— А сами вы там были? — поинтересовалась Сэра. — Может, там и лучше, чем в других местах, но он опять окажется под замком.
К счастью, в доме ребенка осталась женщина, ради Вани готовая на все. Вера — та самая сотрудница, что два года назад сопровождала Ваню в психушку, держала связь с Марией, которая объясняла ей, как надо действовать. Вера горела желанием помочь Ване и выполнила все инструкции Марии. Сэра позвонила Вере домой, и та с гордостью сообщила, что министерские чиновницы — те самые женщины, которые так препятствовали усыновлению Вани, — согласились на участие мальчика в патронатной программе. Это было чудо. Еще четыре дня напряженного ожидания — и дом ребенка получил вожделенную путевку.
Рейчел сдержала обещание и постоянно навещала Ваню. Сэра настоятельно советовала ей улыбаться охранникам и не забыть поблагодарить их за преподнесенный ей на прощание подарок — поэтический сборник.
Наконец-то Сэра нашла время пролистать книгу и внимательно изучить посвящение. Это был изрядно зачитанный и явно любимый томик стихов Евтушенко, популярного в 1960-х годах поэта, чьи выступления в свое время собирали целые залы. Подписал его Виталий — старший охранник, который всегда вел себя крайне официально и не разрешал Сэре уводить Ваню за ворота. Оказалось, Виталий мог быть совсем другим человеком. Его послание было исполнено благородства и доброты. Он благодарил Сэру за заботу о российских больных детях “в условиях экономического кризиса в России” и высоко оценивал ее усилия по поиску для Вани семьи и лучшей жизни. Листая на ближневосточном солнце пожелтевшие страницы, Сэра ощутила искреннюю симпатию к охранникам. Инженеры и даже научные сотрудники, в Советской России занимавшие довольно высокое положение, они в одночасье оказались выброшенными на обочину жизни. Водоворот перемен прибил этих людей к крыльцу дома ребенка, а об их новом социальном статусе свидетельствовала выданная им дешевая форма.
Но Рейчел так и не удалось передать дарителю благодарность от Сэры. Когда на следующий день она пришла в дом ребенка, охранник едва поздоровался с ней. Разговаривать он был не в настроении и очень неохотно пропустил ее внутрь.
Рейчел ждала в коридоре. Минут через пятнадцать вышел врач и сказал, что она не вовремя. Еще через несколько минут в коридоре появилась маленькая нескладная фигурка в комбинезончике и красной рубашечке. Мальчик глядел перед собой не по возрасту серьезно.
Присмотревшись к ней получше, он вдруг закричал:
— Рейчел!
— И добавил: — Я не еду в Англию.
Знаю, кивнула Рейчел. В Лондоне она встречалась с Джорджем, и ей сразу бросилось в глаза, как он опечален. Собственно, именно это она и хотела сказать Ване, но не смогла вспомнить, как это будет по-русски. В голове вертелось только одно слово: “мутный”. Но она рассчитывала, что Ваня ее поймет. Он слушал ее очень внимательно. “Ты ведь помнишь, как он это умеет: замирает и весь собирается, как будто предчувствует, что сейчас узнает что-то важное. От него мало что ускользает”, — писала она Сэре.
Ваня интересовался, какая жизнь его ждет, если он попадет в проект Марии — например, будет ли у него брат? Рейчел ответила, что, скорее всего, у него там будет большая семья. Потом они стали играть. Ваня запирал Рейчел в шкафу и отходил. Его веселило, когда она принималась притворно хныкать. Потом его позвали обедать, и Рейчел сдала его с рук на руки молодой женщине с кислым лицом, которая сделала вид, будто не узнает ее. Дети, как всегда, сидели по местам, напоминая маленькие манекены.
Солнце било в окна, и текст на экране монитора делался неразличимым. Сэра встала, закрыла ставни и вернулась к письму Рейчел: “Думаю, в доме ребенка будут скучать по Ване. По его громкому голосу, по его неуемному любопытству ко всему на свете, по его жизнелюбию, которым он словно озаряет этот мрачный дом. Дети здесь делятся на две группы — обидчиков и обиженных. Боюсь, это заведение не внушает мне теплых чувств. Ну, а Ваня пока ждет перевода в проект Марии”.
Сэра пробежала глазами оставшуюся часть письма, посвященную нараставшему в Москве кризису. Рейчел писала о бесконечных терпеливых вереницах вкладчиков перед закрытыми дверями банков, о безобразной сцене, которую наблюдала своими глазами: две пожилые женщины затеяли драку за место в очереди в обменный пункт. Сэра включила круглосуточный канал телевизионных новостей. Москва. Толпы осаждающих банки людей, отчаянно пытающихся спасти свои сбережения. Похоже на начало революции. Сэра смотрела на столичные потасовки, когда зазвонил телефон. Это был Алан. Его срочно посылают в Москву, сказал он. Улетает дневным рейсом. Сэре стоило немалого труда не удариться в панику. “Мы всего десять дней пробыли в Иерусалиме. У меня почти совсем не осталось денег, не было разрешения на жительство в Иерусалиме, я не знала здешних правил дорожного движения и даже Кэтрин в школу не смогла бы отвезти. Но, утешала я себя, по крайней мере, Алан будет в Москве, когда Ване придет время знакомиться с патронатной семьей”.
В новостях только и говорили что о финансовом крахе. Россия была на грани банкротства. Рубль стремительно обесценивался. В банках не было денег, и они просто-напросто закрывали двери. Видеокамера показывала пустые полки магазинов. Люди сметали все подряд, пока деньги не превратятся в ничего не стоящие бумажки. На улицах собирались пенсионеры, злобно потрясали кулаками и, размахивая красными флагами, клеймили мошенников-капиталистов, укравших их сбережения. И тут Сэру обожгла ужасная мысль. Мария с ее программой патронатных семей не может не пострадать в этом кошмаре. Не исключено, что она не сможет взять новых детей. И Ваня останется в доме ребенка № 10.
Сэра не находила себе покоя долгих четыре дня, пока Алан, наконец, не выкроил время и не побывал у Марии. Ее намерения насчет Вани не изменились. Она сказала Алану, что мальчик останется в доме ребенка еще на три дня, но не больше — до седьмого сентября. Однако, согласно требованиям министерства, прежде чем стать участником программы, ребенок должен пройти врачебное освидетельствование. Поэтому Ване предстоит на сорок дней лечь в Морозовскую больницу. Конечно, это невесело, но Мария твердо обещала, что в больнице Ваню будет наблюдать врач, работающий в их программе. Впрочем, Ваня с ним уже знаком — они виделись во время первой встречи мальчика с Марией. Да и у нее будет больше времени, чтобы подобрать ему подходящую семью.
С началом кризиса у программы появились серьезные финансовые трудности. Команда поддержки проекта начала заготавливать на зиму картошку и консервы. Но это было бы еще полбеды. Гораздо хуже было то, что в Московском департаменте образования с Марией стали говорить совсем по-другому. Ей приходилось снова и снова доказывать, что ее проект нужен.
Неутомимая труженица, Мария была еще и убежденной христианкой. Даже кризис в ее понимании обретал мистическое наполнение. Это не просто испытание для отдельных людей, говорила она Алану, это в первую очередь великое испытание для всего российского народа, который Бог избрал служить лишь Ему ведомой цели: “Нам снова предстоит бродить по пустыне в поисках Земли обетованной. Только преодолев все трудности, мы достигнем Нового Иерусалима”.
Алан навестил Ваню как раз в тот день, когда мальчик покидал дом ребенка. Ваню одели как для прогулки, но, как всегда, никто ему ничего не объяснил, и он буквально засыпал Алана вопросами.
— Ты повезешь меня к Марии? — спросил он журналиста.
— Нет. Мария сама приедет за тобой.
— Я буду ужинать на кухне, как в прошлый раз? Алан тяжело вздохнул:
— Понимаешь, Ваня, в чем дело… Ты не сразу поедешь к Марии. Сначала тебе придется побыть в больнице.
Ваня во все глаза смотрел на Алана, переваривая новую информацию.
— Это в какой больнице, в той же самой? Мне опять будут делать операцию? Я больше не хочу на операцию!
Он побледнел и зашмыгал носом.
— Нет, Ваня, нет. Это совсем другая больница. Помнишь доброго доктора Зайцева? Ты познакомился с ним у Марии. Он работает в этой больнице. И будет сам тебя лечить.
