Также её спаситель принёс подшивку газеты «Правда» за несколько последних месяцев. И все четыре дня, отложив медицинские книги, она коротала время, читая о том, что за последнее время произошло в стране и мире.
И только в самолёте Александра до конца поверила: чудо всё-таки случилось, и она скоро увидит дочку. Уже после взлета Степан Ерофеевич рассказал ей, что против этого возбуждено уголовное дело, он арестован и уже начал давать признательные показания. В частности, признался, что 12 марта, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, набросился на гражданку Некрасову с кулаками.
Так что её дело с учётом вновь открывшихся обстоятельств пересмотрено. Отмены судимости добиться не удалось, судейские грудью встали за честь мундира, но пятьдесят восьмая статья чудесным образом поменялась на сто сорок четвёртую. А срок ужался с десяти лет до ста четырёх дней.
Стало понятно и странное отношение лагерной администрации к её скромной персоне. Оказывается, Степан Ерофеевич и его начальник сначала как бы нечаянными оговорками дали понять Петрозаводскому партийному руководству, что Александра Сергеевна Некрасова – глубоко законспирированный сотрудник Коминтерна. А потом на все прямые вопросы последовало категорическое отрицание. И чем яростнее Степан Ерофеевич отрицал какую-либо причастность Шуры к данной организации, тем меньше у карельских товарищей оставалось сомнений в том, что товарища Некрасову готовили для нелегальной работы в одной из скандинавских стран.
Вероятно, своими догадками они поделились с кем-то из местных ответственных товарищей, потому как акмолинские опера просто замучили Степана Ерофеевича расспросами про разведчицу, которая предпочла на какое-то время сесть в тюрьму, но не раскрыть свою легенду. А то, что эксфильтрации пришлось ждать целых три месяца, только подтверждало её несгибаемый характер.
Выслушав Щербина и осознав, сколько они для неё сделали, Александра попыталась бухнуться ему в ноги. Учитывая ограниченное пространство салона, да ещё и болтанку, сделать это оказалось совсем не просто, и попытка была вовремя пресечена командно-матерным рыком Пласта.
Дальше полёт проходил спокойно, и через какое-то время Степан Ерофеевич тронул за плечо задремавшую под монотонное гудение мотора Александру.
– Шура, просыпайся. Подлетаем.
– А?! Где мы?
– К Пензе подлетаем.
– Скорей бы, Степан Ерофеевич, сердце болит за дочку.
– Не волнуйся, теперь-то всё и у тебя, и у неё хорошо будет. Держись крепче, кажись, садимся.
Самолёт сел мягко, коснулся полосы передними колёсами, чуть заметно клюнул носом на амортизационных стойках шасси, выровнялся и плавно опустил хвост. Потом долго куда-то катил и остановился только на краю взлётной полосы в тени здоровенных ангаров. Щербин вылез первым и помог спуститься Александре по хлипковатому для неё трапу.
– Вон, Шур, видишь, машина стоит? Нам туда. – Пласт показал на стоящий у дальнего ангара тёмно-зелёный грузовик, у которого собралось несколько человек.
Рассмотреть детали с такого расстояния было невозможно, но, кажется, все вдруг посмотрели в их сторону, и практически мгновенно одна из фигурок сорвалась с места и, не слушая несущиеся ей вслед крики, помчалась им навстречу. Пласт остановился и стал наблюдать за развитием событий. Пришлось остановиться и Шуре, у которой отчего-то защемило сердце.
К тому времени, как рванувший за бегуном грузовик догнал его и поехал параллельно, фигурка бегуна увеличилась до размеров, позволяющих увидеть, что это белобрысый, коротко стриженный солдатик в мешковатой форме. Сидящий в грузовике что-то прокричал смешно размахивающему руками светленькому солдату, но поняв, что тот никак не реагирует, махнул рукой и скрылся в кабине. Автомобиль ускорился и обогнал бегущего.
А Александра Некрасова вдруг совершенно отчётливо услышала:
– Мама!!!
И побежала.
– Здорово, Ерофеич.
– И тебе не хворать, Виктор.
– Это, значит, и есть наша повариха?
– Она.
Мужчины одновременно улыбнулись и неспешно двинулись в сторону мамы с дочкой. Те как вцепились друг в дружку, так и стояли, обнявшись. Казалось, они боялись не то что разжать руки, а просто пошевелиться.
– О, смотри, плечи дёргаются, кажись, заплакала.
– Ну и хорошо, пусть поплачет. Мамка-то, считай, с того света вернулась.
– Да я разве против? Конечно, пусть поплачет. Бойкая дивчина, как она от вас дёру дала! Я смотрел и думал: не догоните на грузовике-то, прямо этот, как его, спрынтер.
– Согласен, бойкая и смышлёная. Только сказал: «Пласт прилетел», она сорвалась. Сразу, полсекунды не промедлила. Запомнила, что ты её родительницу должен привезти.
– Смышлёная – это хорошо, а стриженая чего? Вши?
– Не. Сама себя обкорнала. Говорит, чтоб приставали меньше, а то на рынке от ухажёров отбоя не было.
– Так много – это же хорошо, вот когда нет ухажёров – плохо. – Пласт молодецки подкрутил ус и фальшиво пропел: – Любовь нечаянно нагрянет…
– Ерофеич, какая к хренам любовь! Вы там чё пили: самогон на курином помёте или спирт технический? Где твои мозги? А память тоже пропил? Она хоть и выглядит старше, но ей четырнадцать лет всего! Ребёнок ещё, отца нет, мать на десять лет посадили. Да и пример «ухажёра» у неё все эти годы был перед глазами. Или ты думаешь, она косу отхреначила, потому что её сверстники в кино звали?
Смущённый Пласт отвёл взгляд и снова посмотрел на Шуру. Женщина гладила прижавшуюся к ней дочку по волосам и что-то тихо ей говорила.
– Так это… Может, мне сходить на рынок-то, глянуть, что там за ухажёры?
– Может, и сходить. Посмотрим.
Пласт ненадолго замолчал, похоже, прикидывая, как выкроить время для похода на рынок.
– Ну, а дальше чего делать-то думаешь? Помощницей к матери?
– До сентября, наверное, к нам, а вот на постоянку не хотелось бы.
– А чего, пусть у нас живёт.
– А образование как?
– Да девка же, зачем ей? Читать-считать умеет, да и мы научим чему-нибудь.
– Эх, дремучий ты человек, Ерофеич. Но меня немного другое беспокоит. Если она останется кашеварить, да годика через четыре за кого-нибудь из инструкторов замуж выскочит, это одно. Тут я бы не парился. – Командир на секунду замолчал. – Знаешь, у поляков есть присказка: «Даже принцесса, воспитанная ведьмаком, станет ведьмачкой». Понял?
– Не очень.
– Смотри. Человек же, кого бы ни учил, старается свою копию сделать. Пекарь учит на пекаря, а лекарь – на лекаря. Согласен?
– Так-то да.
– А мы кто? По сути, диверсанты-смертники. Не в том плане, что на одну акцию, а в том, что до конца войны у нас не один набор курсантов сменится. А она, как ты правильно заметил, бойкая девчонка, освоит от скуки и рукопашку, и стрельбу. И что мне прикажешь делать, когда она на фронт добровольцем рванёт? Или тебе двух проблем уже мало?
– Да не! Не дойдёт до такого, чтоб девчонок-соплюшек да на войну.
– А я не собираюсь даже думать, дойдёт – не дойдёт. Хватит мне пацанов, которых я на убой готовлю. Пусть недельки две погостит у нас, обе в себя придут, а потом предложу Александре Сергеевне дочку в интернат отправить, выберем по-настоящему хороший, пусть доучивается. А потом университет. Нечего всю молодость с нами в медвежьем углу проводить. Стране учителя нужны, врачи, химики там разные. А вот на каникулы – милости просим.
Пласт вовремя заметил, как схватившая дочку за рукав Александра дёрнулась в их сторону.
– Шурка, стой! Стой, кому говорят! – Щербин метнулся навстречу. – От дура баба, куда с дочкой-то! Стой, не позорь меня!
Степан Ерофеевич всё-таки успел перехватить Александру, уже готовую упасть на колени перед Командиром. Осторожно придерживая повариху, так и не отпустившую дочкину руку, Пласт за плечи подвёл её к Командиру.
– Вот, знакомьтесь, товарищ Командир, Александра Сергеевна Некрасова. Большая любительница падать без повода на колени и отличный повар.
