— Все! Теперича она постарается увести его как можно дальше, — с досадой сказал Евтей, обращаясь к Павлу. — Оставит его там-отко где-нибудь в глухом укромном месте, а сама завтра около сруба появится, второго зачнет выручать... — Он повернулся к удрученно стоящему Савелию. — Юдова одного у сруба оставлять нельзя: кто знает, сколько мы за этим тигром пробегаем, да и продуктов у нас немного... Разумней так сделать: вернемся сейчас к нодье, спилим оставшиеся три кедрины на бревна, чтобы три-четыре нодьи из них вышло, поставим их вокруг сруба. Потом вы все пойдете на пасеку, а я останусь караулить. На пасеке Юдов пущай возьмет продуктов и дует ко мне — вдвоем-то мы по очереди дежурить будем, отобьемся от тигрицы, ежели станет к срубу подступаться. Ну а вы втроем тем временем второго изловите. Юдов-то все одно не помощник для вас — обуза одна. — Евтей еще хотел что-то сказать про Юдова, но, брезгливо поморщившись, махнул рукой и принялся сердито сдирать с усов намерзший куржак. — Одобряешь, Савелко, проект мой? Ежели хочешь ты остаться у сруба — оставайся. А я с ребятами...
— Ишшо чего! — повеселевшим голосом воспротивился Савелий. — Я пойду с ребятами... Куды они без меня?
В вопросе этом уловил Павел самонадеянность, точно бригадир хотел подчеркнуть незаменимость своей персоны и свое явное превосходство над Евтеем, между тем, как считал Павел, дело обстояло совсем иначе...
Вернулись тигроловы на табор в полдень. Юдов, видимо, не отходил от нодьи ни на шаг — все лицо его было закопченно, словно у кочегара. Тут же рядом с ним стояло на боевом взводе и ружье.
— Ты, паря, лицо-то свое в божеский вид приведи, а то тигра увидит — до смерти испугается, — насмешливо сказал Евтей. — Снегом вон оботрись, да и автомат свой отодвинь подалее от огня — неровен час, расплавится, заодно и на предохранитель его поставь — прострелишь невзначай себя или из нас кого.
Узнав о том, что ему предстоит идти к пасеке и затем возвращаться опять к нодье, но уже без провожатых, одному, Юдов побледнел, спросил, нельзя ли остаться у нодьи, но, услышав о том, что ночью ожидается приход тигрицы, побледнел еще больше и угнетенно замолчал.
Свалив стоящие рядом со срубом сухие кедры, распилив их на бревна и сложив три нодьи, мужики оставили Евтею продуктов ровно на сутки и ушли на тигриный след. Тигрица, как и предполагал Евтей, вывела охотников точно на проселочную дорогу, недалеко от того места, где она пересекала ее прежде. Отсюда она повернула к устью широкого ключа, вершина которого едва угадывалась в сгущающихся сумерках.
— От шельма! Прямо в ключ повела, — чертыхнулся Савелий. — Ежели в самую вершину уведет — за день едва ли вывершим.
— Надо не проспать завтра, выйти с пасеки затемно, может, и успеем тогда, — неуверенно сказал Николай.
— Да уж, чай, не заспимся... Подыму я вас, не сумлевайтесь...
Выйдя на тропу, тигроловы оставили тут котомки, только Юдов взял с собой пустой рюкзачишко — завтра он должен нести в нем продукты.
Стемнело. Непроницаемо-темной стеной стоит вокруг тайга, и небо над ней — точно синяя мантия, усыпанная яркими блестками. Заснеженная проселочная дорога кажется Павлу продолговатым слабосветящимся облаком, плывущим в космосе из ниоткуда в никуда, и он, перебирая ногами по этому облаку, тоже плывет, плывет куда-то в морозную темень. Но вот сладко пахнуло дымком, приветливо и уютно замаячил в темноте желтый квадратик окна, и всколыхнулось уставшее тело, радостно потянулось к слабому тусклому огоньку.
Пасечник встретил тигроловов все с тем же искренним радушием, захлопотал возле плиты, выставляя на нее чайник, кастрюлю, налил в умывальник теплой воды, между делом тревожно спросил о том, где они оставили Евтея Макаровича и не требуется ли им помощь. Узнав, что Евтей жив-здоров, караулит пойманного тигра и ждет Юдова с продуктами, Дубов радостно закивал и тотчас же принялся щедро складывать у порога, где лежал рюкзак Юдова, банки с тушенкой, сухари, чай, крупу, сахар.
— Тут на полмесяца, Еремей Фатьянович, куды столько? — запротестовал Савелий. — Парень и не дотащит все это! На три, ну, на пять ден от силы возьмем, остальное все лишне, спасибо, выручил нас.
Спать улеглись тотчас после ужина, чтобы проснуться пораньше, но сон ни к кому не шел. Стали говорить о том о сем, сетовали на тяжкий, всегда опасный и ненадежный промысел да и заговорились до полуночи. И вновь, как в прошлый раз, хозяин пасеки, проснувшись задолго до рассвета, растопил печь, подогрел завтрак и лишь тогда разбудил гостей. Было еще темно, когда, позавтракав, тигроловы, все, кроме Юдова, собрались уходить. Юдов вдруг обнаружил, что у него оторвалась подошва олоча, и, сняв его, решительно сказал нетерпеливо поджидавшим мужикам, чтобы шли они своей дорогой, не теряя времени, а он, починив олоч, сам найдет дорогу к Евтею — слава богу, немаленький.
— И то верно, — кивнул Савелий. — Чо мы будем ждать тебя? Тропа утоптана — слепой дойдет по ней, не то что зрячий. Ежели тигрица где-нито рявкнет в стороне, или свежий след ее подсечешь — не бери в голову, не тронет она тебя, ну, стрельни для острастки пару раз и дуй своим ходом. Евтею скажи, чтобы сруб со всех сторон снегом бы привалил, а то сквозняк снизу, не дай бог, простудится зверь.
— А слышь-ко, Савелий! Погодь! Чуть не забыл — сухостойная голова, — остановил пасечник уже взявшегося за дверную скобу Лошкарева. — Там-отко, в Гнилом ключе, куда тигрица, говоришь, направляется, в самом верхотурье скала по-над ключом — изюбринные отстои там да солонец природный. Ну дак, чуть ниже скалы, у развилки, зимовейка имеется. Гости мои туда все ходют белку промышлять, про солонец-то я им не говорю — испоганют! В прошлую осень в зимовейке бывал я, а в энту осень не довелось, краем уха слыхал, что стояли там какие-то охотники. При мне посуда была там, пила, топор, дровишек оставлял я изрядно и все такое протчее, как подобает. Ежели нужда приспичит — имейте зимовейку на примете.
— Вот за это ишшо раз спасибо, Еремей Фатьянович! — с чувством поблагодарил Савелий.
— Вовсе не в подошве дело, — пренебрежительно сказал Павел, когда вышли на дорогу. — Просто побоялся Юдов идти ночью по тигриной тропе, решил белого дня дождаться.
— Знамо дело — испугался, — согласился Савелий. — Обувка у него, видал я, в полной исправности. Трусоват, трусоват, чо там говорить...
— А ты тоже, отец, хорош! — упрекнул Николай. — Зачем ты ему про тигрицу сказал? Только масла в огонь подлил.
— Ишшо чего! Я бригадир, мое дело упредить — пушшай настороже будет.
— Да он и так сейчас по следу будет идти со взведенным курком, без твоего упреждения!
— Ну и пушшай идет! Мое дело — упредить... Да и чо пристал ты ко мне со своим Юдовым?! — неожиданно разозлился Савелий. — Юдов! Юдов! След он показал нам не задарма, не за спасибо, — ворчал Савелий. — Слыхал, как вечером он, узнавши про то, что тыщу двести за тигра платят всего, сразу разочаровался? Даже челюсть у него отвисла. — Савелий засмеялся, раскашлялся и передразнил Юдова: «Всего тыщу рублей? На всех тыщу рублей? У-у-у, а говорили десять тысяч!» Слыхал — нет? Десять тыщ ему подавай! Широконько рот раззявил... Тьфу! — Савелий громко плюнул в темноту и замолчал.
Так до самого тигриного следа и шли молча. Там и застал их рассвет...
— Ну вот, полюбуйся! — тревожно воскликнул Савелий, указывая на тропу. — А ты даве упрекал меня: дескать, масло в огонь подливаю... Вот полюбуйся — сёдни ночью она по нашим следам уж прошла. Вот те и масло! Небось к Евтею уже подходила? Хреново ему без собаки! Чуть задремлет — она и сруб разворотит...
— Ничего, отец, сегодня она еще не осмелится близко к срубу подойти, а завтра они с Юдовым дежурство установят, — успокоил Николай.
— Вся надежда, что вдвоем, — вдвоем-то укараулят, поди?
* * *
Ключ Гнилой вполне оправдывал свое название; тигрица петляла, запутывая следы, и охотникам несколько раз пришлось пересечь болотистую, захламленную валежником пойму. Переходя ее последний раз, Савелий, споткнувшись, упал на валежину — лицо защитить успел, но стекло на часах разбил вдребезги. Это происшествие так расстроило его, что, выругавшись и плюнув с досады, он тотчас отстегнул часы и, широко размахнувшись, зашвырнул их в чащобу. Но, видно, правду говорят: «Одна беда не ходит, за собой другую водит». В полдень из-под самых ног у Павла выпорхнул рябчик. От неожиданности парень отпрянул, Барсик рванулся, вырвал у него поводок и начал ошалело гоняться за перепархивающей с места на место птицей.
— Чо стоишь, рот раззявил?! — злобно вскричал Савелий. — Лови собаку, лови!..
Не двигаясь с места, Павел пристально смотрел на злобно кричащего, размахивающего руками Савелия, и в душе его, как снежный ком, нарастало протестующее чувство.
— Чо стоишь? Чо стоишь? Собаку выпустил, ишшо и глазами лупает! Беги лови! Тигролов! Ишшо молоко на губах не просохло...
