Сегодня – идеально. Все шло чертовски хорошо. До сих пор. Посмотри, сколько времени мы потеряли! Как ты мог бросить меня? Тем утром, когда я проснулась, а тебя… тебя не было рядом. Мне пришлось заново учиться жить без тебя. Ты это понимаешь?
Задыхаясь, Ева сделала паузу, чтобы перевести дух.
– Ты умолял меня остаться, обещал, что никогда не уйдешь. Но ты меня обманул. Ты даже не пытался связаться со мной. Даже чтобы узнать, выбралась ли я оттуда живой! Тебе доставляет удовольствие разрушать жизни и уходить невредимым? Ты больной или просто лжец? Я продолжила жить ради тебя. Но ты все равно меня убил.
– Ева…
– Я сказала себе, что мне все равно. – Она уже не скрывала слез. – Но мне не все равно. Ты нарушил свое обещание. Куда ты ушел?
Именно об этом Шейн хотел рассказать ей при встрече. Но все изменилось. Особенно после того, как он увидел портрет Лизетт, написанный Одри, и узнал, как Ева переписала историю своей матери.
«Я знаю, как было и есть на самом деле, но в глубине души не могу не восхищаться мамой».
Шейн не хотел становиться причиной разрыва Евы с матерью. Но он должен был все объяснить, и этот разговор он действительно планировал.
– Я тебя не бросал, – сказал он наконец.
– Что?
– Твоя мама ничего тебе не говорила?
– Нет, – сказала она, ее голос был надтреснутым, умоляющим. – Что случилось?
– Я не оставлял тебя.
Она в смятении молча смотрела на него.
– Я бы никогда не оставил тебя. Это была… твоя мама.
– Ты винишь в этом ее?
Ева дрожала от ярости, слепо сжимая кулаки.
– Очнувшись, я звала тебя. Она даже не знала, кто ты, Шейн.
– Как, по-твоему, она туда попала? – В дрожащем голосе Шейна смешались сожаление и боль. – Я нашел ее номер в твоем телефоне и позвонил. Когда она приехала, то вызвала скорую. И полицию. И отправила меня в тюрьму.
Кровь отхлынула от лица Евы.
– Нет.
– Спроси у нее сама, – мягко посоветовал он. – Спроси.
Пятница
Глава 20. Это был тот мальчик
Галвестон, штат Техас, пылал. Так было всегда, но конец июня был просто адским. Особенно в чердачной репетиционной студии Лизетт Мерсье. Кондиционер в ее шатком арендованном доме отказывался работать, включаясь (иногда) по воскресеньям, понедельникам и средам.
Для борьбы с изнуряющей жарой Лизетт расставила по периметру чердака, выкрашенного в розовый цвет, вентиляторы из Home Depot, отчего бумаги, боа, платья, халаты и прочая блестящая мелочь разлетались, словно подхваченные ураганом. Лизетт наслаждалась этим зрелищем. Иногда она даже бросала конфетти прямо в лопасти вентилятора, просто чтобы приучить девочек к помехам во время выступления. На сцене тебя всегда что-то отвлекает. Яркий свет, взгляд партнера, пристальный взгляд судей. Соперницы были готовы на что угодно, лишь бы испортить выступление, например, Эммалина Харгроув показала ей из-за кулис волосатую обнаженную фигуру Бёрта Рейнольдса[112] из старого Cosmo 70-х годов.
Когда это было, в 1983 году? Нет, в 84-м. Конкурс «Мисс Южная Луизиана Марди Гра». Эммалина Харгроув была мерзавкой. Но Лизетт отомстила. Сначала она выиграла шоу талантов (исполнила Brick House[113] на кларнете), а потом приперла к стенке отца Эммалины (судью Питера Харгроува). В том году Лизетт выиграла конкурс «Мисс Конгениальность». Это был не самый большой приз, но тем не менее она была довольна.
«Иногда маленькие победы важнее, – подумала она. – Очень удачная фраза. Надо будет напечатать ее на плакате, для девочек».
Все равно пора было заменить плакат, который висел у нее на задней стене: «Будь верен себе». После победы на конкурсе «Юная мисс лангусты»[114] одна из девочек Лизетт сделала для нее эту блестящую надпись. Это было десять лет назад, и блестки отвалились от буквы «е» в слове «себе».
Лизетт не была сентиментальной, но она любила принимать подарки от учеников – сладости, мягкие игрушки, букеты. Больше всего она любила благодарственные письма. Она была самым успешным тренером конкурсов в районе Галвестон-Бич. Это был подвиг, учитывая, что клиенты передавали информацию о ней буквально «из уст в уста». Никакого маркетинга. И уж точно никаких социальных сетей. Она ненавидела Instagram, а Facebook считала воплощением выпускного альбома из «Сумеречной зоны»[115]. Для Лизетт все эти удобства, которые должны были облегчить жизнь, на самом деле были просто техническим эквивалентом комаров, жужжащих в ушах. Она ненавидела комаров. И она ненавидела, когда ее беспокоили.
Кроме того, Лизетт не хотела, чтобы ее нашли. В Интернете не было места для людей с секретами.
Ее первой клиенткой стала дочь соседки, которую она увидела во дворе их общего двора, когда та репетировала для «Маленькой мисс Вечная красавица». Бодрая пятиклассница отрабатывала номер мажореток, но постоянно роняла палочку.
– Тебе нужна длинная палочка, дорогая, – крикнула она через облупившиеся железные ворота, разделявшие их лужайки. – Такая, под размах твоих крыльев!
Лизетт продолжала давать непрошеные советы по выступлениям – и когда Кайли завоевала на конкурсе все титулы, то поняла, что ее советы чего-то да стоят.
Сейчас она работала с Маккензи Фостер, танцующей чечетку, смертельно опасной демоницей. Лизетт подалась вперед в своем режиссерском кресле, вглядываясь в движения маленькой девочки. Лизетт по-настоящему училась танцам, она понимала, как важно «приковать взгляды публики». Когда она работала официанткой, один лишь ритм ее походки вносил хаос. Или, по крайней мере, вдохновлял пьяных, краснолицых белых мужчин кричать ей: «Холли Берри![116]» Лизетт совсем не была похожа на Холли. Белые люди просто видят красивое темнокожее лицо и заявляют, что оно похоже на первое красивое темнокожее лицо, которое приходит им на ум. Ее сравнивали с Тельмой из «Хороших времен»[117], Жасмин Гай из «Другого мира»[118] и черной девушкой из «Спасенных звонком»[119], которая сошла с ума. Ни на кого из них она не была похожа даже отдаленно.
«Еще один способ заставить чувствовать себя невидимкой», – подумала она. Лизетт знала, что единственный человек, на которого она похожа, – это она сама. И Кло Мерсье.
В целом прошлое ее не беспокоило. Ее вообще ничто не беспокоило. Она жила на облаке, одурманенная действием ксанакса, упрямо не поддаваясь тягостным эмоциям и мрачным дням. Когда появлялась депрессивная мысль, она от нее отмахивалась.
– Еще разок, милая моя Маккензи, – промурлыкала она, поправляя кимоно, чтобы оно красиво драпировалось вокруг ног. В свои пятьдесят пять лет, с глазами нежной лани и растрепанными волосами, спадающими до плеч, она выглядела так, словно управляла высококлассным борделем 1940-х годов, а не консультировала участниц детских конкурсов.
Когда Лизетт впервые услышала звонок своего Samsung Galaxy, то не обратила на него внимания. Телефон лежал на режиссерском стуле рядом с ее креслом, которое она подготовила для мамочек, помешанных на опеке детей и желающих наблюдать за репетициями. После того
