Ассимиляция, подобно отморожению, начинается с периферийных участков. Общины, находящиеся в отдалении от крупных еврейских центров, почти всегда быстро отпадают от еврейства.
Первыми склонны ассимилироваться крайние общественные группы: самые бедные и самые богатые, высокообразованные и неграмотные, наиболее одаренные и безнадежно тупые. Невежество и неразумие способствуют упадку веры. Повинуясь чувству стадности, темные и серые люди отрываются от своего народа, перестают соблюдать обычаи и обряды и забывают о своем еврействе. Нищета и вечная погоня за хлебом насущным вытесняет из сознания человека мысли о духовных и национальных ценностях, и его принадлежность к еврейскому народу стирается. На другом же общественном полюсе богачи и интеллектуалы быстро входят в нееврейское общество. Они обнаруживают, что иудаизм становится для них препятствием на этом пути, и тогда они отказываются от иудаизма. Именно в средних слоях населения дольше всего сохраняется приверженность к национальным еврейским движениям — будь то сионизм, ортодоксальный иудаизм или неортодоксальные религиозные течения и секты.
Однако, в конце концов, и этих людей тоже захватывает ассимиляторство. Когда профессора и губернаторы, кинозвезды и миллионеры, писатели и юристы открыто отказываются от своих связей с еврейством и от своих древних обычаев (сейчас это происходит в Америке, а в разные эпохи происходило в Германии, Испании, Марокко, Риме и Вавилоне), то даже странно, что находятся еще хоть какие-то люди, которые сохраняют привязанность к еврейским национальным ценностям. Однако много ли, мало ли, но сколько-то таких людей остается, и после трудной борьбы еврейство со временем всегда обновляется — с тем, чтобы в следующий период свободы и терпимости произвести на свет новую волну красноречивых ассимиляторов. Слышны даже голоса, утверждающие, что в этом-то и есть истинная миссия евреев, секрет мессианского символа: евреи должны давать миру таких людей, как Святой Павел, Спиноза, Фрейд, Дизраэли. Заманчивая теория, не правда ли? Но у нее есть одно слабое место: ведь если бы ассимиляция действительно повсеместно победила в истории, то исчезла бы та питательная среда, которая производит подобных знаменитостей, и мир их больше не увидел бы.
Потеря еврейством таких светлых умов при каждой волне ассимиляции — явление неизбежное. Первыми распознавая растущий конфликт между старым и новым, эти люди раньше других приходят к выводу, что иудаизм устарел. Суть своего существования они видят в том, чтобы при новых порядках стать хозяевами жизни, получить признание своим способностям. Они создают климат, в котором ассимиляция становится сперва наиумнейшим, а затем и самым обычным образом действий. Простой человек слепо следует за ними, отнюдь не получая при этом таких же жизненных благ и вознаграждений, — следует просто потому, что при ослаблении общины всегда легче быть неевреем, чем евреем.
Любопытно отметить, что когда интеллектуальная элита отказывается от своего еврейства, с их стороны это вовсе не рассчитанный, тщательно продуманный акт. Некоторые из них уже рождаются в ассимилированных семьях и потому не имеют даже возможности познакомиться с иудаизмом. Если дома они и получают какое-то традиционное еврейское образование, оно быстро теряет для них свою значимость и уступает место интересу к какой-то другой сфере деятельности, в зависимости от личного призвания и таланта. В пятнадцать лет перед ними открывается широкий мир, и у них возникает такое умонастроение, которое навек отвращает их от сколько-нибудь серьезного изучения духовного наследия своего народа. Чрезвычайно редко среди людей, отпавших от еврейства, встречаются такие чудаки, каким был, например, Генрих Гейне, который с запозданием усомнился в правильности идеи ассимиляции, снова во всеуслышание признал себя евреем и отменил свой прежний вердикт. Да и такой редкий чудак обычно приходит к подобному решению лишь на склоне лет, когда и ему и его последователям уже слишком поздно возвращаться на круги своя.
Говорит ассимилятор
— Все, что вы здесь говорите, совершенно справедливо и в целом хорошо изложено. У меня вызывает уважение ваше глубокое знакомство с иудаизмом и ваша приверженность ему. В некотором смысле, я вам даже завидую — не вашей жизни, а вашим познаниям в иудейском Законе и вашему религиозному ощущению, хотя и сам Закон и религиозное ощущение кажутся мне чем-то очень странным. Но для меня лично вопрос решен, и возврата назад нет. Как вы знаете, я никогда не отрицал своего еврейского происхождения, и я горжусь своими предками — по вашим словам, весьма древними и заслуживающими всяческого почтения. Но должен с грустью признать, слова «миссия евреев» для меня ничего не значат. Для меня это — лишь любопытный факт истории развития человеческой мысли, не более.
— Я прекрасно осознаю, что мои дети, возможно, перестанут считать себя евреями, а уж внуки-то мои — наверняка. Рискуя вас обидеть, я должен сказать, что, по-моему, это — к их благу. Все мои способности, какими бы они ни были, не оградили меня от «пращей и стрел яростной судьбы», которые поражают в той или иной степени всех евреев. И, по-моему, стараться этого избежать — более чем разумно. Опять же, могу сказать: ко всем вам, блюдущим свое еврейство, я отношусь с уважением и изумленным восхищением. Возможно, ваше поведение вполне оправдано в глазах Б-га, в которого вы верите, а я — нет. Но мне, простите, все это кажется донкихотством:
с безумной и печально-смешной энергией вы цепляетесь за устарелый кодекс чести и обряжаетесь в заржавевшие доспехи, оставшиеся от умершего века. Если вы окажетесь правы и если действительно существует загробный мир, в котором мы встретимся и снова обменяемся нашими наблюдениями, то вы будете там надо мной смеяться — при условии, что души там вообще могут смеяться. Но я не думаю, что мне суждено когда-нибудь услышать, как вы надо мной смеетесь, ибо не могу же я изменить своих взглядов, которые мне представляются ясными и неизбежными, точно небо над головой.
— Вы хотите, чтобы я глубже изучил свое «духовное наследие»? Но не хотите ли вы также, чтобы я, кроме того, глубоко изучил магометанство, буддизм, католицизм, зороастризм? Но для этого же не хватит целой жизни! Иудаизм значит для меня столько же, сколько все эти философии. Для меня это всего лишь экспонаты в музее истории религий. У меня есть общее представление об иудаизме: Авраам, Моисей, единый Б-г, Исход, Тора, запрет на свинину и так далее. Нет, я не изучал Талмуда. Но я — человек, получивший современное образование. Если западный мир пренебрег специализированными учеными трудами еврейства и чтит только Библию, мне это кажется разумным. Может ли Рамбам сказать мне что-нибудь такое, чего не сказали Кант, Ницше или Уайтхед?[8] Если да, то почему никто в западном мире не «открыл» заново Рамбама? По-моему, он — что-то вроде еврейского Фомы Аквинского. А Фома Аквинский для меня — это преданье старины глубокой. От меня требуется, чтобы я знал все лучшее в новейших течениях современной мысли, — и, по-моему, я в целом это знаю. Не пойду же я в иешиву, чтобы там сидеть и зубрить среди мальчишек. Я — мужчина, мне надо работать, и я не ощущаю в своем умственном или культурном развитии каких-то интеллектуальных провалов, которые требовали бы, чтобы я таким решительным и мелодраматическим способом стал наверстывать упущенное.
Разумеется, для того чтобы изложить взгляды ассимиляторов, я специально избрал человека мыслящего и культурного. Я подтасовал бы карты, если бы выбрал для выражения таких взглядов того недалекого парня, который живет в пригороде Нью-Йорка в особняке, подделанном под стиль «тюдор», и который однажды, слегка картавя, сказал своему гостю — работнику фонда «Объединенный еврейский призыв»:
— Кто вам сказал, что я еврей? Пожалуйста, уходите отсюда и больше мне не досаждайте!
Или я мог бы выбрать ту девушку, которая пыталась опротестовать в суде завещание своего деда: согласно его последней воле, любой из его внуков, пожелавший вступить в брак с неевреем, терял право на свою долю дедушкиного наследства. Родители девушки не дали ей никакого еврейского воспитания. Она хотела заполучить своего жениха-нееврея и в то же время хотела заполучить акции и ценные бумаги своего деда, но отнюдь не его курьезную веру. Кажется, она выиграла процесс.
Все эти люди — как мои красноречивый собеседник или же другие, чьи действия не менее красноречивы, — все они потеряны для иудаизма, и делу конец; они отпали от иудаизма, пойдя по той дороге, которая привела к исчезновению куда большего числа евреев, чем даже гитлеровский террор. Конечно, как человеческие существа они остались живы и здоровы. Но для сражающейся армии практически все равно, убиты ли ее солдаты или же они дезертировали куда-нибудь в горы и там поспешно посбрасывали с себя мундиры.
