В силу этого положения действительно было закономерным наличие на его воротнике в лагере "Саласпилс" такого же кубика, какой прежде красовался на его мундире айзсарга; закономерно было то, что сорок тысяч душ уничтожили в "Саласпилсе", а его, Квэпа, не убили - он сам убивал; закономерно было то, что, отступая из Прибалтики, гитлеровцы бросили на произвол судьбы тысячи эсэсовцев-латышей, а его, Квэпа, взяли с собой; закономерно, что в лагере "№ 217 для перемещенных" одиннадцать тысяч латышей бедствовали на положении пленников, а он, Квэп, процветал в положении их тюремщика. Но совсем незакономерно было то, что он валялся тут, терзаемый животным страхом, который заглушала только такая же животная усталость. А впрочем... впрочем, даже это было, по-видимому, закономерно. Не будь отец Ланцанс хорошего мнения о Квэпе, то, наверно, и не вспомнил бы о нем, когда нужно было послать сюда верного человека. И тогда Квэп продолжал бы спокойно жить в своем домике возле лагеря для перемещенных № 217, есть оладьи и греть руки под мышками у Магды. Но вот она, эта чертова "закономерность": Ланцанс знал, что может доверять Квэпу в самых деликатных делах... При мысли о "деликатных делах" что-то вроде усмешки тронуло толстые губы засыпающего Квэпа. Ему припомнилась одна давняя история. Его пригласил к себе отец Язеп Ланцанс и сделал ему весьма деликатное предложение: предстояла отправка партии "перемещенных", завербованных в Южную Америку, и Квэп может получить место начальника партии, вернее: начальника конвоя. В этом не было ничего необычного. Практика прежних отправок говорила, что на пароходе всегда может оказаться человек, способный испортить операцию, и дело может окончиться бунтом. Чтобы справиться с бунтом, нужны привычные и умелые люди - такие, как Квэп. Но, как оказалось, сама суть заключалась в том, что следовало дальше: обратным рейсом Квэп должен был доставить секретный груз, составлявший, по словам Ланцанса, его личную собственность. Тут епископ покривил душой: секретный груз составлял собственность Общества Иисуса. Ланцансу, как иезуиту, непосредственно соприкасающемуся с операциями перевозки людей через океан и могущему поэтому произвести транспортировку груза наименее приметно, принадлежала роль комиссионера.
Отец Ланцанс был так деликатен, что ни разу не назвал секретный груз его собственным именем. Но Квэп понял: за океан он отвезет рабов-латышей, оттуда же доставит рабынь - южно-американок. Европейцам суждено заживо гнить в принадлежащих Ордену Иисуса рудниках Южной Америки, южно-американкам - гнить в притонах Европы, принадлежащих тому же ордену Иисуса. Это было как бы операцией внутреннего обмена - рабов одного цвета на рабынь другого.
"Ничего особенного", - подумал Квэп, выслушав иносказания отца Язепа. И вслух повторил:
- Ничего особенного.
Ничего особенного не случилось на всем долгом пути от Любека до Рио с двумя тысячами латышей, именем распятого приговоренным к каторжным работам в шахтах. Путешествие оказалось даже скучным: Квэпу не пришлось никого сбросить за борт...
Не будучи физиологом, автор не может рассуждать о том, в порядке вещей или нет то, что Квэп, уже почти погруженный в состояние сна, с такой отчетливостью вспоминал события. Мы не знаем, где следует по законам физиологии провести грань между воспоминанием и сновидением и к какому разряду психофизиологических явлений следует отнести то, что происходило в мозгу Квэпа. Но ведь не это сейчас и важно. Существенно то, что представшее умственному взору Квэпа полностью совпадало с истинным ходом вещей. Поэтому для простоты дела мы и позволяем себе (вполне условно) называть это воспоминаниями Квэпа. Так или иначе, но, дойдя до отмеченного места своих воспоминаний, Квэп пошевелил сонно выпяченными губами и издал звук, похожий на сладкое чмоканье. По-видимому, это могло означать, что его обратное плавание было более интересным: на борту парохода "Оле Свенсен" под присмотром Квэпа находилось 57 представительниц разных народностей Южной Америки, переправляемых в Европу для пополнения публичных домов, принадлежащих Ордену иезуитов. Та самая история, "закономерностью" которой было участие Квэпа в операции, не сохранила исследователю материалов о "счастливом" плавании. Но зато анналы полиции итальянского порта, куда прибыл пароход "Оле Свенсен", содержат недвусмысленные следы того, что не всё, представляющееся закономерностью и удачей квэпам, умещается в графе дозволенного даже покладистой полиции некоторых буржуазных стран. Появление "Оле Свенсена" в порту не привлекло бы ничьего интереса, кроме разве внимания лоцмана и таможенных досмотрщиков. "Оле Свенсен" был старым морским бродягой, одною из бесчисленных ржавых посудин, что бороздят воды всех морей и океанов в поисках выгодного фрахта. Второй родиной такого морского "трампа" делается любой порт мира, где владельцу или капитану было с руки платить портовый сбор. Вид флага их не интересует: будь на нем изображен белый слон Таиланда или белый крест Гельвеции - им наплевать. Но было бы ошибкой допустить, что готовность капитана принять на борт любой груз и доставить его в любую щель от Желтого моря до Караибского непременно означает его непорядочность. Шкипер "Свенсена" - капитан дальнего плавания Кнуд Хуль - готов был перевезти любой груз, за который ему заплатят, но не согласился бы потерпеть ничего выходящего за пределы дозволяемого пастором его родного городка.
Едва отхрипела и отлязгала разбитыми суставами машина "Оле", притиснувшая его ржавый борт к причалу, и еще прежде чем укрепили сходню, капитан Хуль, немолодой уже человек с прокуренными до желтизны усами, придерживая выгоревшую шляпу, покинул свое судно и направился в управление портовой полиции. Там, изъясняясь по-английски (капитан не знал ни одного итальянского слова), Хуль объяснил полицейскому комиссару, что отмеченные в судовой роли жирными чернильными крестами фамилии принадлежали двум пассажиркам, которых он, капитан дальнего плавания Хуль, принял на борт своего судна в Рио-де-Жанейро. Обе пассажирки исчезли с судна посреди Атлантического океана, и он, Кнуд Хуль, не желает нести ответственность за это грязное дело.
Оживившийся было при этом рассказе полицейский комиссар сразу утратил интерес к делу, стоило ему услышать, что исчезнувшие пассажирки принадлежали к группе "католичек-паломниц", которую сопровождал агент благотворительного "братства святой Изабеллы". Комиссар не счел нужным сказать седоусому моряку то, что сказал бы другому, помоложе:
- Стыдно не знать такую фирму! Претензии к "братству Изабеллы" так же бесплодны, как жалобы на господа бога.
А все, что с этой минуты говорил капитан Хуль, казалось входило в одно ухо полицейского комиссара и тут же вылетало в другое. Он даже не дал себе труда записать имя агента суперкарго Арвида Квэпа. Когда капитан окончил рассказ, комиссар положил перед ним пустой бланк и, указав место внизу листа, сказал:
- Вот здесь.
- Что?
- Подпись... Протокол...
- Но тут же ничего не написано.
- Не беспокойтесь, я все напишу потом, - любезно улыбнулся комиссар.
- Мне было бы все равно, что вы тут напишете, - сказал Хуль, - если бы не могло оказаться, что во всем окажусь виноват я сам. Лучше уж вы запишите при мне то, что я сказал.
В раздумье поковыряв в зубах, комиссар отговорился недосугом и велел капитану зайти на следующий день.
Друзья объяснили капитану Хулю: "братство Изабеллы" занималось обменом женщин между Европой и Южной Америкой. Из Европы оно перевозило в публичные дома латинской Америки "светлый товар" - итальянок, француженок, немок и главным образом белокурых уроженок Австрии; в Европу привозили "темный товар" - креолок, мулаток и негритянок. Но не это заботило Кнуда Хуля, и Квэп не был первым представителем подобного промысла, которого норвежец встретил на своем капитанском веку. Речь шла о другом: если по наблюдениям и предположениям Хуль соглашался с тем, что первая из двух исчезнувших пассажирок попросту покончила с собой, бросившись в море, то вторая вовсе не походила на человека, готового к самоубийству. Кое-что в поведении Квэпа наводило капитана на мысль, что очутиться за бортом ей помог именно этот агент "братства Изабеллы".
Хуль не был детективом-любителем. Разобраться в том, так это или нет, и в обстоятельствах, послуживших поводом к убийству, капитан предоставлял полиции. Но он сам не желал нести ответственность за случившееся. Между тем поведение полицейского комиссара убедило Хуля в том, что итальянская полиция не намерена заниматься этим делом. Поразмыслив, капитан потратил вечер после окончания разгрузки "Оле" на то, чтобы написать письмо в редакцию газеты, - он все еще думал о том, чтобы оградить себя. Он еще не знал, в какую газету пошлет это письмо и прочел его вечером в кругу таких же, как он сам, капитанов за столиком одного из портовых ресторанчиков. Часть слушателей одобрительно покачивала головами, другие посмеивались над прекраснодушием, не идущим старому моряку.
