— Больше того, — проговорил Сергей, внимательно глядя на Элис, — я готовлюсь ехать в Нью-Йорк собственным корреспондентом этой газеты.
— Это великолепно! — Поверенный постучал вилкой по бокалу. — Предлагаю тост за будущего представителя правительственной газеты «Известия» в Нью-Йорке.
Все чокнулись с Сергеем. Все, кроме Элис, которая, стоя в стороне, напоказ кокетничала с переводчиком. Тот млел, принимая этот флирт за чистую монету. Сергей наблюдал за Элис краем глаза. «Вот чертова девка, — думал он, — обидчива и капризна как ребенок. Еще глупость какую-нибудь выкинет». Улучив момент — к переводчику подошел шеф московского бюро Ассошиэйтед Пресс, он взял Элис под руку, отвел в сторону.
— Что случилось, дорогая?
— Дорогая? Что случилось? Я полагала, что имею хоть какое-то право узнавать о столь значительных переменах в жизни моего дорогого Сержа первой. Понимаешь, первой! А не в компании подвыпивших посторонних, которым твоя судьба, да и моя тоже, абсолютно безразлична.
— Эли, милая, все решилось лишь вчера, и я не успел…
Вновь подошел переводчик, стал что-то говорить, пытаясь встать между ними. Элис взяла его за плечи, повернула к себе спиной, шутливо легонько дала коленкой под зад, сказав при этом со смешком: «Запишитесь ко мне на прием у моего секретаря». Приникла к Сергею всем телом, прошептала:
— Увези меня отсюда, сию же минуту!
— Обязательно увезу, но позже. Это же твой вечер…
— Славный фуршет. — Шеф московского бюро Рейтер долго выбирал тарталетку, наконец остановился на семге. — А этот Сергей симпатяга, не так ли, Шарль? Правда, я что-то не встречал его ни на раутах, ни на пресс-конференциях, ни где-нибудь еще.
— Это вас удивляет? — Шеф бюро Франс Пресс отправил в рот бутербродик с анчоусом. — М-м… После водки — манифик! У этих русских сейчас все меняется с молниеносной быстротой. Вчера я брал интервью у наркома авиационной промышленности. Слава богу, вчера же и передал в Париж. Сегодня — вы читали утренние газеты? — ну да, значит видели, назначен новый нарком. Вы здесь недавно, милый Грэхем, привыкайте ничему не удивляться.
Первым откланялся наркоминделец. Он долго тряс руку поверенному, приговаривая: «Славно, надежно развиваются наши отношения. FDR — великий президент». Обратившись к Элис, доверительно сообщил: «Ваше интервью произвело очень благотворное впечатление на самом верху. Если чем могу помочь в будущем — милости прошу. Вот мой прямой телефон».
(Бедняга, он еще не знает, что этой ночью будет препровожден на Лубянку, а через неделю казнен как британский агент. К своему несчастью, около двадцати лет назад на выборах в оргбюро ЦК он выступил с отводом Кобы. И еще — что, будучи меньшевиком, пять лет провел в эмиграции в Лондоне. Скверная штука забывчивость. Впрочем, иногда чрезмерная памятливость еще хуже.)
Последним, когда оставались уже лишь Элис и Сергей, отбывал Шарль. Серые глаза его стали маленькими, белки налились кровью. Однако движения были тверды и рука, державшая рюмку, не дрожала.
— Это оччень хоррроший русский обычай — пить за удачную дорогу, — говорил он, ловко опрокидывая в рот уже третью рюмку и каждый раз приговаривая: — На посошок! Я правильно произношу это священное слово? Нет, вы поправьте меня, поправьте. По-со-шок! Так? Скажите, так? Это очень важно. Очччень.
Наконец пошел к выходу из кабинета, но у самого порога обернулся и со вздохом сожаления сказал:
— Всем хороша Москва. Жизнь дешева, люди гостеприимны, иностранцев обожают. Но вот ночью, господа, куда деваться? Что делать? Кажется, именно так называется одна из книг Ульянова? Все закрывается до полуночи. То ли дело Шанхай, Гонконг, Бомбей, Рио, Гавана! А о Нью-Йорке, о любой западной столице, даже такой крохотной, как Копенгаген или Таллин, я и не говорю.
Он вернулся к столу, налил рюмку водки, без всяких «посошков» выпил ее и со словами: «Надо указать на это московским властям!» — с сердитым видом удалился. Элис вскочила на стол, простерла перед собой руку и, подражая голосу Шарля, воскликнула:
— А вот мы знаем, что делать в Москве ночью, господа!
И, обняв Сергея за шею, закружилась с ним по кабинету, припевая:
— Любить! Любить! Любить!
Уже в своем гостиничном номере, под утро, изнеможенная и счастливая, она шептала, положив голову на его грудь: «Я не хочу без тебя, я не могу без тебя. Ты будешь в Нью-Йорке, а я здесь?! Нет, нет и нет! Я буду всегда там, где будешь ты. Или я умру. Ты хочешь, чтобы я умерла? Скажи, ты хочешь?»
— Я хочу, чтобы ты была самой счастливой женщиной на свете.
— Тогда я буду! Буду!
Они вновь сливались в сумасшедшем экстазе. И проживавший в номере этажом ниже индус, секретарь Рабиндраната Тагора, вырванный из сна, философски наблюдал, как в свете уличных фонарей трепетно танцевали хрусталики огромной люстры и восторженно пели песнь вечности любви…
***
Сергей посмотрел на часы, было ровно шесть. Он осторожно сел на кровати, стараясь не потревожить спавшую Элис, закурил. Взгляд упал на книгу, лежавшую на тумбочке: первый том «Мужчина и женщина». Он читал когда-то это любопытное сочинение. Взял увесистый фолиант в руки, полистал страницы. «Мужчины — ладно, с ними все ясно. Простодушный Адам поддался уговорам прелестницы, сотворенной из его же ребра. А вот женщина… Женщина — исчадие ада или ангел во плоти, благословение судьбы или искушение Мефистофеля… Афанасий Петрович свое предупреждение изобразил в автобиографической притче. Ходжаев, тот с горской, чеченской прямолинейностью заявил, что «американский контакт Алиса может быть подспорьем, а может — и провалом». «Французы не дураки, — резюмировал он. — Смотри, как бы не пришлось нам в один прекрасный момент воскликнуть: «Шерше ля фам!» Тебе могу сказать — Коба одобрил твой выбор: «Из этой дочери миллионера можно сделать верного товарища». Подчеркнул слово «можно». У вождя глаз точный. Получится ли? Твой выбор, твоя и ответственность…»
«Я сказал Элис: хочу, чтобы ты была самой счастливой женщиной на свете». Сергей встал, тихонько, на цыпочках прошел в ванную. «Итак… Самая счастливая женщина на свете — богатая, замужняя, любящая, имеющая много детей? — думал он, стоя под душем. — А если главное — найти и полностью или, скажем, максимально реализовать свое призвание, свой талант? Или главное — гармония всех этих факторов плюс еще те, которые у каждой женщины будут сугубо индивидуальными? Но разве такое возможно? Что-то обязательно будет недоступно, а что-то абсолютно нежелательно. Простейший пример — говорят, все женщины мечтают о замужестве. Все ли? Я знал таких, которые превыше всего ценят абсолютную независимость. А нормальный брак ее конечно же ограничивает. Сколько счастливых браков мне известно? Ни одного. Кстати, Элис, при всей ее раскованности и лобовой откровенности, ни разу не заикнулась о жажде опутать себя узами Гименея». На секунду он представил, как юный, нагой бог брака с горящим факелом в одной руке другой украшает нагую же Элис гирляндой пунцовых, аквамариновых, агатовых цветов. Видение это возмутило его своим бесстыдством, и усилием воли он тотчас изгнал его прочь из своего сознания. «Ага, ревнуешь даже к древнему богу! Да, ревную!» И он удивился этому чувству — до Элис оно не было ему ведомо.
За завтраком, который был заказан в номер, Элис между прочим сообщила: «Ты, Сержик, нравишься не только женщинам, но и мужчинам. Да-да, что ты смотришь с таким удивлением? Мой поверенный прямо рассыпался в комплиментах по твоему адресу: «Handsome, strong, witty, intelligent!» Очень интересовался, откуда ты родом, что у тебя за семья, где и как мы познакомились. Долго смеялся, когда узнал, что Грэта ван дер Лейн окрестила тебя Королем Викингов. Поздравляю, ты явно завоевал его симпатии! Это важно, не так ли? В отсутствие посла он главный американец, представляющий в Москве Штаты».
«Это совсем не те симпатии, которые я хотел бы завоевать, — подумал Сергей и улыбнулся широко, благодарно, сознавая, что радоваться-то нечему. — Симпатии влекут за собой повышенный интерес, особое внимание. Только сейчас это тебе и нужно!» Но тут же другой внутренний голос отметил: «Спокойно, Серега, чего раскудахтался? Естественно, тобой заинтересовались. А ты как хотел? Небось не в любительский преферанс играешь: тут мизер втемную на первой руке не проходит. Или забыл любимую поговорку Афанасия Петровича? Волков бояться — в лес не ходить».
Поверенный же, вернувшись с фуршета в одной машине с политическим советником, попросил того подняться в кабинет. Закурил гавану, предложил бурбон. Спросил, расслабившись, скинув пиджак и галстук:
— Что будем сообщать в Вашингтон, Грег?
— Здесь интервью принято на «ура», Уинни.
— Еще бы! Даже в своей вопросной части оно получилось розовым.
— Да, верно, девчонка розовеет на глазах. Этот Сергей крутится вокруг нее. Собирается ехать к нам. Ты его проверял?
