с добрым полем, и дичи много — завтра жди хорошей охоты.
Шиклунов принялся колдовать над охотничьим супком. Не каждый может приготовить его, как Александр Иванович. Все у него по-особому: и разделка тушки, и присолка, и приправа. В компании он шумоват, любит посмеяться — громко, закатисто, выдумщик забавных проделок. Но такой он дома, а на охоте — любитель задумчивых разговоров, да все о жизни, о судьбе, о призвании. Красив был Саша Шиклунов в молодости, сейчас морщинист. Не сед, а весь рыже-сивый, а когда-то был чуб как вороново крыло. Готовит супок, а сам нет-нет да и взглянет на Вакаренко, своего одногодка — всегда довольного собой человека. А чем довольствуется? Приехал сюда парнишкой, начальником только что открывшегося метеорологического поста. Так до сих пор им и заведует, а его друзья крупнейшие службы ведут. А твои, Шиклунов? Директора заводов, начальники совнархозов. Один даже в министрах ходит…
— Александр Иванович, не пора ли снимать супишко? — Вакаренко довольно потер руки. — Горячо — сыро не бывает. Пойдет, когда по махонькой трахнем.
Вот и выпивкой на охоте Вакаренко доволен, а раньше охотники спиртного с собой не брали. Чаек за все отвечал. Иные так привыкали к нему, что на кабаньи гоны брали котелки. Чуть передышка, они водички или снежку в посудину — и на костер. Заварят и чаевничают.
Однажды несколько охотников долго гоняли кабанов. Вымотанные частыми загонами, злые от неудачи, вылезли они из камышовой крепи и повалились в кулиге отдыхать. Измученная свора полегла чуть в стороне, еле дышит. Был среди гонщиков старик — за чай черту душу отдаст. Поколдовал он над костром и приготовился разливать. Все завороженно потянулись — кто с кружкой, кто с черным пластмассовым от немецкой фляги стаканчиком. После такой беготни, что была, пить страшно хочется. И вдруг… рядом кабан! Свора взбулгачилась. Кабан кинулся от собак, чуть не подавил всех в кулиге, разлил чай — и был таков. Шиклунов, узнав о случившемся, разнес чаевникам лохматые кабаньи хвосты, завернутые в записки: награда, мол, от благодарных потомков кабана. Много дичи и зверя охотники прочаевничали на привалах, но если на охоте пьянеют только от водки — у таких надо навечно отбирать оружие.
Никто не ложится спать в охотничьей компании Бочарова, хотя все знают, что завтра вставать в начале четвертого. Потянула моряна, и маленькие волны о чем-то зашептались. Из-за моря показалась большая луна, румяная, как пристыженная девушка, что зазоревалась и теперь боится опоздать на работу.
Борис лег на узкой палубе носового отсека лодки, закурил. Хирург Андрейчев привалился к мачте, по шороху крыльев определяя летящих птиц.
Наверное, там летят и лебеди. Наверное, так. И забота у охотников не только о том, как сбить на лету птицу. Охота, как правило, — еще и думы, думы, думы. О чем думы? А это уж — как у кого.
В компании Бочарова в основном как раз те охотники, у которых думы поднимаются и на заветную символическую высоту лебединого полета. О Волге часто думают. Какая она была, какой стала.
Каждый из них не один раз слышал и такие рассуждения: вот, мол, была Волга-матушка могучей и прекрасной. И рыбы много водилось в ней, и птицы над ней летало видимо-невидимо. Жалеют о якобы навсегда ушедшей могутности Волги, а сами бессмысленно, жадно, беспощадно и рыбу изничтожают, и птиц не щадят. И все по-ханжески причитают: ай, бедная Волга-матушка, поперегородили тебя плотинами, запрягли твои воды в турбины. И так по рассуждениям этим выходит, что незачем было строить плотины и моря совсем ни к чему. Однако Бочаров и друзья его понимают: далеко можно укатиться при философии такой, опять к лаптю прийти можно и сесть в него.
Нет, они хорошо понимают: нужны, очень нужны электрические гиганты на Волге. Как не порадоваться, если воды Волги-матушки, став электрической силой, потекли по иным дополнительным фантастическим руслам на тысячи и тысячи километров. И там, где не было и зеленой травинки, где не то что лебедь, а и ворона не пролетала, — возникла жизнь! Значит, Каспий обмелел потому, что великодушная Волга отдала часть мощи своей не ему, а туда, где ждали ее как спасение. Да, это надо видеть с той самой символической высоты лебединого полета.
Но значит ли это, что Бочаров и друзья его будут неправы, если скажут они: так поднимись, человек, поднимись еще выше, найди в себе силы спасти многое из того, что так великодушно принесла в жертву по твоему повелению Волга-матушка. Не медли, человек. Ты уже догадываешься, что надо сделать, чтобы не мелел даже Каспий, чтоб не кричала безмолвно рыба, задыхаясь на песчаных отмелях, чтоб не разбивалась она, тщетно пытаясь прорваться к нерестилищам через возникшие плотины.
Летят лебеди, тревожат думы человека. Может, и не надо строить еще одну электростанцию в волжском каскаде, недалеко от самого устья? Не потому, что берет верх лапотная философия, нет. А просто по мудрому расчету: у нас еще очень много рек, которые ждут своей очереди, чтоб далеко разлиться всемогущей электрической силой. Пусть будет электричество. И рыба бесценная пусть тоже будет. Нам необходимо и то и другое. Как это сделать? Как примирить технику и природу? Искать надо, жадно искать. На Волге об этом думают. В Москве думают.
Что касается егеря Бочарова, то думы эти ему даже снятся. И лучшим собеседником на эти темы он считает своего учителя Богдана Савельича. У старика на этот счет много своих соображений.
Летят где-то у самых звезд лебеди. Шиклунов смутно угадывает их и говорит тихо, чтоб не нарушить течения ночи:
— А я вот сейчас о Борисе думаю. Здорово с Бушменом схватился. Весь район всполошил. Идет битва насмерть. Принципиальная.
— Молодец, говоришь? — переспросил хирург Андрейчев. — Как бы не пришлось мне заштопывать на нем дыры. Ты слышишь, Борис? Биться — бейся, но голову, брат, не теряй, остерегайся. Да не пугаю тебя, нет. В шутку пугаю и по-товарищески предостерегаю, а себя стыжу…
— Стыдишь? За что? — подал голос метеоролог Вакаренко.
— И тебя, и Шиклунова стыжу, — упрямо и вроде бы даже в сердцах повторил Андрейчев. — Почему все мы с вами помалкиваем? Почему и пальцем из нас никто не пошевелил, чтоб помочь Борису прижать Бушмена к стенке. Да и не одного Бушмена. Что это? Моя хата с краю? Равнодушие, вот что это. Скажите, устали, пусть помоложе с такими схватываются… Лучше не оправдывайтесь, такие мы и есть.
— Загинаешь, — осерчал Вакаренко. — Всю жизнь работаю на посту, на общественных началах — председатель охотобщества, акты отсылаю.
— Акты? За такие акты тебя бы штрафовать надо. Мальчонка с отцовским
