли мои. Никогда я раньше не думал, что и у Финетты женская грудь. И вдруг, словно молнии, сверкавшие в небе, возникли во мне странные чувства: я ощущал, какая нежная; у моей любимой кожа; я осязал все изгибы ее тела, я слышал какой-то острый аромат, от которого у меня кружилась голова; я тихонько поглаживал ее, как гладит пастух ягнёнка, спасенного от мороза. Странные, удивительные чувства все возрастали, ширились во мне, стали важнее всего, и я позабыл о грозе, о мраке ночи, о войне, а два теплых живых яблочка были для меня двумя солнечными вселенными.
А затем свершилось нечто еще более необычное: губы мои коснулись губ Финетты, потянувшихся к ним, и уста наши прильнули друг к другу с такой силой, что приоткрылись наши души, познали друг друга до самой глубины, и в те мгновения долгого лобзания мы не задохнулись лишь потому, что некто дышал за нас.
Сраженная этим поцелуем, Финетта уронила голову на плечо мне, как роняет смоковница свой плод, напоенный сладким соком. Затем
