— Попросту говоря, богачи. Хозяева. Владельцы рудников, заводов и фабрик, торговых центров, универмагов, крупные чиновники, помещики, шейхи, директора учреждений. Все они и есть буржуазия. А те, у кого нет собственного капитала, — рабочие, крестьяне, ремесленники, мелкие чиновники — все это класс трудящихся.
Дед горестно вздохнул:
— Да, я трудящий человек. Всю свою жизнь, слава богу, кормился своими трудами, не чужими. Пока что ни единый съеденный кусок не достался мне задарма. Все сполна отработал. Аллах свидетель, я правду говорю.
Потом дедушка поинтересовался, знакомы ли промеж себя наши соседи.
— Нет, — ответил тот, что постарше. — Я знаю о нем только, что он учится на факультете общественных наук. После окончания станет каймакамом. Он, видите, совсем еще не оперившийся птенец. Все, что говорит, в общем правильно, однако многого недопонимает. По правде сказать, все мы не без изъяна, многому нам еще предстоит научиться. И притом учиться не только по книгам, но и на практике, занимаясь живым делом. Только так можно обрести опыт. Хоть бы и набивая себе шишки да ссадины…
— Скажи-ка, сынок, тут сильно бьют?
— Тут не очень. Вот в центральной — там действительно бьют. Я уже второй раз попадаюсь им в лапы. У них там специальные камеры для пыток. А в обычных полицейских участках только слегка поколачивают.
— Здесь так много полицейских. Откуда только деньги находятся, чтоб им платить?
— Буржуазия боится за себя. Чтоб уберечься, богачи никаких денег не пожалеют. Однако не думай, что они из собственного кармана расплачиваются. Все эти деньги у нас же и берут — налоги всякие, доход от наземных и подземных богатств.
— Неужели всему этому учат в институтах, прокурор-бей?
— Не называй меня прокурором. Вот кончу учиться, может, и стану. Ах, дедушка, если б таким вещам в институтах обучали, Турция давно освободилась бы. Есть книги, которых нам в университете и не показывают. Вот по ним-то и учатся настоящие патриоты. А на занятиях нам преподают римское право, законодательство Швейцарии, уголовное право Италии. Нас учат древней истории чужих государств, а нужные знания скрывают.
— Откуда ж ты родом?
— Родился в Стамбуле, а прописан в Бурсе, учусь в Анкаре. Отец мой — чиновник.
— За что тебя посадили?
— За пропаганду. Мы ради революции стараемся. Но есть среди нас продажные шкуры, стукачи. Они продают нас.
— Кто такие — стукачи?
— Людишки такие. Приходят куда следует и доносят обо всем, о чем мы промеж себя говорим.
— А этот, второй, тоже из-за стукачей сюда угодил?
— Он листовки расклеивал, кричал на улице: «Свободу Турции!» А может, распространял прокламации на Кызылае. Точно не знаю. Мы тут познакомились. Если это можно назвать знакомством…
— А нас с внуком за что взяли?
— Кто знает? Есть, наверно, причина.
— Полицейский говорил, будто на нас донес какой-то торговец Нежат-бей, приятель Халдуна-бея. Кто такой — не знаю.
Будущий прокурор удивленно глянул на деда.
— Неужто сам Нежат Сойтырак?
— Не знаю. Одно только могу сказать: этот самый торговец Нежат проживает на втором этаже в доме по улице Йешильсеки. Он увидел нас из окна и позвонил Халдуну-бею.
— Самому Халдуну-бею?! Эге, старик, не так-то просто будет вам выбраться отсюда. Придется вам позабыть родную деревню.
— Мы уж и так позабыли…
— Тот, кто велел арестовать вас, — большой человек. Влиятельного врага вы себе нажили. Тут не до шуток.
— Наш наипервейший враг — американский охотник Харпыр.
И не припомню в который раз начал дед рассказывать нашу историю. Как всегда, повел рассказ издалека, с того самого дня, как я принес в дом птенца куропатки. Слушая его, будущий прокурор не переставал смеяться. Он так хохотал, что разбудил задремавшего было будущего каймакама. Тот оторопело смотрел на нас, а будущий прокурор, подтолкнув его в бок, насилу выдавил сквозь смех:
— Вставай, вставай! Ты только послушай этого человека! Оказывается, он тоже угодил сюда из-за американского империализма!
— Э-э-э! — махнул рукой будущий каймакам. — Куда ни сунься, всюду эта Америка. Ты сам не из-за нее ли здесь оказался? Кому служат стукачи? Кто засылает в любую деревню своих агентов? Кто обирает нашу страну, скупая за бесценок подземные и наземные богатства? Кто лапу наложил на наши ископаемые, на нашу нефть? Кто, я тебя спрашиваю?!
Снова промеж них разгорелся спор. Они никак не унимались. Дедушка, притомившись, уснул сидя и проспал часа два. А мне никак не удавалось уснуть; трудное это дело — спать, привалясь спиной к холодной стене. Среди ночи будущий каймакам подошел к двери и начал изо всех сил тарабанить по ней. Послышался недовольный голос полицейского:
— Чего расшумелся, придурок?
— Это я-то придурок?! — вспылил студент, однако сдержался и скандалить не стал. — Господин охранник, будьте любезны, откройте дверь, мне в туалет надо.
— Не имею права открывать. Разве не знаешь, что это запрещено?
— Очень уж хочется по маленькому, господин охранник. Откройте, пожалуйста.
— По маленькому! — передразнил его полицейский. — Какие мы нежные, прямо целомудренная девица! Других слов не знаешь, что ли?
— Ну будьте добры, откройте дверь. Сил нет больше терпеть.
Было слышно, как охранник вставил ключ в замочную скважину, повернул, и дверь распахнулась. Молодой человек вышел, и дверь снова захлопнулась. Вскоре он вернулся.
— Может, еще кому надо? — спросил полицейский.
— Мне тоже, — отозвался будущий прокурор.
Вскоре и он вернулся.
— А вам не надо? — спросил полицейский деда.
— Хочешь? — повернулся ко мне дед.
— Нет, — замотал я головой.
— Нам не надо. Утром отольем, как привыкли, — ответил дед.
— Ну и грязища там, — обронил один из студентов.
— Бог даст, вскоре вернетесь к занятиям, — сказал дед, когда охранник ушел.
— Конечно, вернемся, — отозвался будущий прокурор. — Нас тут продержат не дольше чем до завтрашнего полудня. Потом переведут в центральную. Там дней пять или шесть бить и пытать будут. Только после этого устроят суд. А ведь по закону они не имеют права держать нас больше двадцати четырех часов. Однако им плевать на закон. Я ведь уже второй раз попадаюсь, так что все доподлинно знаю. Конечно, если ты из влиятельного семейства, если тебе найдут известного адвоката, если поднимется шумиха в газетах, тогда, конечно, через двадцать четыре часа предстанешь перед судом. А в прошлый раз меня мурыжили семь суток. Суд признал невиновным, и освободили.
— Слава Аллаху! Выходит, есть все-таки великодушные судейские.
— Судейские есть, а вот законов нет! На чьей стороне наши законы, ну-ка, скажи!
Дедушка хитро глянул на студента.
— Откуда мне знать? В школах-университетах я не обученный.
— На стороне сильных!
— То есть на стороне буржуазии, — уточнил будущий каймакам.
Мы спали, притулившись друг к другу. Что за бесконечная ночь!
Ноги у меня онемели, под утро я сильно озяб.
23. Званый обед
Рассказывает Нежат Сойтырак.
Я, конечно, человек коммерческий, однако только по бумагам. Я никогда этого не скрывал и сейчас скрывать не собираюсь. Занимаюсь я котировкой. Что это такое? Извольте, объясню. Мои бывшие однокашники в большие люди выбились. Среди них и министры имеются, и ответственные чиновники. Они-то меня и приохотили к нынешнему делу. При случае я беру выгодные подряды. Самые разные. Но всегда с непременным условием: не один, а на пару с компаньоном. Проходит некоторое время, и между нами наступает разлад. Что в таких случаях делают? Переуступают подряд другому человеку. Не было еще случая, чтоб я потерял на этом деле. М-да, только с опытом приходит умение заранее угадывать, что, где и когда будет в цене, что станет дефицитом. Я, можно сказать, торгую своим опытом. Заодно промышляю и разными ценными сведениями, которые мне поставляют бывшие соученики, друзья-приятели, что засели там, наверху, у самых истоков власти. Сам я член торговой палаты. У меня теперь две конторы — в Стамбуле и в Анкаре. Может, вам доводилось видеть в газетах — в «Тиджарет газетеси» или в «Хюррийет» — рекламу моей фирмы или поздравления с праздником от лица моей фирмы? Тем не менее вся моя коммерция — только на бумаге.
Один из моих близких приятелей — Халдун-бей. Мы с ним еще в лицее учились. Знаком я и с Сулейманом-беем. Немалые суммы перевел я на счет его партии. На ежегодных приемах, которые устраиваются в дорогих отелях, мне отводится почетное место. Отношение ко мне благосклонное. Что ж, ты мне — доброе дело, я тебе — два. Мы поддерживаем партию, она — нас.
Личная жизнь у меня тоже интересная. Я живу на улице Йешильсеки. Женат. Кроме того, у меня на содержании обычно две-три женщины. Я этого никогда не скрывал и скрывать не собираюсь. Без этого не обойтись коммерческому человеку. Связи с женщинами нужны, чтобы ум не застаивался. К тому же способствуют повышению тонуса. У меня так заведено: одна женщина — в Стамбуле, одна — в Анкаре, и одна — в Измире. С женой Незахат я чрезвычайно редко бываю близок. Однако на люди выхожу только с ней. Она в курсе всех моих дел, и тайных и явных. И у нее нет от меня секретов. Моя жена прекрасно понимает, что пора ее цветения миновала. Я догадываюсь, что у нее сейчас романчик с одним из студентов, что живут в нашем же доме, над нами. Ну и пусть. Я в высшей степени терпим к тому, что она нашла путь, как удовлетворить себя, и в то же время помогает обрести определенный опыт молодым людям. Я не из тех, чьи мозги с годами покрываются плесенью, да и времена сейчас совсем другие. Главное, чтоб дело процветало и чтоб рос мой авторитет как коммерсанта. Все, что не мешает этому, вполне приемлемо для меня.
