Она ушла за подушкой, а старый философ привлек к себе молодого и крепко обнял.
— Прости, сын мой, — сказал он смущенно, — болезнь сделала меня несдержанным на язык.
— Мне не за что вас прощать, вы открыли мне правду, — холодно ответил ученик.
Виллем вздохнул.
— Не принимай слова больного старика близко к сердцу. Один Бог ведает, что в них правда, а что бред, вызванный лихорадкой. Я тревожусь за тебя, это верно. Но, слава Господу, ты не останешься один, когда меня не станет. У тебя есть друг, Андреас, он — славный юноша, верный и честный. В нем столько жизни, столько силы и огня, а это признаки преобладающей Серы. Ты и он — словно две части единого целого; порой природа сводит двух столь непохожих людей, чтобы через их дружбу явить образец совершенства. Ваша встреча через столько лет благословлена Господом; вдвоем вам будет легче идти по дороге, которую Он укажет. Держитесь друг друга, дети мои, будьте вместе, заботьтесь друг о друге — и вы достигнете всего, что только пожелаете.
Тем же вечером, оставив учителя на попечении Kotmadam, Андреас направился в аббатство святой Гертруды, где проводил ночи в окружении нищих и бездомных, коим аббатство давало приют.
Было уже поздно, церковные колокола возвестили об окончании вечерней службы.
Андреас шел берегом реки. Внизу вода с тихим плеском ударялась о деревянные мостки, покрытые склизким налетом и блестящими пятнами рыбьей чешуи. Над головой философа шелестели вязы, им тихо вторил молодой тростник. Звезды, пробиваясь сквозь редкое кружево облаков, отражались на темной поверхности Диля.
Вдруг Андреас увидел человека, идущего ему навстречу. Это был Якоб ван Ауденарде. Философ отступил в тень, желая остаться незамеченным, но субдиакон поравнялся с ним и схватил его за рукав.
— Я ищу вас уже два дня. Где вы были? Где мэтр Виллем? — воскликнул он.
— С чего бы подобное беспокойство? — спросил Андреас, высвобождаясь из цепких пальцев субдиакона.
— Я был на чтениях и все видел. Воистину, мерзость и гнусность человеческие не имеют границ! Но у меня для вас хорошие вести: главный магистр коллегии Святого Духа возмущен происшедшим. Жалкое отребье ждет кнут и позорный столб, а мэтру Виллему следует воспользоваться случаем и испросить место преподавателя в коллегии. Магистру стало известно о его нужде — уверен, он захочет лично ходатайствовать за него перед советом.
Андреас в замешательстве поглядел на субдиакона.
— Это и впрямь хорошие вести, почтенный мэтр.
— Вижу, вы не слишком рады, — сказал Якоб ван Ауденарде.
— Признаться, я не ожидал подобного и потому растерялся, — ответил Андреас. — Но как магистр узнал об учителе?
Субдиакон подошел совсем близко.
— В Лёвене у вас есть друзья, господин философ, — тихо произнес он, крепко обхватив молодого человека за локоть. — И я — самый верный из них. Я ждал, что вы обратитесь за помощью ко мне, но и сам не сидел, сложа руки…
— От души благодарен вам за все, как бы ни сложилось дело, — сказал Андреас.
— Тогда советую вам не медлить. Надо пользоваться случаем, пока фортуна к вам благосклонна. Поскорее сообщите новость почтенному мэтру Виллему. Надеюсь, он перенес случившееся достойно, как подобает христианину, и сейчас находится в добром здравии?
— Его дух крепок, а телесные слабости проходят быстро.
— В таком случае да поможет ему Бог, — сказал Якоб ван Ауденарде.
— Amen, — добавил Андреас. Ему хотелось уйти, но субдиакон стоял у него на дороге.
— В тот злополучный день я видел рядом с вами одного человека, — зашептал он, вновь приблизив к Андреасу лицо, блестящее от пота. — Хорошо зная этого молодчика, я бы посоветовал вам не иметь с ним никаких дел. Он хитер, изворотлив и во всем ищет своей выгоды.
— О ком вы говорите? — спросил Андреас, отстранившись.
— О мэтре Ренье де Брие.
— О нем я знаю достаточно, — сказал Андреас.
— Тогда вам известно, что Ренье — хитрый лис. Он может протянуть вам руку помощи, но лишь до тех пор, пока сам нуждается в вас. Поверьте мне! Он будет крутиться рядом, показывать свои добрые чувства, говорить о дружбе, но, выведав все ваши секреты, предаст при первой возможности. Я знал людей, считавших его другом; но Ренье — ярый безбожник и ни во что не верит, а уж в дружбу и подавно.
Сказав так, субдиакон пошел своей дорогой.
А Андреас в гнетущих раздумьях остался стоять на берегу.
XII
Римский король и его отец, император, вошли в Брабант, а Альбрехт Саксонский, отважный и жестокий воин, остался усмирять фламандцев.
И хотя Брабант всегда хранил верность государям, Габсбурги вели себя в нем, как в завоеванной стране. Окружив себя наемниками, ландскнехтами и кирасирами, Максимилиан подошел к Брюсселю. Отцы города явились к нему в черных одеждах, чтобы выразить покорность. Их сопровождали епископ Брюссельский и знатнейшие дворяне. Регент обошелся с ними милостиво и не тронул их домов, но позволил своим ландскнехтам разграбить городские предместья. Потом, забрав из арсеналов все оружие, пушки и военные припасы, он обязал Брюссель уплатить ему сто семьдесят тысяч талеров. И посчитал сие знаком благоволения, ибо от Гента было взято в два раза больше.
Узнав о том, магистрат Лёвена отправил Габсбургу богатые подарки, а университет — шесть редких рукописных книг в золоченых переплетах, украшенных жемчугом и драгоценными камнями. Регент принял их и прислал в Лёвен тысячу копейщиков.
Они пришли и встали под стенами города. С ними был Ян де Берг, друг римского короля. Простые горожане и школяры собрались на Большом рынке, и многие призывали взяться за оружие, но магистрат не открыл для них арсеналы. Вместо этого он открыл ворота Яну де Бергу, и тот вошел в город, и с ним — тысяча солдат.
И Лёвен притих, потому что горожане боялись кровопролития.
Многие школяры были взяты под стражу: их хватали на улицах, и в домах, и в лекториях. Несмотря на то, что они не подлежали суду магистрата, их судили и приговаривали: одних — к порке кнутом, других, уличенных в сочинительстве пасквилей на императора и римского короля, — к изгнанию из города. Тем же, кто кричал громче всех, протыкали языки каленым железом.
И университет издал меморандум, в котором превознес регента и Яна де Берга за то, что один своей волей, а другой делом вернули в Лёвен спокойствие и надлежащий порядок.
А Ренье говорил Андреасу:
— Посмотри на господ ученых, аристократов духа и мысли, nobiles viri[48], что по Божьей воле были внедрены в мир, дабы поддерживать устроение божеских и человеческих законов. Взгляни, как счастливы они, точно свиньи, которые хрюкают в блаженстве у кормушки, пока мясник на их глазах режет овец и сворачивает шеи курам и уткам. Наука помогла им подняться из праха, вознесла над всеми и позволила встать вровень с избранными мира сего — а теперь они прибрали ее к рукам и сделали своей привилегией. Теперь они сделались столь важны, что величают себя domini dicendum — господа богословы. Они украшают свои дома башнями, а кафедры балдахинами из бархата; носят мантии, подбитые беличьим мехом, и в придачу — длинные перчатки самой нежной и мягкой замши, которую только можно найти. Мало им продавать знания за деньги; мало платы за экзамены и подарков; мало клянчить бенефиции у церкви. Презирая бюргеров, они, однако, во всем уподобляются им, скупают дома и земли, делаются ростовщиками. Желаю, чтобы дьявол взял их за кишки и вывернул через зад наизнанку! Они считают себя вправе топтать собратьев, бедных ученых; на школяров смотрят, как на грязь у себя под башмаками, не моргнув бесстыжим глазом, отдают их на расправу солдатне. Сами же без стыда лебезят, угодничают перед королями и князьями, без удержу льстят им, всеми средствами ищут их благосклонности. То-то спины у них круглые, хоть с горы катай. Каждому с такой спиной уготовано славное местечко в аду: черти скрутят в колесо, забьют по четыре железных спицы и поставят на повозку сатаны — будет возить его со всей адской свитой! Было время, когда университет позволял бедняку сравняться со знатными людьми — знание возвышало и облагораживало неблагородных. Теперь все по-другому. Ныне наука не делает человека свободней — зато у тех, кто ею занимается, хребет делается змеиным: кто сильнее прогнется пред власть имущими, быстрее достигнет богатства, и влияния, и почета. Брат мой, смотри внимательней на господ ученых. И если хочешь, чтобы уважали тебя и твой труд, поступай, как они!
