– Дура! Тупая тварь! – Он же, сделавшись разом длинней и тоньше, нависал над Машкой. И кулаки поднял. Кажется, готов был ударить, а она ждала удара с какой-то рабской покорностью.
– Толик! – Стас выпустил Софьину руку. – Толик, скотина ты этакая… ты чего творишь?
Толик обернулся, уставившись на Стаса выпуклыми, кровью налитыми глазами. Софья невольно попятилась, столько ненависти было в этом взгляде.
– Я скотина? – взвился Толик, надвигаясь уже на Стаса.
Про Машку забыл.
И хорошо, что забыл, потому что сама Машка разревелась. Плакала она беззвучно, крупными, ненатуральными слезами, которые катились по щекам, по шее, заливаясь в воротник.
– Это я скотина?! – взревел Толик, замахиваясь, но Стас от этого замаха отмахнулся с легкостью и сам ударил, как показалось Софье, даже не ударил, просто ткнул. А Толик от тычка этого взял и упал, растянувшись на полу, он пополз, но вскоре замер, руки распластав.
– Что ты…
Софье было страшно и подходить к Толику, и за него. А вдруг Стас его убил?
– Он… он спит, – выдавила Машка, размазывая слезы и остатки макияжа по лицу. – Он… всегда так… побуянит и спит. Вы не подумайте, Толик хороший… добрый… когда трезвый… и когда пьяный, тоже тихий, но иногда…
Толик перевернулся на бок, подтянул ноги к груди и руки сложил, засопел, захрапел, как-то художественно, с пересвистом…
– Рассказывай, – велел Стас, протягивая Машке носовой платок, который та приняла дрожащей рукой. И промокнув один глаз, другой, заговорила быстро, сбивчиво, боясь пропустить важное. Накипело ведь.
Впервые Толик поднял на Машку руку на третьем году брака. К этому времени уже было очевидно, что брак не удался, и пусть Машка родила сына, но ребенок, который, по ее замыслу, должен был брак укрепить, спасти, оказался лишним.
– Чего он орет? – Толик затыкал уши и уходил в спальню, закрывал за собой дверь и там расхаживал, говорил что-то возмущенное… А малыш плакал. У него болел живот. А потом зубы резались. Болел он часто… и внимания требовал. Ребенок как-то занял все Машкино свободное время, оно и к счастью, поскольку, помимо сына, не было в ее жизни больше радости, так, беспросветное существование.
Толик попивал, работал, конечно, благо родители сумели пристроить чадушко на фирму, где к его загулам относились снисходительно. Он возвращался домой поздно, часто нетрезвым, пару раз от Толика пахло женскими терпкими духами, Машка скандалила, он терпел, каялся. А в тот раз сквозь зубы произнес:
– Как ты меня достала, тупая корова! – и ударил.
А Машку в жизни никогда не били, поэтому она и растерялась совершенно.
– Я не корова! – всхлипнула она. И снова получила.
– Не смей пасть разевать, когда мужик дома! – Толик бил с наслаждением, да и вовсе был ли этот человек ее, Машкиным, мужем? Занудным, никчемным, но в целом совершенно безобидным созданием?
Он бил по лицу, по животу, который после родов так и не втянулся, бил, не обращая внимания на Машкин крик, а слезы ее лишь злили. Когда Машка упала, сжалась в комок, голову руками прикрыв, Толик бросил:
– Знай свое место.
И пнул напоследок.
Утром он выполз на кухню с обычной головной болью и, глянув на Машкино лицо, которое расцвело и синим, и желтым, и темным, кровяным, сказал:
– В следующий раз не лезь под руку.
Почему-то Машка ждала, что он станет извиняться, как-то объяснит этот припадок. Она и сама нашла уже тысячу объяснений: от паленой водки до собственного Толика нездоровья. Она уже почти жалела его, а он…
Толик не раскаялся, во всяком случае на словах, но вечером бросил пятьсот баксов, сумму, которая Машке казалась невероятной.
– Съезди со спиногрызом, отдохни…
Эта его щедрость тоже была странна. На отдых они отправились втроем, играя на людях в счастливую семью, вот только теперь, когда Толик возвращался нетрезвым, Машка молчала. На всякий случай. Но приступы бешенства повторялись редко, не чаще раза в год. Тогда Толик натурально зверел, и сколь бы тихо Машка себя ни вела, все одно набрасывался на нее, припоминая ей все былые обиды.
Почему она после первого же случая не подала на развод?
Во-первых, она свято верила, что история не повторится. Во-вторых, боялась остаться одна с ребенком. А после отдыха детей стало двое, и пусть Толик требовал сделать аборт, но Машка уперлась. и вообще, все терпят, и она не хуже.
Благо приступы она научилась предугадывать.
Несколько дней до того Толик ходил хмурым, почти не разговаривал, а если и говорил, то резко, отрывисто. Он смотрел исподлобья, и во взгляде появлялось нечто такое, что заставляло Машку дрожать. Еще он курил. Нет, он и без того курил, но перед приступом – очень много, практически прикуривая сигарету от сигареты.
В тот самый день Толик уходил спозаранку и сам гладил рубашку, ворча, что ничего-то Машка не умеет, что только и способна – жрать.
Они с детьми уходили. Толиковы родители, которые об этой особенности сына знали, принимали невестку и внуков на денек-другой. Молчаливое соглашение. А потом все-таки случился развод.
Машка, живя одна, забыла про то, что муж ее со странностями, потеряла осторожность. И вот… теперь он спать до утра будет, а утром встанет, как обычно, и надо бы его в комнату перенести или хотя бы на диванчик, на полу ведь жестко.
– Обойдется, – фыркнул Стас, пнув бывшего друга под ребра. Тот заворочался, застонал, но не очнулся.
Мог ли он? А почему нет. Если допустить, что Анну убили случайно, то… приступ бешенства объясняет и изнасилование, и удушение.
– Это не он, – Машка присела рядом с мужем и провела рукой по мокрым слипшимся волосам. – На самом деле Толичек очень хороший. Просто… иногда с ним такое случается…
Она всхлипнула.
– Где он был в тот вечер? – Стаса раздражала эта Машкина совершенно непонятная готовность все терпеть.
Сегодня он ей по лицу съездил, а завтра что?
Но спрашивать бессмысленно, Машка уже все для себя решила и потому боится оставить дорогого Толика, ведь ему, бедному, так нужны ее помощь и поддержка. Странные люди, давно чужие друг другу, но все одно связанные.
– У… у меня…
– Маша…
– Честно, у меня! – Она вскинулась и плакать прекратила, только носом шмыгнула. – Он… он пришел… Анька ему отказала… а он ей замуж предлагал… мне не сразу, мы два года встречались, и если бы я не залетела… а ей сразу… Она отказала…
…отказ должен был привести его в бешенство.
– Во сколько он пришел?
Машка плечами пожала.
– Не знаю. Я на часы не смотрела, но… было светло, – она улыбнулась счастливо, с полным осознанием, что исполнила свой супружеский долг и защитила мужа от подлого Стасового навета. – Точно, светло еще было… он на квартиру заявился… и Людка… ты Людку помнишь? Мы с ней квартиру снимали… склочная была, просто невозможно, она ему выговаривать стала, что грязь принес. У него ботинки были в глине…
Машка замолчала, а Стас велел:
– Продолжай.
– Ботинки в глине… и он в них прошелся по коридору… следы… а Людкина очередь убирать была. Она жуть до чего ленивая была… и стала говорить, что если мои гости наследили, то мне и пол мыть. Как будто, когда к ней ходят, она убирает. Мы тогда поругались очень… А Толик выпивши был. Ему было плохо!
Этого факта оказалось достаточно, чтобы Машка его пожалела. Конечно, дорогому Толику плохо. Он сделал предложение, но ему отказали, и тогда…
А вот интересно, почему все решили, что Анну убили именно ночью.
Помнится, экспертиза давала вилку в несколько часов. Стереотип сработал? Зло совершается исключительно под покровом темноты? А если нет? Если…
…предположим, Толик и Анна встречались. Нет, не на Никиной квартире, а… у Толика собственная квартира, кажется, имелась, хотя он на нее не приглашал. Родители. Да, конечно, Толиковы родители не желали видеть друзей-студентов на своей территории. Но выходные. И родители вполне могли уехать, скажем, на дачу. Толик пригласил Анну. Сделал предложение. Анна отказала. Он впал в бешенство, изнасиловал и убил ее, а потом испугался, что за убийство отвечать придется.
Похоже на правду? Похоже. А ведь жил Толик неподалеку от железнодородных путей, он еще, кажется, жаловался, что поезда по ночам спать мешают. Тело вынес и выбросил.
Но… кто тогда был у Ники? Никого не было. Она ведь не говорила, что видела Анну. Она ведь говорила, что видела туфли Анны, дешевые, истоптанные, но… не эксклюзивные. И могло статься, что Артемка привел на свободную хату девицу, у которой были такие же, как у Анны, туфли. Или не такие, но очень и очень похожие. Нелепое совпадение? В жизни случались совпадения еще более нелепые.
Но почему тот, кто был на квартире, не признался? Просто. Не хотел проблем. Речь ведь об убийстве шла. Логично? Вполне.
Тогда Толик с его грязными ботинками… Он на путях был, там глинистая почва, омытая дождями. Стас ведь помнит, Стас ведь ходил к тому самому мосту. Любопытство?
