Она и сама не знала, что послужило причиной ее слез, остановить которые была не силах. Кейро плакала с таким же упоением, с каким минуту назад смеялась.
— Проклятие! — выругался Лоутон, дотащив Кейро до фургона, и усадил ее на скамью. — Я и так достаточно промок и не желаю, чтобы ты поливала меня своими слезами. Что, черт возьми, случилось?
Строгий тон Лоутона тоже не возымел никакого действия.
Кейро продолжала рыдать. Смятение, в котором пребывали все ее чувства в течение последних недель, прорвалось наружу, и никакие даже самые страшные угрозы не заставили бы ее перестать плакать.
На обратном пути судорожные рыдания перешли в громкую и совершенно неприличную для леди икоту, прекратить которую Кейро также не удавалось. Судорожно всхлипнув, она громко икнула, шумно втянула носом воздух и икнула снова. Потом крепко обхватила Лоутона — опасаясь, как бы очередной сокрушительный приступ икоты не выбросил ее из фургона, — и положила голову ему на плечо. Длинные пряди светлых волос водопадом хлынули ему на грудь.
Лоутон не мог сдержать улыбку. Даже в таком неприглядном виде Кейро казалась ему крайне соблазнительной. Как только Кейро начинала задремывать, колесо фургона налетало на какой-нибудь корень, и ее голова скатывалась с плеча Лоутона. На мгновение очнувшись, Кейро громко икала, а после засыпала снова.
Поставив фургон возле склада, Лоутон подхватил спящую Кейро на руки и понес в гостиницу. Он уложил ее в постель, стянул с себя промокшую одежду и распорядился принести в номер горячей воды. Через несколько минут в дверь потянулась вереница прислуги, явившейся, чтобы наполнить ванну.
Лоутон, изрядно продрогший после того, как проскакал по всем окрестностям города в мокрой одежде, с наслаждением погрузился в воду. Намылившись, он приступил к бритью, не сводя глаз с возвышавшейся на кровати груды зеленых атласных юбок.
Он был в полном недоумении: за свои тридцать с небольшим лет он не встречал женщины, которая пробудила бы в его душе такое количество разнообразных эмоций. Несколько раз Лоутону казалось, что он вознесся в рай, хотя чаще всего — что он поджаривается в аду. Даже теперь, после того как Ал Фонтейн решительно опознал ее как сестру Гардинеров, Лоутону не удавалось побороть в себе желания близости с ней. Она, как яд, проникла ему в кровь и отравила ее, а он никак не может найти противоядие…
Приглушенный стон сорвался с губ Кейро, и Лоутон очнулся от своих мыслей. Он вышел из ванны и рассеянно вытерся, по-прежнему не спуская глаз с соблазнительной фигурки и миловидного личика, выглядевшего во сне таким умиротворенным. Мерцающий свет ночника бросал на ее безупречные черты золотистые блики, играл на шелковистых прядях волос, струившихся по подушке.
Лоутон прошелся по комнате, поражаясь тому, какие противоречивые чувства испытывает.
— Эта женщина — настоящая загадка, — прошептал он, опускаясь рядом с Кейро, чтобы снять с, нее платье.
Чем больше обнаженного тела представало его глазам, тем больше опьяняло его это зрелище. Кейро не противилась его действиям. Раздевая ее, Лоутону казалось, что он разворачивает бесценный подарок, который получил в безраздельное владение. Кто бы она ни была, она принадлежит ему. Она — его любовь, его мучение, его заклятый враг и смертельная угроза.
Нежные прикосновения заставили Кейро проснуться. Пребывая в полудреме, она будто парила в пространстве, наполненном волнующими образами и ощущениями, и невольно придвигалась ближе к тому, кто дарил ей эти приятные ощущения.
Сердце Лоутона неистово забилось, а руки продолжали ласкать любимую. Он делал это не в первый раз, но сегодня, как никогда прежде, его ласки были особенно нежными.
Лоутон и сам не понимал природы чувств, переполнявших его сердце. Эта удивительная женщина пробудила к жизни то, что он хранил глубоко в душе, и теперь любовь вырвалась наружу, грозя погубить его.
Кейро глубоко вздохнула и обвила руками Лоутона. Ее легкое дыхание касалось его щеки, а затвердевшие соски прижимались к его груди. Лоутона захлестнула новая волна желания. Когда же Кейро прижалась еще теснее, а ее шелковистая нога скользнула между его коленей, он окончательно потерял голову и хрипло прошептал:
— Боже, неужели я никогда не избавлюсь от этого неутолимого желания?
Действуя вопреки голосу разума, Лоутон придвинулся к Кейро еще поближе. Она инстинктивно отвечала на прикосновения его губ и рук.
Словно в тумане Кейро различила серебристый блеск глаз и сладострастную улыбку и ощутила знакомое прикосновение его рук, ласкавших ее податливое тело, и выдохнула имя Лоутона. Он застонал от сладостной муки, охватывавшей его всякий раз, когда он прикасался к ее телу. Желание разгорелось с такой силой, что все остальное для Лоутона перестало существовать.
Как легко он покидал всех женщин, с которыми случайно сводила его жизнь. Но теперь ему казалось невозможным просто повернуться спиной и уйти от этой колдуньи, которая была одновременно и причиной его невыносимых мучений, и спасением от них.
Глубоко вздохнув, Лоутон отказался от сопротивления и осыпал поцелуями гладкую кожу, стремясь разжечь в душе Кейро ответное, такое же неистовое пламя. Охваченный желанием владеть ею безраздельно, он ласкал ее восхитительное тело, добиваясь ответных ласк, доказывавших, что она принадлежит ему душой и телом — по крайней мере в эти сладостные мгновения.
До сих пор в такие моменты его не заботило ничего, кроме удовлетворения собственных потребностей, но с Кейро все было по-другому: знать, что его объятия доставляют ей наслаждение, было для него важнее, чем получать его самому. Сознание того, что их наслаждение обоюдно, удваивало восторг от обладания ее красотой, и он терпеливо ждал, когда бутон страсти нальется и его распустившиеся лепестки окутают их обоих.
Возбужденный мыслями о своей задаче, Лоутон приступил к священнодействию и осыпал Кейро благоговейными поцелуями, не пропустив ни одного сантиметра гладкой кожи. Когда же он прижал ее к себе, чтобы окончательно овладеть ее телом, то понял, что и сам не в силах сдержать дрожи возбуждения.
Он погрузился в нее и, повинуясь ритму любви, вечному, как сама любовь, крепко прижал к себе Кейро. Никакая сила в мире не смогла бы заставить его разжать объятия до тех пор, пока ошеломляющее наслаждение не сменится неудержимой дрожью, охватившей его тело, и желание, ставшее под конец непереносимым, не ослабит своей хватки. Лоутону казалось, что все его силы вытекли из него до последней капли, а сам он превратился в опустошенную, трепещущую оболочку, но даже тогда он не выпустил Кейро из своих объятий.
