Об этом же говорит и майор Монтодон: «Как только мы достигли вершины, мы были встречены градом пуль, бомбами, выпущенными с малого расстояния; многие из наших поражены…».{621}
Вскоре ситуация стала и вовсе критической: на 1-ю дивизию надвигались все 8 батальонов Минского и Московского полков. К тому же у Канробера не было артиллерии. Спасли положение две вещи: артиллеристы принца Наполеона и Форе, а также появившиеся на плато почти в тылу русских пехотинцы батальоны бригады Моне. Больше всех помогла 6-я батарея капитана Ланей, сменившая артиллеристов Робино-Марки, расстрелявших к этому времени весь имевшийся в передке запас картечи, гранат и ядер. Некоторое время ей пришлось едва ли не единственной отстреливаться от трех русских батарей.{622}
Перешедшая Альму в 200 м. от Бурлюка 6-я батарея 13-го полка[72] капитана Клода успела израсходовать лишь 37 зарядов. С фронта в нее «влепили» 4 гранаты артиллеристы Донской № 4 батареи, а с фланга анфиладным огнем еще 3 добавила конная №12 батарея. В результате 2 орудия французов вывдены из строя, командир батареи ранен, 5 нижних чиенов убиты, 3 смертельно ранены, количество контуженных и раненых легко — неизвестно.{623} На этом для батареи участие в Альминском сражении закончилось.
Отбивать Моне было некому. Тарутинские егеря покинули поле сражения, по образному выражению Бейтнера, «даже не закоптившие ружей», то есть не сделав ни единого выстрела по неприятелю. Не будем давать им моральную оценку, признаем, что последствия этого стали для русской армии роковыми. Адъютант командира французского 95-го полка лейтенант Эрбе считал, что уход тарутинцев — не более чем маневр русского главнокомандующего, ошибка, в результате чего «вследствие ослабления центра неприятеля последовало наше стремительное нападение на него с фронта».{624}
Атака, предпринятая Канробером, очень высоко оценивалась современниками. Некоторые считают, что именно бросок всех сил, имевшихся в его распоряжении в тот момент, когда русские на своем левом фланге пребывали в суматохе (после отступления тарутинцев), решил исход сражения.{625}
Но хотя Тарутинский полк ушел, на его месте оказалась русская батарея, на которую и «нарвался» 7-й линейный. Таким образом, удобный брод через Альму и широкий подъем на высоты оказались для солдат де Лаваранда ловушкой. Русские хладнокровно ожидали врага и, как только зуавы и линейные пехотинцы оказались перед ними, открыли огонь из всего, что могло стрелять.{626} Выстрелы орудий № 4 батареи картечью буквально выкосили первые ряды 7-го линейного. Злую шутку сыграла и манера основным силам держать минимальную дистанцию со стрелковой цепью. В 300-х метрах от здания маяка дивизия Канробера начала жестоко страдать от огня русской артиллерии. Судя по всему, 7-й линейный оказался самой удобной целью, принявшей на себя всю мощь артиллерийского огня. Герен, ставший участником происходившего, отмечает, что наиболее пострадали офицеры батальонного звена и рот, находившихся в первых линиях боевого порядка.{627} Командир 2-го батальона получил пулю в сердце, командир 1-го батальона был ранен. Под командиром полка убита лошадь, сам он легко контужен после падения на землю. У полкового знамени тяжело ранен су-лейтенант Феврие, сменивший его су-лейтенант Виго ранен смертельно, та же участь постигла следующего знаменосца — старшего сержанта Мюэ. Две роты 2-го батальона и 1-й батальон вели интенсивный огонь, но и сами жестоко страдали от ответного огня русских. Французы были в восхищении от русских офицеров, прекрасно удерживавших строй и порядок в своих подразделениях под ураганом пуль. Обе линии противников, очевидно, не менее четверти часа осыпали друг друга пулями, демонстрируя стойкость и нежелание отступать.
Благодаря тому, что на 7-м линейном сосредоточили огонь как минимум две артиллерийские батареи (Кондратьева и Ягодина), 2-й зуавский сумел почти вплотную подойти к русским батальонам и ружейным огнем сбил русские батареи с позиций. Понеся потери, артиллеристы вынуждены были отступать. Но свое дело они сделали. 7-й линейный как полк выбыл из сражения. Это произошло в 250 метрах от здания маяка{628}, что и объясняет отсутствие данных о полке как участнике схватки за телеграфную станцию, до которой полк не дошел.
О том, насколько жестким и упорным было сопротивление русских на участке 7-го линейного, говорит и то, что случилось потом с другими. К зданию телеграфной станции, вокруг которого разгорелся самый упорный бой Альминского сражения, вышли одновременно 1-й и 2-й полки зуавов, 39-й полк линейной пехоты, 1-й и 9-й батальоны пеших егерей{629} и отдельные группы 7-го полка линейной пехоты. 39-й линейный вообще попал в эту ситуацию случайно. Его командир, полковник Боре, получил приказ выдвигаться из резерва и двигаться на помощь встретившим упорное сопротивление у телеграфа батальонам Бурбаки. По сути дела, Боре ввел свой полк на место 7-го. В результате один офицер был убит, двое ранены, 84 солдата и сержанта убиты, 37 ранены.{630}
7-й линейный потерял в бою за высоту убитыми 63 и ранеными 183 солдата и сержанта, 2 и 10 офицеров соответственно, став наиболее пострадавшим полком французской армии. Чтобы читателю было легче понять эти цифры, можно представить, что каждый пятый из его личного состава после боя лежал в луже крови от Альмы до телеграфной башни. Только в знаменной группе полка были убиты или ранены су-лейтенанты Виго, Феврие и сержант Мюлле. К уже убитому на подступах к высоте командиру 2-го батальона добавился раненый командир 1-го — подполковник Мерме. Под полковником де Лаварандом была убита лошадь. Маршал Сент-Арно лично поблагодарил полк.
Когда парижская газета «Le Moniteur» первой опубликовала (15 и 23 октября 1854 г.) поименные списки погибших на Альме (а они состояли в основном из чинов 7-го линейного полка), они вызвали негативную реакцию в обществе, успевшем позабыть со времен наполеоновских войн, что армия Франции может в один день потерять столько людей. В результате в дальнейшем на все время кампании прессе было рекомендовано воздержаться от подобных инициатив.{631}
Император, получив рапорт маршала Сент-Арно о победе на реке Альме, не смог не обратить внимания на странное распределение потерь среди подразделений. Когда ему была в деталях доложена суть произошедшего, то, естественно, будучи человеком военным, Наполеон III не мог не оценить действительного проявления мужества одним отдельно взятым полком (с другой стороны, началась шумиха в обществе после первых публикаций в газетах). Ведь действительно, если бы, оказавшись под сильнейшим обстрелом русской пехоты и артиллерии, солдаты 7-го линейного бросились в бегство или хотя бы начали подаваться назад, то неизвестно, как мог завершиться весь бой на реке Альме. На что Канробер был оптимистом, но и он считал, что стрелка весов военного счастья во время боя у телеграфной станции могла качнуться в любую сторону. То, что полк не дошел до телеграфа, было неважно. Решение французского самодержца было обоснованным: указом от 8 ноября 1854 г. 7-й полк линейной пехоты одним из первых в армии получал отличие «ALMA» на свое знамя.[73] При этом Наполеон пожелал, чтобы текст был нашит именно на то знамя, с которым 7-й линейный шел в атаку на р. Альме.{632} Очевидно, что первым стал 39-й полк, получивший отличие «ALMA» уже 17 октября 1854 г.{633}
БОЙ ЗА ТЕЛЕГРАФНУЮ СТАНЦИЮ
Оставался последний аргумент — картечь или штыки — для окончательного выяснения вопроса о том, кому все-таки принадлежит Телеграфная высота, возле которой уже собрались силы бригады Ореля, зуавы 1-й дивизии, зуавы 3-й дивизии и даже 39-й линейный из 4-й дивизии. С ним подошел и 5-й батальон пеших егерей подполковника Сент-Обера. Подтянулась батарея Ла Бусиньера из дивизии Форе (последний резерв французской артиллерии), застрявшая при переходе Альмы и долгое время не сумевшая выбраться из реки.
Неподалеку находились 9-й батальон пеших егерей и Маршевый батальон Иностранного легиона. Судя по всему, в бою за телеграф они непосредственного участия не принимали, но своим постоянным и упорным движением по флангам оказывали давление на русских.
Русские не имели никакого настроения отдавать французам высоту. Более того, они решили, что французы не имеют права даже подойти к ней, и сметали смельчаков, которые пытались приблизиться к башне. Озверение достигло предела. Казалось, еще немного — и никто не будет давать пощады никому. Естественно, что никакой сдачи в плен не предполагалось. Все понимали, что, попросив пощады в такой «мясорубке», можно было с легкостью нарваться на штык в грудь. Минцы спасали честь русской пехоты.
