она заговорила. Под козьей шкурой нам было жарче, чем у самой решетки пылающего очага, где ставят скамейку для стариков. Финетта заговорила, но голос ее изменился, стал томным и певучим; я затрепетал, услышав его, и речи ее были необычны и чужды прежней Финетте. Она говорила:
— Как хорошо от тебя пахнет, мой милый! От поцелуя уст твоих у меня вырастают крылья! Никогда мы не были так близко, и мне еще лучше, чем в мечтах! Любовь! Вот она какая, Самуил. Возблагодарим создателя, ниспославшего нам ее, вознесем хвалы господу, даровавшему нам это алканье и пищу, утоляющую его. Самуил, я жажду, жажду любви твоей. Ах, как мне хорошо! Обними меня крепко-крепко!..
Я сжимал ее в объятьях. По склонам стремглав летели каменные глыбы. Гора вздрагивала и стонала под бичом грозы, но вспышки молнии не проникали сквозь козью шкуру, и под ее покровом ослепляла нас сверканьем своим только любовь.
Финетта говорила, вернее, странные ее слова сами собой текли из ее уст, ласкали, обволакивали меня пегой. Я замирал от этих слов.
— Возлюбленный, как мне сладко с тобой! Как ты мне мил! Ты мне ближе, чем родная мать, и почти также знаком мне, как я сама. Твои руки обнимают меня, но ведь мы с тобой едины, наконец-то мы обрели друг друга. Дух божий проникает в меня и говорит мне: «Дитя мое, говорю тебе: будьте вы, как воды горных потоков, что, сливаясь вместе, образуют реку, животворящую плодовые сады в долине. Знай, дитя мое, поцелуй ваш господь принял как молитву…» И еще дух божий говорит мне, Самуил: «Дитя мое, запомни: только что были одиночество, холод, мрак и усталость, а вот теперь у вас солнце и зной, и в сердце вашем — грядущее! И если не увидите вы в этих внезапных переменах руки всевышнего, значит, нет в вас истинной веры…»
Я отвечал ей поцелуями, нежно ласкал ее, как пастух ласкает ожившего ягненка, а она говорила все тише, тише, все медленнее, пока наконец сон не сморил нас.
Когда мы проснулись, было уже совсем светло. Исхлестанные дождем и ветром горы, свежие раны на каштановых деревьях блестели под лучами ясного, отдохнувшего солнца.
Я позвал Финетту, чтобы возблагодарить бога за чудо, совершившееся в рождественскую ночь. Прежде чем двинуться в дальнейший путь, мы опустились на колени друг против друга у вновь возникшего потока, склонили головы и вознесли благодарение тому, к го может обратить смертоносный холод в живительное тепло.
Я поднялся к той вершине, где Пужуле ждет в одиночестве под беспредельным небом, ждет смерти, черной смерти, той, что приближается медленно, неотвратимо и, постепенно пожирая его тело, распространяет вокруг тяжелые облака смрада.
Я ему рассказал о перестрелке в Сен-Жермен-де-Кальберте, в Сент-Этьен-Вале-Франсезе, об истреблении в огне пожаров церквей и домов священников в Сен-Морис-де-Ванталоне, в Виала, в Кастаньоле, в Конкуле, в Сент-Андре-де-Кап-Сезе, о поджоге казарм в Пон-де-Монвере — словом, о военных действиях отряда Кастане, выступившего в поход. Бедняга Пужуле еще в полном сознании, он спрашивал меня, какие вести о моем брате.
— Теодор по-прежнему в Эгуальском отряде и по-прежнему неразговорчив…
Смрад был так ужасен, что я не мог выдержать и все поворачивался, стараясь держаться под ветром, налетавшим порывами. Пужуле сам пожелал, чтоб его отнесли сюда, на Орлиную скалу, и положили на плоский камень, — он, говорит, что ветер будет обдувать его и успокаивать боль, но многие из нас думают иначе: бедняге неловко было, что от пего исходит такое зловоние.
У него теперь нет никакой охоты к еде, нравится ему только одно — рассказы о наших походах, о том, например, как мы в Сент-Андре отслужили свое гугенотское молебствие на глазах у гарнизона, который заперся в замке.{72} Пужуле засыпал меня вопросами:
— Так вы, значит, завтра опять нападете на Женолак? Говорят, там теперь сильный гарнизон. Мне Бельтреск рассказывал: больше шестидесяти фузилеров из полка де Марсильи под командой отступника и предателя капитана де ля Перьера…
Вначале у Пужуле был небольшой порез у лодыжки, рана почти и не кровоточила, а теперь вот нога гниет до самого бедра, и ветер разносит запах тления, — вчера мулы, учуяв его, сорвались с привязи. Иные полагают, что Пужуле бог наказывает за какой-нибудь грех. Гюк долго выспрашивал несчастного, все хотел допытаться, за что его постигла такая кара. Пьеро ответил:
— Не знаю, за что. Верно, очень уж большой грех. Хоть бы простил меня господь поскорее.
По ночам слышно, как он воет там, вверху, на Орлиной скале; когда ветер дует в нашу сторону, мы просыпаемся, по не от воплей умирающего.
Маргелан, который приходится Пужуле только дальней родней через жену свою, но полюбил его как сына, прошлую ночь взялся было за пистолет, но Гюк встал на тропинке и преградил ему дорогу к скале:
— Не встревай, Дариус! Не мешай господу!
Ночью вопли оборвались, но Орлиная скала как будто сама кричит нечеловеческим голосом: «Господи, ты испытал меня и знаешь меня…»
Гюк сказал нам:
— Теперь уж недолго… Черная смерть к животу подобралась…
Но он убрал от нас все оружие, так как ветер опять дул с той стороны.
Первого феврали 1703 года в Пустыне.
Меж нашими братьями начался спор, в коем одни стояли за Жуани, а другие за Гюка; надо о споре этом написать, ибо уж очень удивительна его причина.
Только что мы возвратились в горы из второго похода на Женолак, еще и отдышаться не успели, еще в городе догорают три дома, два хутора в окрестностях и монастырь доминиканцев, а вот Жуани уже замышляет третье нападение на Женолак.
Вчера (ведь только вчера это было!) Жуани, гончар из Пло, потребовал, чтобы гарнизон сдал ему оружие, а мессир де ля Перьер отверг столь оскорбительное требование. Выхватив шпагу, сей капитан повел солдат в контратаку, но сын Дельмаса, меткий стрелок, прицелился и первой же пулей уложил его на месте.
Гарнизон тогда забаррикадировался в казарме и, видно, неплохо, потому что Жуани тщетно вертелся вокруг нее, а теперь вот здесь кружит, не терпится ему вновь ударить на Женолак и заставить сдаться растерявшихся трусов.
Но со вчерашнего дня Женолак оправился от страха, получил вместо убитого нового командира гарнизона — капитана де Монлибера, гарнизон укрепился в казармах и ждет там некоего генерал-майора Юлиана Отступника,{73}— нам сообщили из Порта, что оп спешно выступил из
