говорить правду.
– Моя работа как творца и матери-одиночки заключается в том, чтобы зарабатывать деньги, – отметила она. – Это я знаю.
– Хм, – не слишком уверенно пробормотал Шейн. – Такое ощущение, будто ты пытаешься уговорить себя обелить персонажей. На самом деле ты не можешь этого хотеть. «Проклятые» – это ты, твоя сущность.
– Это просто история, – со спокойной решимостью сказала она.
Шейн прислонился к воротам рядом с ней и взял ее за руку.
– Могу я спросить тебя кое о чем? Ты действительно ездила с матерью в Париж? И в Санта-Фе?
– Отчасти это правда, – сказала она, радуясь теплу его кожи. – Моя мама однажды встречалась с торговцем картинами. В те времена, когда у нее были модные бойфренды. Он возил ее на аукционы. Они ходили по музеям. Только без меня.
Некоторое время они стояли молча. Держась за руки. Глубоко задумавшись, они гладили ладони друг друга. Их пальцы переплелись – это вышло совершенно естественно. Потом Шейн вытянул руку, так что его G и ее S оказались на одной линии.
– Как, – начала она, – ты объясняешь это людям?
– Я не объясняю.
– Так просто, да? – Ева была потрясена.
– Это наше, – сказал он. – Сокровенное.
– Хотела бы я, чтобы у меня все было так просто, – сказала она. – Мне пришлось придумать целую историю, чтобы объяснить это. Если бы S была буквой имени вымышленного персонажа, я бы смогла с этим жить.
Шейн кивнул.
– Это похоже на то, что ты сделала со своей мамой? Переписала ее историю ради Одри?
Ева крепко сжала его руку и вдруг отпустила.
– Есть нечто большее, чем то, что ты увидел, – мягко сказала она. – Между мной и Одри. Мы прошли через многое.
– Расскажешь мне об этом?
Она отступила от него, ее плечи поникли.
– Когда идет дождь, голова у меня болит гораздо сильнее. Из-за сильного ливня я могу попасть в больницу на неделю. Когда Одри была маленькой, эти приступы ее очень тревожили, и в конце концов у нее развилась фобия дождя. Одна капля с неба, и она теряла сознание. Во время урагана «Сэнди» она кричала так, что у нее полопались все капилляры на лице. Она боялась выходить из дома. Мне пришлось на некоторое время забрать ее из детского сада.
«Невозможно объяснить это чувство вины, – думала Ева. – Знать, что твой ребенок мучается и это только твоя вина».
– Я ходила к миллиону врачей. Отчаянно хотела вылечиться, стать нормальной. Ради нее. Какой-то псих даже посадил меня на метадон, который сейчас запрещен. Это опиоид. Я была под кайфом. Сиси практически переехала к нам на целый год.
– Боже, Ева.
– Дело в том, что я во многом воспитываю дочь, не вылезая из кровати. Заказываю ужин, проверяю домашнее задание, заплетаю ей волосы – все это в кровати. Физически я ограничена. Но я могу рассказывать истории. Превращать страшные вещи в волшебство. Мой ребенок боится грозы? Я говорю ей, что она чувствительна к дождю, потому что она фея погоды, как Импундулу в южноафриканской мифологии[111]. Ее бабушка социопат? В нашем доме она становится эксцентричной феминисткой.
Изображая уверенность, которой не чувствовала, Ева повернулась к Шейну. Выражение искренней печали на его лице резануло ее, как бритвой.
– Так что да, я искажаю правду. Но я создаю волшебный мир, чтобы защитить дочь от реального мира. – Она слегка пожала плечами. – Может быть, это нужно не только Одри. Может быть, я подправляю свои воспоминания о Лизетт, чтобы лучше спать по ночам. И ничего не могу с этим поделать. Я знаю, как было и есть на самом деле, но в глубине души не могу не восхищаться мамой.
Шейн притянул Еву в объятия. Она не сопротивлялась, прижавшись к его груди.
– Ты сильнее всех, кого я знаю, – сказал он. – Ты удивительно воспитываешь Одри, учишь ее стойкости, силе, творчеству. Ей очень с тобой повезло. Она прекрасно соображает и чувствует, и это результат твоего воспитания.
Ева стояла не шевелясь. А потом резко отстранилась.
– Хватит, – сказала она. – Прекрати.
Резко развернувшись, она открыла ворота и взлетела по лестнице на крыльцо. Ошеломленный этой внезапной переменой, он последовал за ней, перепрыгнув через две ступеньки.
– Что – хватит?
Ева вытащила ключи из кармана и попыталась вставить нужный в замок, но выронила всю связку. Шейн поднял их, и она с возмущенным выдохом повернулась к нему, протягивая руку.
– Дай мне мои ключи.
Он протянул ей связку.
– Что прекратить, Ева?
– Прекрати заставлять меня снова влюбиться в тебя!
Шейн вздрогнул.
– Как я заставляю тебя? Это происходит с нами обоими.
– Правда? Я не появляюсь в… где бы ты ни жил… и не врываюсь в твою жизнь из ниоткуда. Это ты приехал ко мне. Специально.
– Я не делаю ничего специально, – сказал он, добавив в голос нотки легкой насмешки над собой, пытаясь ее успокоить. – У меня не было никакого плана, никаких скрытых мотивов, кроме как извиниться. Так меня научили в Анонимных алкоголиках. Но я не сожалею, что сделал это.
– Я не могу, – сказала она, сдвигая брови. – Я не могу позволить тебе втянуть меня в эту игру. Ты же видел мою дочь. Я слишком многое теряю.
– Втянуть тебя… – медленно повторил он.
– Да!
– Как легко меня обвинить, верно?
– Что-то не так?
В сумерках глаза Шейна сверкнули огнем.
– Я появился в Бруклине без предупреждения. Да. Но давай обратимся к фактам. Ты пришла на Горацио-стрит. Ты убедила меня пойти в «Дом снов». И ты оставила меня там. Я знаю, что ты искажаешь историю, чтобы облегчить себе жизнь, но я никогда не заставлял тебя ничего делать. Ты когда-нибудь задумывалась о своей роли во всем этом?
– О моей роли? – Голос Евы взлетел на пять децибел. – О, пожалуйста, я для тебя даже не человек из плоти и крови! Просто выдумка, плод воображения.
– Не-а. Ты выдумала то, что выдумала.
Руки Евы зачесались от желания влепить ему пощечину.
– Мило. Иди домой.
– Обязательно. Но сначала вот что. Ты хоть помнишь тот дом? Ты напугала меня до смерти. Я ни разу толком не поспал, потому что боялся, что ты порежешься слишком глубоко. Или примешь слишком много таблеток. Ты поставила на всем клеймо. Ты сделала это. Из нас не кто-то один опасен для жизни. Мы оба. Мы одинаковые.
Слишком разъяренная, чтобы говорить, – зная, что слышит неудобную правду, – Ева повернулась спиной к Шейну и снова занялась замком. Когда она повернулась к нему, дрожа, то выплеснула разом всю ярость, которую хранила в душе долгие годы.
– КУДА ТЫ УШЕЛ?
Он ошеломленно покачал головой.
– Что?
– Куда ты ушел?
Она шагнула к нему, разъяренная, ключи впились ей в ладонь.
– Ладно, мы оба не идеальны. Но исчез тогда ты. Не я.
Она сердито смахнула с глаз слезы. Мимо проходили парочки и семьи, никто не обращал внимания на плачущую женщину и измученного мужчину, стоявших на верхней ступеньке крыльца.
– Вчера все было прекрасно, – продолжала она в ярости. –
