Но тут с громовым грохотом битва закончилась так же неожиданно, как и началась.
Прошли минуты, прежде чем Осберт Муллинер принудил себя выглянуть из-за шторы. А когда выглянул, ему почудилось, что он видит сцену оргии — одну из тех, которые так популяризировало кино. Композиционно она была шедевром. Для полного сходства не хватало миловидных девушек, щеголяющих почти полным отсутствием одежды.
Он вышел и уставился на искомый урожай, разинув рот. Грабитель Гарольд лежал головой в камине, грабитель Эрнст валялся под столом, перегнувшись пополам, и Осберту просто не верилось, что это были те же самые бравые молодцы, которые так недавно вошли в столовую перекусить, чем Бог послал. Гарольд обрел сходство с человеком, которого пропустили через вальцы для выжимания белья. При взгляде на Эрнста возникала иллюзия, будто он только что побывал между шестеренками какой-то мощной машины. Если — что было более чем вероятно — их разыскивала полиция, то теперь, чтобы опознать их, потребовался бы полицейский с исключительно острым зрением.
Мысль о полицейских напомнила Осберту о его гражданском долге. Он отправился к телефону, позвонил в ближайший участок, и его заверили, что блюстители закона немедленно прибудут забрать останки. Он вернулся в столовую, намереваясь подождать там, но атмосфера действовала ему на нервы. Он ощутил потребность в свежем воздухе, направился к входной двери, открыл ее и вышел на крыльцо, делая глубокие вдохи.
И пока он стоял там, во мраке замаячила высокая фигура, и на его плечо опустилась тяжелая ладонь.
— Мистер Муллинер, мне кажется? Мистер Муллинер, если не ошибаюсь? Добрый вечер, мистер Муллинер, — произнес голос Башфорда Брэддока.
Осберт посмотрел на него, и взгляд его не дрогнул. Он ощущал странное, почти мистическое, спокойствие. Дело в том, что все в мире относительно. В эту минуту Башфорд Брэддок казался Осберту жалким недомерком, и он не мог понять, почему этот человек прежде внушал ему тревогу. В глазах того, кто сравнительно недавно покинул общество Гарольда и Эрнста, Башфорд Брэддок был членом труппы лилипутов.
— А, Брэддок? — сказал Осберт.
Тут под визг тормозов перед домом остановился фургон и начал извергать полицейских.
— Мистер Муллинер? — спросил сержант.
Осберт радушно его приветствовал.
— Входите, — сказал он. — Входите. Прямо туда. Вы найдете их в столовой. Боюсь, я был несколько неосторожен с ними. Лучше позвоните врачу.
— Сильно отделали?
— Не без этого.
— Ну, они сами напросились, — сказал сержант.
— Совершенно верно, сержант, — согласился Осберт. — Rem acu tetigisti.[13]
Башфорд Брэддок с недоумением слушал этот обмен репликами.
— Что все это значит? — спросил он.
Осберт, вздрогнув, очнулся от задумчивости.
— Вы еще здесь, мой милый?
— Да.
— Вы хотели меня видеть, милый мальчик? Что-то вас гнетет?
— Мне просто требуются пять минут наедине с вами для спокойного общения, мистер Муллинер.
— Разумеется, разумеется, старина, — сказал Осберт. — Разумеется, разумеется, разумеется. Подождите, пока полицейские не отбудут, и я полностью к вашим услугам. У нас тут случилась небольшая кража со взломом.
— Кра… — начал Башфорд Брэддок, но тут из двери вышли двое полицейских. Они поддерживали грабителя Гарольда. За ними появились еще двое, помогая идти грабителю Эрнсту. Заключающий процессию сержант покачал головой, глядя на Осберта с некоторой укоризной.
— Вы бы поосторожней, сэр, — сказал он. — Не то чтобы эти парни не заслужили всего, что вы им выдали, но все же последите за собой. Не то неровен час…
— Пожалуй, я немного переложил, — согласился Осберт. — Беда в том, что в таких случаях мне глаза застилает ярость. Боевая кровь взыгрывает, знаете ли. Ну, доброй ночи, сержант, доброй ночи. А теперь, — сказал он, беря локоть Башфорда Брэддока в ласковые тиски, — о чем вы хотели поговорить со мной? Пойдемте в дом. Мы там будем совсем одни. Я дал слугам отпуск. Там не будет ни единой души, кроме нас.
Башфорд Брэддок высвободил локоть. Он, казалось, был в смущении. Его лицо, озаренное светом уличного фонаря, выглядело необычно бледным.
— А вы… — Он сглотнул. — Вы и правда?..
— Я и правда? О, вы про этих двух типчиков. Да-да. Я застал их у себя в столовой, где они поглощали мою еду и пили мое вино, будто так и надо, и, естественно, я взял их в оборот. Однако сержант совершенно прав. Я действительно перегибаю палку, когда выхожу из себя. Не забыть бы, — сказал он, вытаскивая носовой платок и завязывая узелок, — покончить с этим. Беда в том, что порой я теряю контроль над своей силой. Но вы еще не сказали мне, что привело вас сюда?
Башфорд Брэддок дважды судорожно сглотнул почти без паузы и пробрался мимо Осберта к ступенькам. Он был как-то странно встревожен. Лицо у него стало слегка зеленоватым.
— Да так, ничего особенного.
— Но, мой дорогой, — возразил Осберт, — в такой час привести вас сюда могло лишь что-то очень важное.
Башфорд Брэддок поперхнулся:
— Ну, собственно говоря, я… э… увидел утром в газете объявление о вашей помолвке и подумал… э… я просто подумал, неплохо бы заглянуть и спросить, что вы хотели бы получить в качестве свадебного подарка.
— Мой дорогой! Вы так любезны!
— Ведь… э… так глупо подарить рыбный нож и узнать, что все остальные тоже подарили рыбные ножи.
— Да, справедливо. Но почему бы нам не зайти в дом и не обсудить все там?
— Нет, спасибо, лучше я не буду заходить. Может быть, вы сообщите мне в письме. До востребования, Бонго на Конго. Я возвращаюсь туда немедленно.
— Да, разумеется, — сказал Осберт и посмотрел на ноги своего собеседника. — Мой милый мальчик, какие необычные сапоги вы носите! Зачем они вам?
— Мозоли, — сказал Башфорд Брэддок.
— Но для чего шипы?
— Облегчают давление на свод стопы.
— А, так. Ну что ж, спокойной ночи, мистер Брэддок.
— Спокойной ночи, мистер Муллинер.
— Спокойной ночи, — сказал Осберт.
— Спокойной ночи, — сказал Башфорд Брэддок.
Неприятности в Кровавль-Корте
Поэт, проводивший лето в «Отдыхе удильщика», только-только принялся читать нам свой новый венок сонетов, когда дверь зала распахнулась и в нее вошел молодой человек в гетрах. Вошел он молниеносно и потребовал пива. В одной руке он держал двустволку, в другой букет из освежеванных кроликов. Кроликов он шмякнул на пол, и поэт, умолкнув на полуслове, обратил на них долгий взыскующий взгляд. Затем, болезненно сморщившись, слегка позеленел и закрыл глаза. И только когда стук захлопнувшейся двери возвестил об отбытии охотника, он снова ожил.
Мистер Муллинер сочувственно посмотрел на него поверх горячего шотландского виски с лимоном.
— Вам, кажется, нехорошо? — сказал он.
— Немного, — признался поэт. — Легкий приступ недомогания. Возможно, это чисто личная идиосинкразия, но, признаюсь, я предпочитаю кроликов в более полном издании.
— Многие впечатлительные души, делящие ваше призвание, придерживаются таких же взглядов, — заверил его мистер Муллинер. — Как моя племянница Шарлотта, например.
— Все мой темперамент, — сказал поэт. — Не терплю мертвых созданий, и тем более когда они, как вышеупомянутые кролики, столь очевидно, столь — сказать ли? — наглядно претерпели Великую Перемену. Дайте мне, — продолжал он, пока его лицо утрачивало зеленоватый оттенок, — дайте мне жизнь, радость и красоту.
— Вот так говорила и моя племянница Шарлотта, — сказал мистер Муллинер.
— Как ни странно, именно эта мысль вдохновила второй сонет моего венка, к которому теперь, когда этот юный джентльмен с портативным моргом покинул нас…
— Моя племянница Шарлотта, — сказал мистер Муллинер с мягкой твердостью, — принадлежала к тем кротким, мечтательным, взыскующим девушкам, которые, как мне иногда кажется, располагая более чем достаточным доходом, злоупотребляют этим преимуществом и творят Вдохновенные Виньетки для художественных еженедельников. Вдохновенные Виньетки Шарлотты пользовались большим спросом среди редакторов лондонских скорее интеллектуальных, нежели преуспевающих периодических изданий. Едва эти бережливые люди поняли, что она готова поставлять полновесные Виньетки бесплатно, ради чистого удовольствия видеть свою фамилию напечатанной, они начали носить ее на руках. В результате она вскоре стала свободно вращаться в самых утонченных литературных кругах, и однажды на дружеском завтраке в «Попранной фиалке» ее соседом оказался богоподобный молодой человек, при виде которого в ее сердце словно повернулся ключ…
— Да, кстати, о прозрачном студеном ключе… — начал поэт.
— В семье, к которой я имею честь принадлежать, — продолжал мистер Муллинер, — Купидон всегда находил превосходнейшие мишени для своих стрел. Наши сердца пылки, наши страсти бурны. Не будет преувеличением сказать, что моя племянница Шарлотта полюбила этого молодого человека, еще не успев загарпунить первую сардинку на блюде с закусками. Лицо у него было интенсивно духовное: широкий мраморный лоб и глаза, которые Шарлотте показались не столько глазами, сколько двумя дырками, прокомпостированными в оболочке прекраснейшей души. Он писал, узнала она, Пастели В Прозе, а звали его — если она верно расслышала его имя, когда их знакомили, — звали его Обри Трефусис.
