«Газета любителей животных» отвергла плод ее вдохновения.
Да, безоговорочно отвергла, хотя сама же его заказала и не должна была заплатить за него ни единого пенни. Отвергнутую рукопись сопровождало краткое письмо редактора, выразившего опасения, что общий тон стихотворения может оскорбить читателей «Газеты».
Шарлотта ничего не понимала. Она не привыкла получать назад плоды своего вдохновения. А уж тем более этот, который, по ее мнению, особенно ей удался. Взыскательный судья всех выходивших из-под ее пера творений, она, лизнув клапан конверта, адресованного редакции, мысленно поздравила себя с тем, что уж на этот раз ей удалось создать самое оно.
Развернув возвращенную рукопись, она перечла следующее:
Шарлотта Муллинер ГОРДЫЕ ГНУ (Вдохновенная Виньетка)
Коль мнится, будто жизнь черна,Полезно подстрелить слона,Бить лебедей и медведей,Да всех не перечесть.Но в «Кто есть кто» зверей средиГну — львов и тигров впереди.Завидев гну, не промахнусь —Будь их хоть тысяч шесть.
Над Африкой встает луна,Весь мир объемлет тишина,И тем из нас, чей верен глаз,Пора взводить курок.И сквозь тумана пеленуПрицелься хорошенько в гну.(Сразить его верней всегоВ четвертый позвонок.)
Тут даже мелочи важны:Принять личину мы должны,Хоть всякой лжи мы и бежим,Но намотай на ус:Пока с ружьем ты будешь ждать,Не забывай изображатьГоры отрог, иль сена стог,Иль баобаб, иль кактус.
Чу! Сердце ёкнуло в груди,Час ожиданья позади.Бах-бах, бах-бах! И вот он — прахВ расцвете юных дней.Еще один красавец тамЗадрал копыта к небесам.(Самки просто мельче ростом,Самцы — те покрупней.)
Шарлотта отложила рукопись и нахмурилась. Ее совсем допек идиотизм редакторов. Нет, она решительно не понимала, что в этом произведении могло вызвать такой панический страх. Тон его может оскорбить? Она в жизни не слышала подобного вздора. Чем он способен оскорбить? Безупречнейший тон. Весь опус пронизан тем чистым здоровым энергичным духом Спортивной Охоты, который сделал Англию такой, какая она есть. И ведь ее «Виньетка» не только лирический шедевр, но и поучительна. Из нее юный читатель, жаждущий настрелять побольше гну, но не осведомленный в тонкостях процедуры, почерпнет все, что ему необходимо.
Она закусила губу. Ну, если этот защитник любителей животных не способен распознать гарантированную сенсацию у себя под носом, она быстренько найдет других, кто ее оценит — и без задержки. Она…
В этот миг ход ее мыслей прервался. На террасе внизу в поле ее зрения возникли юный Уилфред и его ружьецо. Отрок крался по террасе бесшумно и целеустремленно, явно выслеживая какую-то дичь, и тут Шарлотту Муллинер внезапно осенило, что, гостя под этим кровом столько времени, она ни разу не подумала позаимствовать у дитяти его оружие и пульнуть из него во что-нибудь.
Небо голубело. Солнце сияло. Вся Природа словно взывала к ней поскорее выйти из дома на вольный простор и убивать, убивать, убивать четвероногих, а также пернатых.
Она вышла из комнаты и порхнула вниз по лестнице.
А что тем временем поделывал Обри? Горе сковало ему ноги, он не сумел вовремя увернуться от матери и вынужден был предлагать гостям на лужайке сандвичи с огурцами. Однако кабала его длилась недолго: он умудрился улизнуть и забрел на террасу, погруженный в тоскливые мысли. Вдруг он увидел, что к нему приближается его брат Уилфред. В тот же момент из дверей дома появилась Шарлотта Муллинер и поспешила к ним. Во мгновение ока Обри сообразил, что возникла ситуация, которая, если мудро ею распорядиться, может его выручить. Сделав вид, будто не замечает приближения Шарлотты, он остановил своего брата и смерил малолетнего лиходея строжайшим взглядом.
— Уилфред, — сказал он, — куда ты идешь с этим ружьем?
Отрок как будто смутился:
— Да так, пострелять.
Обри отобрал у него оружие и чуть повысил голос. Уголком глаза он определил, что Шарлотта уже находится достаточно близко, чтобы расслышать каждое его слово.
— Пострелять, значит? Пострелять? Так-так. А разве тебя никогда не учили, негодный постреленок, что ты должен быть добрым к животным, взыскующим твоего сострадания? Разве поэт Кольридж не объяснил нам, что доходчивее молитва того, кто горячее любит все создания, большие и малые? Стыдись, Уилфред, стыдись!
Шарлотта уже стояла рядом и вопросительно смотрела на них.
— В чем дело?
Обри эффектно вздрогнул:
— Мисс Муллинер! Я вас не заметил. Дело? Да так, пустяки. Я перехватил этого малого здесь, когда он шел стрелять по воробышкам, и отобрал у него духовое ружье. Мой поступок может показаться вам слишком порывистым. Вы можете счесть меня чрезмерно чувствительным. Вы можете спросить, к чему поднимать такой шум из-за каких-то пташек? Но перед вами Обри Бассинджер. А Обри Бассинджер не допустит, чтобы даже самая малая из малых птиц оказалась в опасности. Фу, Уилфред, — сказал он. — Фу! Неужели ты не понимаешь, как нехорошо стрелять по воробышкам?
— Но я же не хотел стрелять по воробышкам, — возразил отрок. — Я хотел пульнуть в дядю Фрэнсиса, пока он принимает солнечную ванну.
— Это тоже нехорошо, — сказал Обри, слегка поколебавшись. — Нехорошо пулять в дядю Фрэнсиса, пока он принимает солнечную ванну.
Шарлотта Муллинер нетерпеливо фыркнула. И, взглянув на нее, Обри обнаружил, что ее глаза горят странным огнем. Она прерывисто дышала через свой изящный точеный носик. Казалось, у нее подскочила температура, и врач испугался бы за ее артериальное давление.
— Почему? — страстно осведомилась она. — Почему это нехорошо? Почему он не должен пулять в своего дядю Фрэнсиса, пока тот принимает солнечную ванну?
Обри на секунду задумался. Острый как бритва женский интеллект сразу отсек все лишнее. В конце-то концов, если она так ставит вопрос, почему бы и нет?
— Подумайте, как весело пощекочут его дробинки.
— Верно, — сказал Обри, кивая. — Совершенно верно.
— И ведь его дядя Фрэнсис именно тот человек, в которого следовало бы пулять из духовых ружей, не переставая, все последние тридцать лет. Едва я увидела его, как сказала себе: «В этого человека следует пульнуть из духового ружья».
Обри снова кивнул. Ее девичий энтузиазм был заразителен.
— Вы более чем правы, — сказал он.
— Где он? — спросила Шарлотта, обернувшись к отроку.
— На крыше лодочного сарая.
Лицо Шарлотты омрачилось.
— Гм, — сказала она, — это затрудняет дело. Как к нему подобраться?
— Помнится, дядя Фрэнсис как-то объяснил мне, — сказал Обри, — что, желая подстрелить тигра, надо залезть на дерево. А возле лодочного сарая деревьев не оберешься.
— Отлично.
На миг предвкушение веселой охоты сменилось у Обри краткой вспышкой осмотрительности.
— Но… послушайте… Вы, правда, полагаете… Следует ли нам?
— Слабодушный! — воскликнула Шарлотта вслед за леди Макбет. — Дай мне кинжал! То есть духовое ружье.
— Я просто подумал…
— Ну?
— Полагаю, вы знаете, что на нем практически ничего не надето?
Шарлотта Муллинер беззаботно рассмеялась.
— Ему нас не запугать, — сказала она. — Идемте же! Идем!
На крыше лодочного сарая под благодетельными ультрафиолетовыми лучами, которыми солнце щедро поливало его сферическую поверхность, полковник сэр Фрэнсис Пашли-Дрейк возлежал в приятной полудреме, сопутствующей этому способу избавления от люмбаго. Мысли его перепархивали с одного блаженного воспоминания на другое. Он думал о вапити, которых перестрелял в Канаде, о муфлонах, которых перестрелял на островах Греческого архипелага, о жирафах, которых перестрелял в Нигерии, и как раз прицеливался подумать о бегемоте, которого подстрелил в Египте, когда ход его мыслей перебил мягкий хлопок где-то неподалеку. Он умиленно улыбнулся. Так, значит, юный Уилфред вышел погулять со своим духовым ружьецом, э?
Полковник Пашли-Дрейк испытал прилив тихой гордости. Мальчугана он воспитал отлично! Во время приема в саду, предоставляющего неисчислимые возможности объедаться втихомолку, сколько сверстников Уилфреда пренебрегли бы охотничьей тренировкой и крутились бы возле чайных столиков, насыщаясь кексами! А этот юный молодец…
Пинг! Опять. Значит, мальчуган где-то совсем близко. Жаль, что сейчас он не стоит рядом с ним, с дружескими советами наготове. Да, Уилфред просто молодец. Какие опустошения будет он производить среди действительно достойных животных, когда вырастет, оставит детские забавы позади и сменит духовое ружьецо на «винчестер»!
