— Я буду кратка, так как боюсь отнять у господина коменданта драгоценное время, — приятным грудным голосом проговорила дама. — Дело в следующем. До этой несчастной войны, а затем и в последние годы у меня здесь было свое интересное и выгодное предприятие. Я держала заведение — сначала с восемью, а затем с одиннадцатью девочками в возрасте до двадцати лет. Сейчас, когда, слава богу, война здесь кончилась, мои девочки хотят опять работать, и я желаю вновь открыть заведение, но уже с двадцатью девицами.
— Как? — переспросил я. — Заведение?
— Ну да! Фрау имела дом свиданий и теперь хочет расширить его, — бесстрастно подтвердила Надя.
Немка мило улыбнулась и что-то нежно заворковала.
— Она надеется, что господин комендант посетит ее салон и выпьет там рюмку коньяку, — продолжала Надя.
— Скажите ей, что подобные дела не входят в компетенцию русского коменданта. Пусть обращается в бургомистрат. Там ей дадут ответ по поводу ее заведения.
Дама выслушала переводчицу и, подарив мне прощальную улыбку, поплыла к выходу.
Я еще не совсем пришел в себя от фиаско, которое потерпел мой психологический анализ, когда круглолицый, уже немолодой немец стал что-то говорить переводчице.
— Этот господин — хозяин нашей квартиры. Он только вчера возвратился в город из Каульсдорфа, куда уезжал, когда русские подошли к Шагарту.
— Как его зовут?
— Фон Гецке, доктор юриспруденции.
— Скажите ему, что дом, так же как и его квартира, занят целиком под комендатуру и чтобы он искал себе пристанище в другом месте.
— Он это знает и не предъявляет никаких претензий. Он уже живет у своей сестры.
— Так чего же он хочет?
— Господин Гецке просит только об одном. Он хочет забрать с собой вот эту картину. — И Надя указала пальцем на «Выезд Фридриха II из Сан-Суси». — Он говорит, что это фамильная картина, переходящая из рода в род. Доктор надеется, что господин комендант разрешит ему взять их семейную реликвию.
При этих словах Гецке (по-видимому, немного понимавший по-русски) усиленно закивал головой и, молитвенно сложив руки, перегнулся ко мне через стол.
— Вы понимаете по-русски? — спросил я.
— О-о, зер шлехт… этвас… малё, очень малё, — расплываясь в улыбке, сказал Гецке.
— Так вот, скажите ему, Надя, все, что мы нашли в его квартире цело, вплоть до последнего гвоздя, и будет возвращено владельцу в тот день, когда отсюда будет уходить комендатура, но не раньше.
— Я думаю, товарищ подполковник, что картину эту можно было бы возвратить ее владельцу, тем более что таких картин здесь найдется десяток, — неожиданно сказала переводчица.
Я удивленно посмотрел на нее. Сознаюсь, не совсем хорошая мысль промелькнула в моей голове. Может быть, фон Гецке пообещал переводчице кое-что за ее содействие?
— Я уже объяснил, что пока мы находимся в этой квартире, все вещи остаются здесь. Пусть потерпит, — сухо ответил я.
Надя спокойно кивнула головой.
— Абер, я хотель один только бильдинг… картин… мой старый домашний фамильбильдинг, — взволнованно зашептал фон Гецке. — Два сто лет этот картин биль в унзер фатерхаус… родительски дом.
— Она и вернется туда, только спустя некоторое время. Нам совершенно не нужна ваша фамильная реликвия. Да, кстати, какой художник рисовал ее? И кто такой вот этот важный господин, стоящий позади Вольтера? — Я кончиком карандаша показал на надменное лицо вельможи в парчовом кафтане и длинном французском парике.
Мне показалось, что при этих словах в глазах фон Гецке промелькнуло не то удовлетворение, не то беспокойная тень. Я внимательно взглянул на него, но, нет, Гецке почтительно слушал Надю, переводившую мои слова. Когда она кончила, он, низко поклонившись, сказал:
— Очень спасибо, хорошо. — И по-немецки добавил: — И я и моя семья совершенно спокойны за судьбу этой картины. Передайте господину коменданту, что ее рисовал известный художник Вебер, а вельможа, стоящий позади Вольтера, — друг короля и хранитель его печати, барон Эрих-Мария фон Гецке, наш прадед, в священную память которого мы бережем эту картину. — И, отступая спиной к двери, Гецке направился к выходу.
Было уже около часа. Скоро начинался обед. Я приказал дежурному предупредить стоявших на улице посетителей о том, что до обеда приму только тех, кто уже находился в стенах комендатуры.
Когда я поднялся, чтобы идти в столовую обедать, со двора донеслись громкие голоса.
— Что там такое? Выясните, дежурный! — приказал я сержанту.
Через минуту сержант вернулся.
— Фриц какой-то хочет вас видеть. Дело к вам имеет, нахальный такой… по-русски чисто чешет.
— Прием закончен. Пусть приходит после трех часов, — сказал я.
Но в эту секунду в кабинет вошла Надя и молча подала мне небольшой голубой конверт с короной в углу.
— От кого?
— От барона Фогеля фон Гогенштейна. Здешний крупный фабрикант и бывший обер-бургомистр. Это он так шумел внизу.
Я вскрыл конверт. Красивым почерком по-русски было написано:
«Глубокоуважаемый господин подполковник! Прошу вас извинить мою настойчивость, но дело, по которому я решаюсь беспокоить вас, срочное и не терпит отлагательств. Прошу принять меня только на 3—4 минуты. С глубоким почтением, ваш покорный слуга барон Гуго Фогель фон Гогенштейн».
В раздумье я повертел в руках письмо, вопросительно взглянув на ожидавшую ответа Надю.
— Это очень почтенное лицо в городе, — сказала переводчица.
— Просите.
В комнату вошел высокий, представительный, прекрасно одетый человек с седыми висками и гладко зачесанными на пробор волосами. Он остановился в дверях и, чуть наклонив голову, сказал:
— Барон Гогенштейн.
— Садитесь, — указал я ему на стул.
Барон сел. Его серые, со стальным отливом глаза были любезно устремлены на меня, а бритое, несколько англизированное лицо выражало полное достоинства внимание.
— Прошу извинить, господин подполковник, но обстоятельства вынудили меня потревожить вас в неурочное время. Дело в том, что позавчера ночью умер мой родной брат, барон Эрих. Он довольно долго болел грудной жабой, болезнью, как вы знаете, тяжелой и неизлечимой. Сейчас тело моего покойного брата лежит у нас в доме и ждет погребения…
— Чем же я могу помочь?
— Увы! — барон вздохнул. — К сожалению, брату моему уже помочь нельзя, но нам, его родным, вы можете оказать большую услугу.
— А именно?
— В семи километрах от города, на кладбище Ангелюс, находится наш фамильный склеп, в котором на протяжении уже сотни лет покоятся все усопшие члены фамилии Гогенштейн. Вдова покойного, его дети и я просим вас, господин подполковник, разрешить нам похоронить моего бедного брата в нашем фамильном склепе.
