рот не клади. Это он сейчас поутих, а бывало, многих держал в руках. Того подмажет, тому пообещает, иного на горяченьком застукает. Бушменов его побаивается… А следователь ничего — парень умный, кажется, уже раскусил Бушменова. Да и весь поселок за тебя горой, кроме дружков да родственников Бушменова, — старик довольно улыбнулся.
Впереди показалась стая лысух, черным полотнищем она выделялась на покрытой бликами солнца воде. Борис отвернул, обходя птиц. Богдан Савельич попросил править к стае.
— На котел вечером утку добудем, — возразил Борис.
— Придется кашкалдака есть, об утке пока забудь. — Богдан Савельич прилег с ружьем, прячась за парусом. — На берегу стрелять нельзя — кабан бывал в переплетах, сразу уйдет.
Лысухи, уплывая от лодки, сбились в тесную кучу. Захлопали крыльями, чуть приподнялись и побежали, шлепая по воде лапами. Долго не могли сорваться на крыло. Выбрав двух кашкалдаков в стороне от стаи, старик ударил дуплетом. Когда лодка проходила мимо убитых птиц, выудил их из-за борта.
— Бестолковые, — осудил старик лысух. — Сбивается в кучу, подпускает на выстрел. На моторках нагонят их, дуплетом ахнут — и полсотни нет. Еще дуплет — и стаи как и не бывало. Охоту с подъезда надо запрещать. — Он указал на крупного мартына, покачивающегося на волне. Покричал резко и протяжно: — Ха-а-а, ха-ха, ха-а-а!
Черноголовый мартын развернулся белой грудью к ветру, раскинул дымчатые острые крылья, взлетел. Быстро удалился.
— Бывало, мартыны увидят парус — и тотчас к нему. Рыбаки резали рыбу, а потроха — за борт, за ними и торопились мартыны. Веками их не трогали — не боялись людей, а начали стрелять — подальше держатся. Молодцы. А лысух всех повыбивают, бестолковые. — Старик пригляделся к берегу, увидел какую-то свою примету, приказал: — Держи вкрутую, косу пора обходить. Забирай мористее, она далеко выдвинулась. — Протянул Борису трубку, кисет с махоркой: — Покури.
Богдан Савельич с удовольствием потянул из теплой трубки несколько раз, облегченно улыбнулся, тихо заговорил:
— Умный всегда выживет. Лет тридцать назад было: только солнце присядет — утка пошла на вечерянку. Сейчас летит, когда совсем темно. — Старик недовольно нахмурился: — Поумнеешь, если под каждым кустом с ружьем сидят. Тогда охотников было, если считать, на руке пальцев хватит. Сколько в этом году зарегистрировал?
— Больше двухсот.
— Почти по два ружья на двор, а сколько еще не записанных, — старик недовольно посопел, потягивая трубку. — Целая артиллерия. С таким оружием в гражданскую мы города у белых отбивали. Моторок, мотоциклов, а машин сколько? Садись и катай хоть за сто верст. Раньше, чтобы охотником стать, много надо было знать. Повадки птиц, чем каждая кормится, где и как она летает. Все это заставляло присматриваться, узнавать, думать, так и начинаешь любить все живое. Оно как бы другом становится тебе. Закричал куличок на взморье — жди норд-веста. Подала голос гагара — моряна будет. Пошел пролет — совсем тепло, а гуська нет, — значит, еще ударит морозами отзимок. По тому, как кто закричит, запищит или взлетит, можно многое понять. А сейчас кто это знает?
— Есть, конечно, которые знают. Да вот немало развелось и таких, которым лишь бы пальнуть во что-нибудь живое. Им хоть домашнего белого гуся в кустах привяжи, только бы стрелять.
— Пешком ходили, — продолжал свое Савельич. — Тут не только сила нужна была, а умение ночью найти место, куда идешь. В камышах не заблудиться. Поменьше бить — много на загорбке не упрешь. Припасов меньше было — учились стрелять наверняка, а у кого с избытком пороха и дроби, все равно не мог утащить четыреста патронов, чтобы палить без разбора, на авось. Сейчас машиной в любом месте через камыш пробиваются. Приехали, не угадали место, дуют в другое, третье, пока не разыщут. Патронов у каждого сотнями. Бьют все подряд и сколько удастся — машина увезет, — старик сокрушенно махнул рукой. — Если бы такое творилось только у нас… Выбьют всё! И вот, помню, попадала дичь в беду — охотники не бьют ее. Рано прилетит, кормов нет — сядет, бедолага, на льды и терпит. Истощает, тепла дожидаясь, а ее не трогают.
— Сейчас мешками собирают, — угрюмо добавил Борис — Уже не охота, а промысел какой-то. Задуматься надо, законы особые издать. А то вправду повыбьют такие вот горе-охотники всё.
— Жалости к живому нет. В штормовые моряны, когда бедует дичь, не принято было стрелять пролетную. Она от урагана спасается, как же бить? Сейчас не понимают этого. Надо запретить охоту в ураган.
— Джурук Бадмаевич требует весной стрелять только волков. «Зачем птица бить? Домой летит, семья делать летит», — точно копируя речь старика калмыка Бадмаева, сказал Борис.
— Степной хозяин, — улыбнулся Богдан Савельич. — Был недавно у него. Говорит, спасибо Бориске — волк не ошает, не ест овечек. Приглашал в гости.
— Скоро поеду к нему. Попрошу помочь застукать Бушменова — бьет тот сайгаков.
Старик потянулся к небольшому шесту. Опустил его за борт. На ходу промеривая глубину, прощупал дно. Положил шест, вскинул бинокль. Долго рассматривал береговые заросли. Они еле виднелись узкой черной полосой.
— Поворачивай, Борис. Попробуем перейти косу, тут она на исходе.
Ослабив шкот, Борис попустил парус. Лодка пошла быстрее. Вскоре она зацепилась рулем за дно: позади потянулся мутный след.
— Ничего, перевалим, — заверил старик.
Борис снял глубоко опущенный руль, принялся править шестом. Шарпнув несколько раз по песку кормой, бударка остановилась. Борис спрыгнул за борт. Облегченная корма приподнялась — лодка двинулась вперед. Борис, еле поспевая, шел сбоку, держась за борт и направляя ход парусника.
— Садись, дальше приглубье, — сказал старик.
Бочаров навесил руль, уселся править.
Когда парус надулся от попутного ветра огромным пузырем и лодка начала набирать скорость, Богдан Савельич обвел взглядом взморье…
Невеселый взгляд у старика. С тоской и тревогой взгляд. Да, что касается природы, послушайте стариков. Может, иногда и заносит их, и бывают они уж слишком пристрастны как к былому, так и к настоящему. Но их боль и тревогу понять сыновьям и внукам необходимо.
— Послушай, Борис, — заговорил Богдан Савельич, — вот пригласили бы меня в самое главное место, где умнейшие люди нашу Волгу-матушку в электрическое колесо впрягают. Я бы вышел к ним, до земли поклонился и так сказал: спасибо вам, что вы уже самой Америке на пятки наступаете. Непременно догонять ту державу надо, чтоб поубавила свою спесь и усмирила свой нрав разбойный… — Старик попросил Бориса не перебивать его и продолжал: — Только в одном ту Америку догонять не надо! Слышал я не раз, что уже стонут там люди от той напасти, что реки их заводскими отбросами поотравлены, рыбы задушены, птицы распуганы. Железо да бетон смели леса и пашни, дым заводской застилает солнце. А дома такие высоченные, что человек, как из пропасти, не может
